Дмитрий Губин - Под чертой (сборник)

«Это был, – продолжает историк, – русский вольнодумец на католической подкладке, проникшийся антипатией к византийско-церковной черствой обрядности и ко всей русской жизни, ею пропитанной, – отдаленный духовный предок Чаадаева». За то я неврастеника и алкоголика Хворостинина и люблю.

Следующий за Хворостининым диссидент – подьячий Посольского приказа (то есть дипломат) Григорий Котошихин, который однажды отказался выполнять распоряжения князя Долгорукого (тот требовал от него доносов), и в 1664 году бежал сначала в Польшу, а потом в Германию и Швецию, осуществив замысел Хворостинина. На родине, понятно, ему этого не простили, обвинили в воровстве, потребовали выдать… В общем, очень похоже на историю с Березовским (если бы у царя Алексея Тишайшего был телеканал, представляю, какой фильм про Котошихина там бы смастерили!)

Интересно, что, столкнувшись с Западом, Котошихин, человек образованный (его знания высоко ценил шведский канцлер Магнус де ла Гарди) все равно испытал культурный шок. Впечатленный Европой, Котошихин начал писать заметки о русской жизни, в которых и сейчас многое вызывает нервный смех: например, то, что русские люди живут в «спесивстве и бесстыдстве». Или что «царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе». Котошихина было бы полезно почитать борцу за традиционные семейные ценности Елене Мизулиной. Прибегая к пересказу уже цитировавшегося историка, семейная жизнь в Московии во второй половине XVII века такова: «произвол родителей над детьми, цинизм брачного сватовства и сговора, непристойность свадебного обряда… битье и насильственное пострижение нелюбимых жен, отравы жен мужьями и мужей женами».

Записки Котошихина были переведены на шведский, Густав III, вроде бы, предлагал их Екатерине II, – однако на родине почти два века они были не известны. Сгубила же Котошихина не русская политика, а шведская бытовуха: он убил в драке человека, за что сам был казнен.

Ну, а третий диссидент XVII века наиболее ценим мной, хотя он не русский даже, а хорват по имени Юрий Крижанич. Этот Крижанич был католическим патером, родившимся в Турции, учившимся в Загребе, Вене, Болонье и Риме, но мечтавшим о создании единого славянского государства. Такой истовый панславист, сбежавший из Рима в 1659 году в Москву, скрывший католичество и писавший в упоении, что он «пришел к царю моего племени, пришел к своему народу, в свое отечество», а проблемы отечества видевший в основном в «чужебесии», то есть в пристрастии ко всему иноземному. Славянское отечество, однако ж, стукнуло Крижанича по голове оглоблей, что я хорошо понимаю. Дело в том, что детство я провел в Алжире, где был каким-то неимоверным пионером, влюбленным в Советский Союз; подобно Крижаничу, я почти сбежал из Алжира в СССР, уговорив родителей оставить меня в городе Иваново с бабушкой и дедушкой, – и тут мышеловка захлопнулось. В считанные месяцы, столкнувшись с советской тюремной реальностью, строившейся на запретах, лжи и общем нелюбье, я стал юным диссидентом…

Так вот, оглобля бьет, Крижанича ссылают в Тобольск, там он торчит 15 лет и пишет славянскую грамматику, а также «Политичные думы». И хотя вначале тобольский хорват по привычке перечисляет «срамоты и обиды», терпимые славянами от иноземцев, но вскоре, сравнивая государство московское с Западом, выводит про русских убийственные строки (даю их в пересказе с крижаничева славянского суржика: «Здесь умы у народа тупы и косны, нет уменья ни в торговле, ни в земледелии, ни в домашнем хозяйстве; здесь люди… ленивы, непромышленны… Истории, старины мы не знаем». Крижанич пишет про русское «пьянство, отсутствие бодрости, благородной гордости, чувства личного и народного достоинства», про «людодерство» власти, ставит в пример европейские технические достижения, призывает учиться у Европы. По сути, Крижанич делает набросок будущих реформ Петра, попутно проводя сравнительный анализ Руси и Европы. «Общий подсчет наблюдений, – пишет все тот же уважаемый мною историк, – вышел у Крижанича далеко не в пользу своих: он признал решительное превосходство ума, знаний, нравов, благоустройства, всего быта инородников».

В 1677-м, при царе Федоре, Крижанич покидает так разочаровавшую его вторую родину и возвращается в Европу, – где и погибает он в битве с турками вод Веной.

Вот, собственно, и весь рассказ о трех диссидентах начала династии Романовых. Для чего я бы пошел бы с ним в школу? Не только для очевидного вывода, что инакомыслящие были в России всегда, причем они всегда Россией отвергались, хотя никогда не бывали забыты – просто вспоминали их спустя годы. Есть несколько выводов менее очевидных, хотя и более практичных.

1. Если уж критикуешь русскую жизнь, то пиши – тогда есть шанс, что лет через сто про твои идеи помянут.

2. Став диссидентом, будь готов к перемене места жительства, и, если монастырь и Тобольск не устраивают, узнай побольше об эмигрантской жизни в Варшаве, Вене или Стокгольме.

3. Отнесись серьезно к словам о русской необразованности – и выучи иностранный язык, а еще лучше два-три. В Варшаве, Вене или Стокгольме они пригодятся, да и в Тобольске расширят круг чтения.

4. Капля камень точит. Хотя диссиденты (включая предпоследних, советских, чей генезис дан Улицкой в «Зеленом шатре», и последних, путинского призыва) никогда не брали власть мирным путем, это не значит, что движение страны по самодержавному кругу вечно. Что однажды началось – однажды и кончится.

Осталось добавить, что таинственный историк, поминавший мною – это великий Василий Ключевский. Грамотный студент истфака уже понял, что материал для своего рассказа я почерпнул из 52-й лекции его «Курса русской истории».

Увы: знаменитого ординарного профессора Московского университета уже век как в школу на День знаний не пригласить.

Ну, а как бы вы узнали о его лекции, если бы о ней не прочел лекцию я?

2013

68. Почему мы еще здесь//

О тех, кто говорят «пора валить», но остаются

Очень интеллигентская и очень русская идея эмиграции знавала падения и взлеты. А сейчас – какой-то удивительный взлетоспад. Попробую объяснить.

Всю историю эмиграции с времен брата Александра Невского князя Андрея (он бежал в Швецию от «ордынской партии», чью сторону держал брат) или князя Курбского (тот – в Литву от Ивана Грозного) поминать не буду.

Просто обращу внимание, что политика (а не экономика), страх тюрьмы (а не сумы) всегда была главным топливом русского эмигрантского мотора (в отличие от миграции в Россию). Ректор Российской экономической школы Сергей Гуриев остался в Париже не потому, что предложили оклад повыше. А потому, что Следственный комитет начал копать под экспертов, писавших заключение по второму делу Ходорковского, и уж мы-то знаем: если велели копать – найдут зарытую собаку, даже если не было и дохлой кошки.

В последнее время у меня перебралось жить за границу столько знакомых и коллег, сколько не уезжало даже при позднем Горбачеве, когда совпадали векторы «Так жить нельзя!» и «Здесь никогда хорошо не будет!»

Да, политика неотделима от экономики, и многие при Горби были «колбасными эмигрантами», которых достали очереди и пустые полки в магазинах (мощное сочетание). Но я с большим уважением к колбасной эмиграции отношусь. Не только потому, что Колумб тоже был колбасным путешественником – мечтал, зараза, разбогатеть. А потому, что у остававшихся был велик шанс превратиться в апологетов и собственной вялости, и государственной подлости.

Сейчас эмигрантский парус наполняет почти тот же ветер.

С одной стороны – стойкое ощущение, что «здесь никогда ничего не изменится», но «что так жить нельзя». Хэштег «#поравалить» обрел в твиттере популярность одновременно с хэштегом «#жалкий»: когда стало ясно, что Медведев был президентом понарошку. А расцвел тогда, когда Путин стал, в традициях Николая I и Александра III, подмораживать Россию. Повторяю: никогда еще столько моих коллег не поворачивалось к России спиной. Вернулась, например, в США Маша Гессен. Побыла в России главредом «Вокруг света», была уволена за отказ ставить репортаж о полете Путина со стерхами, удостоилась встречи с Путиным, предложившим ее в главреды вернуть – и гордо ответила, что в гробу видела должность, которая зависит от желания царя. Но вернулась не поэтому, а потому что у Маши дети, а сама она живет с женщиной, а в Госдуме пошли разговоры, что родителей-гомосексуалистов надо лишать родительских прав. Непустая, кстати, угроза. В таких ситуациях действительно надо уносить ноги: и свои, и детские.

В Праге теперь живет бывший лексикограф «Союза правых сил», составитель академического «Большого словаря мата», идеолог группы «Война» Алексей Плуцер-Сарно, всегда восхищавшей меня тем, что не боялся идти на территории, куда боялся я. В Европе его радикализм идет по части эстетической провокации, а в России грозит сроком.