Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии - Джеффри Кейн
«Я испугалась пустыни Такла-Макан», – призналась Майсем.
Ее ошеломила увиденная картина, показавшаяся призрачной и зловещей: «череп животного и много-много белых флажков», нацепленных на связку палок или лежащих поверх кирпичей. Это могла быть гробница святого или мемориал исторической фигуре из уйгурских мифов или эпосов. Люди приходили к одному из таких святилищ во время праздников, и его хранитель, знаток поэзии, выступал перед толпой, декламируя истории о покоящихся там людях или рассказывая о легендарных царях, героях и духах.
«Моя родина была волшебным местом, – рассказывала Майсем. – Мы слушали, как на базарах странствующие сказители декламировали эпические поэмы. Герои, боги, искатели приключений, завоеватели, сражения, скитания. Публика раскачивалась и подпевала в такт стихам. Мы верили в духов, которые живут в деревьях и горах, в демонов и джиннов в пустыне. Мы слушали истории о забытых цивилизациях, древних сокровищах, странствующих караванах и поглотивших все это песчаных бурях. Мы постигали красоту нашего места – центра мира, пересечения империй».
В те же годы Майсем вместе с родителями много бродила по базарам Кашгара с их овощными рынками, вертелами для кебабов и закоулками, где торговали коврами. Они смешивались с толпой на главных улицах, останавливаясь возле бродячего поэта, рассказывающего истории. Родители бросали ему несколько монет и присоединялись к публике. Эти рассказчики мифов, которые в устной форме передавались из поколения в поколение и основывались на письменных историях, называемых тазкире, просили слушателей присоединяться к повествованию. Майсем зачаровывало то, как слушатели плакали, вскрикивали и подбадривали своих любимых героев.
Я буду, неповинный, обезглавлен,
Венец мой царский будет окровавлен.
Ни савана, ни гроба не найду,
Лишь вас, хула и злоба, я найду!
Из истории персидского героя Сиявуша[7]
В школе Майсем попала в совершенно другой мир. Утром каждого понедельника – в начале недели – и в пятницу после уроков – в конце недели весь класс выстраивался перед государственным флагом Китая и пел гимн «Марш добровольцев».
Вставай, кто рабства больше не хочет!
Своими кровью и плотью построим нашу новую Великую стену!
Пробил час тревожный! Спасем мы родной край!
Пусть кругом, как гром, грохочет наш боевой клич!
«Эта песня стала частью моего детства», – говорит Майсем.
В свободное от занятий литературой или математикой время она читала комиксы, которые раздавали им учителя. В них американцы были изображены в виде светловолосых мужчин в военной форме, с пивными животами и огромными выступающими носами: «Они направляли дула своих винтовок на несчастных женщин и детей – в общем, нагоняли страху на всех подряд».
Майсем и ее друзья передавали комиксы по рядам и хихикали.
«С раннего детства я не считала себя уйгуркой, – рассказывала Майсем. – Для меня коммунизм, Китай и уйгурское происхождение были одним целым. Я очень этим гордилась».
По выходным Майсем навещала деда по материнской линии, жившего за городом. Бывший глава районного парткома, он сидел в своей гостиной, с головой зарывшись в книги, лишь иногда поднимая взгляд, чтобы обсудить текущие новости.
«У него, наверное, было более тысячи книг, – вспоминала Майсем. – Некоторые – очень старые, практически антиквариат».
Замечала Майсем и переливы пышных древнеперсидского и арабского шрифтов:
«Я крала у деда книги и читала, растворяясь в них. То про историю, то про науку о землетрясениях».
Любовь к чтению она унаследовала от своей матери.
Майсем рассказывала, что ее мать была умной и элегантной женщиной, которая носила изысканные платья и умела всегда найти нужные слова в нужный момент. В этом она опиралась на свои энциклопедические знания, которые подарила ей любовь к литературе.
«Мама хотела, чтобы я училась и добилась успеха, – продолжала рассказывать Майсем. – Она была [всего лишь] школьной учительницей, и у нее даже не было университетского диплома».
Когда остальные члены семьи уходили из-за обеденного стола, мама оставалась, читая, иногда вслух, газеты, журналы и книги.
«Слышали о новом руководителе партии?» – спрашивала она, ни к кому конкретно не обращаясь.
«Джордж Буш приезжает в Китай», – заметила она в другой раз.
Но книги не стали для матери Майсем дорогой к свободе. Однажды она поделилась с дочерью горькой историей своего замужества, показав ей выцветшие фотографии, на которых была запечатлена нарядная невеста, одетая «как истинная леди».
В день свадьбы мать несколько часов прождала жениха у алтаря. Он так и не появился. Наступила ночь. «На следующий день твой отец пришел ко мне домой. Я узнала, что у него была другая. Красивая танцовщица из нашего городка», – рассказывала мать.
Майсем была потрясена. Она молчала, а мать продолжила объяснять, почему она согласилась на брак, несмотря на перенесенное унижение.
«Твой дедушка буквально заставил меня выйти замуж за этого человека, которой не был ни честным, ни умным, но зато был членом коммунистической партии».
«Я участвовал в „культурной революции“», – неоднократно повторял матери Майсем ее супруг, имея в виду десятилетие политического сумбура, царившего в Китае с 1966 по 1976 год, когда объединения молодых коммунистов проводили чистки по всей стране, казня образованных, обеспеченных людей, да и вообще всех, кого они считали противниками коммунизма и классовой борьбы. В этот период погибло от 1,5 до 2 млн человек, хотя официальные подсчеты никогда не публиковались.
Отец Майсем был убежденным коммунистом и вместе с толпами своих сверстников обличал и избивал школьных учителей. Верностью партии он заслужил восхищение и доверие руководства и был продвинут по служебной лестнице, став главой местного парткома.
«В чем вообще, – спрашивал он Майсем, – смысл образования? Будь простой девушкой. Окончишь школу, а потом станешь учительницей».
Майсем видела в этом иронию: ее отец возглавлял толпы студентов, бунтующих против своих учителей, а теперь хочет, чтобы она сама стала учительницей. «В Синьцзяне, чтобы стать учителем, высшее образование не нужно, – рассказывала она. – В нашем обществе это считалось работой для приличных девочек и женщин, которые окончили среднюю школу и вышли замуж. Так это видел и мой отец».
Родители спорили о будущем Майсем. В 1990‐х и 2000‐х годах поколение миллениалов стояло на пороге больших перемен. Мама стала каждый вечер садиться рядом – помогала писать эссе и делать домашние задания, рекомендовала новые стихи и книги: «Она показала мне, как учиться, справляться со всеми заданиями и добиваться успеха в школе».
Мнение отца было прямо противоположным.
«Книги опасны, – убеждал он. – Чтение только создаст тебе проблемы». Но он часто уезжал в командировки и слишком редко бывал дома, чтобы следить за тем, сколько читает Майсем.
Семья Майсем достигла своего положения благодаря налаживанию политических связей.
«На мамину семью повлиял Советский Союз. Ее родители свободно говорили по-русски, – пояснила Майсем. В 1930‐х и начале 1940‐х годов Советский Союз деньгами и оружием поддержал уйгурское и китайское исламское военное командование в Синьцзяне. Мусульманские командиры и военачальники сражались с Китаем, стремясь отделиться и создать независимое уйгурское государство, которое, как надеялся Советский Союз, станет коммунистическим сателлитом в геополитической борьбе против Китая».
Тогда в Китае еще не было коммунистического правительства – войска Мао Цзэдуна захватили контроль над страной в 1949 году. Националистические вожди и коммунистические идеологи были втянуты в гражданскую войну.
«Когда сюда пришел Советский Союз, мои бабушка и дедушка [по маминой линии] попали под его влияние. Они стали первыми партийцами, первыми вожаками коммунистов в своей деревне, – рассказывала Майсем. – Хотя мой дедушка был академиком, политическим влиянием он был обязан своему советскому образованию, а также тому, что как профессор был знаком со многими влиятельными людьми. Поэтому ему было легче получать землю в собственность и скупать недвижимость. Он был арендодателем. Так мы и разбогатели».
К началу нового тысячелетия, когда Майсем почти исполнилось 18 лет, коммунизм в том изначальном виде, в котором его понимал Карл Маркс и впоследствии развивали Владимир Ленин, Мао Цзэдун и идеологи «культурной революции», утрачивал свои позиции в Китае. На смену ему приходила гибридная форма капитализма и демонстративного потребления, управляемая государственным планированием.
В начале 2000‐х годов
