Дмитрий Губин - Под чертой (сборник)

В Праге теперь живет бывший лексикограф «Союза правых сил», составитель академического «Большого словаря мата», идеолог группы «Война» Алексей Плуцер-Сарно, всегда восхищавшей меня тем, что не боялся идти на территории, куда боялся я. В Европе его радикализм идет по части эстетической провокации, а в России грозит сроком.

В Швейцарии, вроде бы, обитает Олег Кашин, у которого начались проблемы после вхождения в Координационный совет оппозиции (впрочем, там у всех проблемы начались)…

Я могу продолжать (но список не эмигрантов, а тех, кто оказался в эпоху заморозков под судом или засунутым в автозак: журналист Валерий Панюшкин, историк Лев Лурье, художник Кирилл Миллер, журналист Андрей Аллахвердов и делавший снимки для «Огонька» Денис Синяков – последние двое сейчас в тюрьме в Мурманске по делу корабля «Гринписа»).

Примечательны на этом фоне две тенденции. Первая – рост негативной реакции на эмиграцию в том социальном слое, которые эту эмиграцию и питает. Я все чаще слышу (и это – тренд последнего полугода), что «пора валить» – это удел идиотов. Что про эмиграцию треплются «лишь либерасты», сколачивающие политический капиталец. Если и правда невмочь – то тихо вали и не порть воздух. У нас здесь семьи, квартиры, карьеры…

Ну да, это знакомая апологетика бесколбасного охранительства – с той поправкой, что теперь не хватает, так сказать, колбасы свободы. Если с несвободой миришься – приходится философствовать о привлекательности родимых осин и давать укорот несогласным.

Но есть и новенькое. Резко расширилась, обратите внимание, территория эмиграции. В полном соответствии с теорией Сэмюэля Хантингтоном, согласно которой, планету сегодня определяет противостояние не идеологий, но культур. Россия, по Хантингтону, отдельная страна-цивилизация, у нее союзников нет. Вот почему отъезд на Украину (где работают Евгений Киселев и Савик Шустер) или в Грузию (где поработал Матвей Ганапольский) воспринимается многими как измена. Не говоря уж про отъезд в Лондон (где, несмотря на 200 тысяч постоянно проживающих русских, французов вдвое больше – но изменниками во Франции их не считает никто).

И уж совсем новая тема – это резкие высказывания об эмигрантах со стороны тех, кто за границей пожил и нашей действительности цену знает. Почти одновременно появились (поищите в интернете) одинаково злые тексты Леонида Бершидского и помянутого Льва Лурье. Бершидский в свое время получил диплом MBA во французской INSEAD, год проработал на Украине. Лурье преподавал в США и легко мог там остаться.

Бершидский пишет, что любая добровольная эмиграция сегодня – это фикция и поза, потому что единственный товар, которым россияне могут миру предложить, – это «мы и Россия». «Даже если Кашин перестанет снимать жилье в Москве, а снимет в Женеве, – пишет Бершидский, – он никуда отсюда не денется. По той простой причине, что швейцарским сайтам не нужны его колонки, а швейцарским журналам – его интервью. По крайней мере, в таком количестве, чтобы Кашин мог снимать квартиру».

Лурье же говорит об эмиграции словами, привычными скорее ура-патриотам («средний эмигрант первые лет десять чувствует себя как таджик в сегодняшнем Петербурге»), жестко проходится по эмигрантской среде («вас объединяют не общие ценности и установки, а то, что вы жертвы одних и тех же обстоятельств») и уж совсем жестко – по идее эмиграции ради детей. Потому что дети в эмиграции становятся иностранцами куда быстрее родителей, и родители, их спасая, их теряют.

И я читал эти тексты в легком шоке. Не потому, что был несогласен. А по причине российской идейной бинарности, когда бьешь либо ты – либо бьют тебя. Бинарность предполагает, что, проходясь по эмигрантам, ты тем самым солидаризируешься с теми, с кем стыдно рядом стоять.

И вот это противоречие мне покоя не давало. Потому что я, знаете ли, не от чего не зарекаюсь.

А потом как-то прояснилось. Почему мы так много говорим об отъезде? Если отбросить очевидные «потому что достало» и «в знак протеста», то окажется, просто потому, что одной реальности, одного мироустройства мало. И в этом смысле жизнь в другой стране – это дополнительная жизнь, которая правда важна и нужна. Просто отъезд сам по себе мало что дает. Глупо эмигрировать в Лондон без языка: не потому, что «там нас никто не ждет» (можно подумать, что здесь ждут!), а потому, что опыт сузится до опыта продавца или штукатура. А вот эмигрировать в иностранный язык или в иностранные источники – очень даже имеет смысл. Это ведь идиотизм – кричать «достало-все-пора-валить», но при этом кликать мышкой по одному и тому же набору русских сайтов, игнорируя иностранные.

Есть и другие варианты эмиграции в смысле цивилизационного проникновения. Можно не только возмущаться, но и изучать предмет своего возмущения. Причем деньги на эти цели вполне можно найти. В мире существует целая система fellowships и scholarships – грантов, стипендий, в том числе зарезервированных за гражданами СНГ. Пугает, не знаю, наступление религиозных мракобесов? Можно, конечно, свалить. Но разумнее – свалить на фелоушип в Гарвард, где методика, и опыт, и деньги на изучение этого вопроса. И если за американские деньги нужно еще биться, то уже с немецкими деньгами куда проще. Я устал отвечать про просьбы типа: «Нет у тебя провинциального журналиста с немецким языком – поехать на полгода в Германию? Оплачивают все расходы и дают стипендию?»

Увы, нет. Хотя полно таких, кто сидит, в Челябинске и Чите, тоскует, ругает местную власть и власть вообще.

Да, власть наша дурна, косна, малообразованна и малолегитимна. Да, выбирая между Читой и Челябинском, я предпочел бы Париж, потому что в Париже ощущать себя европейцем много проще.

Но все же сегодня парижанином в Чите или Москве ощущать себя много проще, чем в предыдущую эпоху. Поэтому, видимо, я пока еще здесь.

2013

69. Большак и пайка//

О первом собрании сочинений писателя и преступника Юлия Дубова

Выход четырехтомника бизнесмена, писателя и преступника Юлия Дубова (преступник он на основании решения Красногорского суда) является не столько примечательным событием, сколько примечанием к примечательным событиям.

С Дубовым у меня связан один случай – и тоже весьма примечательный.

Даже замечательный.

В 2002-м я вел на «Маяке-24» программу «Телефонное право», в которую как-то раз пригласил именно Дубова – поговорить по теме «Разрушает ли карьера дружбу и мешает ли дружба карьере». Кому, как не автору «Большой пайки», романа, описывающего центробежную силу власти и денег, расшвыривающую и убивающую бывших друзей, быть по этой теме экспертом?

Вскоре я ушел в отпуск, и программу повторно поставили в эфир, выбрав донельзя удачный день.

«Генеральная прокуратура, – сказал в этот день ведущий выпуска новостей, – объявила в розыск вице-президента компании «ЛогоВАЗ» Юлия Дубова. Вместе с Борисом Березовским он обвиняется в мошенничестве и крупных хищениях. Это все к новости к этому часу, а сейчас – программа «Телефонное право».» «Здравствуйте! – произнес почти встык мой жизнерадостный голос. – В нашей студии – Юлий Дубов…»

Вспоминаю об этом потому, что никакого наказания той садовой голове, которая поставила в эфир повтор с Дубовым, не последовало, – а это для госкомпании, уже тогда начинавшей резво брать под козырек, выглядело странновато. Полагаю, все обошлось потому, что даже последнему винтику в машине госпропаганды было ясно: прокуратора играла в кошки с перебравшейся в Лондон мышкой. И когда в 2009-м Дубов был осужден по одному делу с Березовским, это воспринималось завершением той же игры.

А вторая причина снисходительного взгляда на Юлия Анатольевича (в отличие от своего подельника, он никогда не включался госпропагандой в списки «врагов»; фильму «Олигарх», снятому по сценарию Дубова Лунгиным, никто не препятствовал в прокате – сравните с судьбой фильма «Ходорковский»), – так вот, вторая причина, мне кажется, в том, что Дубов рядом с Березовским воспринимался как некий датчик, который всем жалко было бы уничтожить. В четырехтомнике, куда, помимо «Пайки», вошли еще два романа: продолжение «Меньшее зло», боковая ветвь «Варяги и ворюги», – это особенно заметно.

Скажем, «Меньшее зло» – это литературная фантазия на общую тему с документальным расследованием Фельштинского и Литвиненко «ФСБ взрывает Россию» (Литвиненко – того самого, отравленного полонием в Лондоне). Однако «ФСБ взрывает…» было издано в Киеве, а в России тираж немедленно арестовали (как вещдок при операции «Вихрь-антитеррор»), и шансов быть изданным в России у расследования, образцового в смысле работы с открытыми источниками, – ноль.

А вот дубовское «Меньшее зло» – пожалуйста, без проблем издается! Переиздается! Входит в собрание сочинений!

У меня даже возникает соблазн логической конструкции типа «либо сегодняшняя идеологическая вертикаль не такая уж вертикаль, либо лондонский изгнанник Дубов сумел ее согнуть в бараний рог писательского изобилия», – но ограничусь тем, что написал.