Дмитрий Губин - Под чертой (сборник)

Вот за это гореть ему в моем аду, – а не за другое.

А Дубов, молодчина, не просто написал несколько повестей и романов, но и добился успеха и тем самым подал пример молчунам.

Товарищи гимназисты, пишите ваши новеллы о жизни в нашей совместной гимназии, особенно если подглядывали за учительской – это лучше, чем просто зарабатывать бабло или жаловаться на отсутствие оного.

Остается добавить одну маленькую, но существенную вещь.

Почти у всех упомянутых мною писателей в жизни были проблемы, которые им доставляло соприкосновение с любезной Отчизной. Доренко и Быков лишались и до сих пор лишены телевизионных эфиров, Лимонову и Мальгину знакома жизнь эмигранта, Проханова (пока он не начал петь оды силе государственного кулака) откровенно чморили. И Дубову сидеть 9 лет на нарах, едва он окажется под сенью родимых осин.

Однако ни у одного из них не было проблем, связанных собственно с писательством, с тем, что называется «художественной литературой».

Это вам не времена Леонида Ильича…

Я не знаю, почему удавка с литературы снята.

Может быть, потому, что люди, обозначаемые словом «власть», держат сегодня писателей за щелкоперишек, с которых бабла не отжать и которые их баблу не угрожают. А к идее влияния литературы на общество власть относится с той же циничной ухмылкой, как и к утверждению, что есть девушки, которые дают только по любви.

А может быть, потому, что при всем презрении к художникам власть смутно чувствует, что пока не написан ее портрет – пусть даже и карикатурно – то и призрачен шанс на существование postmortem. Умеющих же воспевать власть сегодня нет – ни тебе Симоновых, ни Шолоховых, ни Фадеевых. А власти тоже порой хочется прочитать что-нибудь эдакое, лихо закрученное, про саму себя.

Как бы то ни было – писательство, художничество в России безопасно.

Так что вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется. Что гадать нам: удалось, не удалось?

2013

70. Почему я либерал//

Ответ Захару Прилепину

Либеральную идею ныне можно топтать ногами, – это безопасно и модно (да и модно оттого, что безопасно). И погромщики в Бирюлево, и, вон, с очередным манифестом Захар Прилепин – все потоптались на идее, состоящей в том, что человек способен меняться к лучшему без внешнего принуждения.

Прилепин написал уже второй манифест, стремительно разлетающийся – ретвитами, репостами, лайками – по интернету: «Почему я не либерал». Первым был «Письмо товарищу Сталину».

Прилепин – человек искренний, талантливый, деятельный и темный: в этом смысле он похож на Гитлера или балерину Волочкову. Когда в «Письме…» он булькающее, взахлеб, бил тех тонконогих хлюпиков, кто топчется на великом сталинском трупе (ведь Сталин – это не только репрессии, но и метро! Атомная бомба! Мартены! Высотки! – и будь манифестант начитан, он бы добавил про 2-е место в мире по объемам промышленного производства. Слышите, вы, обгаживающее наше великое прошлое?!) – так вот, уже тогда было понятно, что про Сталина Прилепин читал, условно говоря, только Проханова. А Монтефиоре, Авторханова, Радзинского – не читал. Не читал ни Троцкого ни Эренбурга ни Джиласа. Его крик – крик искренней боли, смешанной с удивлением Саввы Игнатьича из «Покровских ворот»: на всех языках говорите, а по-русски не понимаете!.. (Впрочем, это у Саввы Игнатьича – удивление, а у Прилепина – издевка. «Это как бы стоит корова, а внутри коровы живёт какое-нибудь живое существо много меньше размером, отчего-то уверенное, что оно наездник и сейчас поскачет на корове верхом. Оно рассказывает корове, что внутри у неё сыро и неприятно, никакой цивилизации. Либерала нисколько не смущает, что в целом русская светская культура либерала не любит», – пишет Прилепин. Ну да, есть внутри всех животных, включая человека, одна маленькая штуковина, которая жрет львиную долю энергии – называется мозг. Но мозг нации уже объявил дерьмом другой ненавистник либерализма).

То, что либералы про Сталина и 500-летнюю автократию всё давным-давно поняли, что для них дилемма между трупами и высотками ложная (как и выбор между свободой и порядком), Прилепин не в силах принять. Не хватает знаний, образования (да-да, я в курсе, что Прилепин был студентом нижегородского филфака, но речь не об этом): не хватает информации и инструментария. Человек, окончивший гуманитарный ВУЗ в советское время, в послесоветское должен был либо вгрызаться во все то, что скрывалось железным занавесом, либо интеллектуально деградировать, прикрываясь извечным фиговым (и довольно фиговым) листком деградантов: зато у меня была жизнь, кровь, пот и слезы! Я видел небо с овчинку – а что видели вы, рассуждатели о небе в алмазах?!.

Прилепину неведом ни исторический, ни структурный анализ. Но ведомы ярость, искренность и боль. Что роднит его еще и с Лимоновым, в партии которого он состоял. Роднит и последствиями родства. Искренности и таланта таким писателям хватает только на первые книги, пересказывающим туго сжатую биографию (а таковая была и у Лимонова, и у Прилепина, прошедшего все – от грузчика и ОМОНовца до травимого ментами, снимаемого с ночных поездов, обыскиваемого и арестовываемого фигуранта уголовных дел).

Сегодняшний Прилепин – отец четверых детей, владелец квартиры-машины-счетов-кредитных карт – это респектабельный буржуа, а для этого состояния, чтобы расти и работать, потребна не биография, а изощренный интеллект.

И Прилепин снова возвращается к тому, что он лучше всего знает – а знает он боль, ярость и ненависть. Ненависть к тонкошеим и тонконогим либералам, в том числе. Которые, обратившись в хипстеров и креаклов, на деньги, добытые прадедами-фрезеровщиками и отцами-челночниками, натусовались по заграницам, а теперь, засунув паучьи ножки в пидорские легинсы в облипочку, цедят презрительно: «Рашка-какашка…»

Прилепин искренне убежден, что либерализм – это ненависть к России и почтение к мужеложству, холуйство перед Европой и презрение к собственной истории (интересно, что бы он сказал, найдя у Ключевского определение русской истории как «невзрачной»). Он говорит об этом так же искренне, как гопота из Бирюлево кричит, что черных следует урыть – и тогда воздух станет чище.

Гопоте ведь что мигранты внешние, что внутренние, что таджики, что ингуши – один хрен, приехавшие вообще нелюди, зато у местных есть боль и искренность (и животная грация, соблазняющая эстетов).

Эта боль велит – чурок бей! И тех, кто чуркам сочувствует – бей тоже, они не наши, не русские, либерасты!

Ох, как должен Прилепин таких пацанов понимать. Ему ведь с либеральной идеей «все ясно», потому что искренность для него – это истинность. Прилепин – не Акунин, не Улицкая, не Быков, не Терехов, по книгам которых виден их интеллектуальный багаж, тяжелеющий с каждым томом.

А Прилепин сам создает себе врага, сам называет его либералом – и сам начинает с этим Големом бороться.

Между тем либерализм – всего лишь идея свободы и прав отдельно взятого человека, подкрепленная знанием, в том числе историческим: слабость может быть сильнее силы, одиночка исторически выиграть у толпы, а часть оказаться важнее целого. Либерализм – это признание жизни отдельно взятого человека такой же ценностью, как и все человечество. Христианство, если убрать из него религиозную догматику – это либерализм. Европа, стянутая обручем греческой философии и логики, римского права и христианской этики, выросла, безусловно, на идеях либерализма и рационализма, и русское западничество на нее ориентировано.

Прилепин свою ненависть к европейской идее может объяснять чем угодно – тем, что помирал с голоду, что хватался за любую работу, что поднимал детей. Это оправдания человека, севшего за руль машины без тормозов (кстати, у Прилепина есть про это рассказ – сочувственный, типа так и живем, а по другому не умеем, уж такие уж мы).

Вот его и несет – без всяких оглядок на логику. По мысли Прилепина, в истории страны нужно принять как свое, не отказавшись от наследства, абсолютно – и Сталина в том числе – потому что другого прошлого нет, и другого будущего не будет, и любить надо то, что есть, где родился, там и пригодился. «…Грязные, корявые дети, утритесь: ваш десерт уже съели, – кричит на разрыв аорты он, как будто и впрямь его слушатель – гопота из Бирюлево. – Идите по своим избам. Не слушайте чужих сказок. Вспоминайте свои».

Он не читал Давида Самойлова, заметившего о дочери Сталина: не отказываясь от родства, она отказалась от отцовского наследства. И это точное решение кажущейся неразрешимой дилеммы, когда у тебя в родне – сплошь то зэки, то вертухаи, то палачи, то жертвы.

А Прилепин расценивает отказ от наследства как отказ от родства, а европеизм как предательство. «То, что для хорошего русского человека в его убогом ценностном мире «европейские ценности» стоят на сорок шестом месте, сразу после картошки в мундире и сметаны с луком, означает, что он вообще не человек», – издевательски разъясняет идеологию либерализма (так, как он ее понимает) Прилепин.