Генри Киссинджер - Дипломатия
Целью союза является выработка обязательств, более точных и предсказуемых, чем это дает простой анализ национальных интересов. Система коллективной безопасности действует прямо противоположным образом. Она ставит применение основополагающих принципов в зависимость от меняющихся конкретных обстоятельств, непреднамеренно делая упор на своеволие каждой из наций.
Коллективная безопасность обеспечивает безопасность только в том случае, если все нации — или, по крайней мере, все те нации, кого касается принцип коллективной самообороны, — имеют примерно идентичные взгляды по поводу характера вызова и готовы применить силу или санкции в зависимости от «содержания» данного случая вне зависимости от конкретных национальных интересов, с ним связанных. И лишь при выполнении данных условий международная организация способна накладывать санкции или выступать в роли арбитра в международных делах. Именно так Вильсон представлял себе роль системы коллективной безопасности к концу войны, в сентябре 1918 года:
«Задачи национального характера все более и более уходят на задний план, а их место занимают общие задачи просвещенного человечества. Советы обычных людей становятся во всех отношениях более простыми и прямолинейными и более единодушными, чем советы умудренных и искушенных профессионалов, которые все еще живут под впечатлением, будто бы ведут силовые игры, причем по самым высоким ставкам»[315].
В этих словах отражена фундаментальная разница между вильсоновской и европейской интерпретацией причин международного конфликта. Дипломатия европейского типа исходит из того, что национальные интересы имеют тенденцию сталкиваться, и рассматривает дипломатию как средство их примирения; Вильсон же, с другой стороны, считает международные разногласия результатом «затуманенного мышления», а не отражением истинного столкновения интересов Воплощая на практике принципы «Realpolitik», государственные деятели взваливают себе на плечи задачу соотнесения конкретных интересов со всеобщими посредством уравновещенного сочетания поощрительных и карательных мер. С точки зрения Вильсона, от государственных деятелей требуется применение универсальных принципов к конкретным случаям. Более того, государственные деятели обычно воспринимаются как первоисточники конфликтов, ибо они, по-видимому, извращают естественное стремление человека к гармонии, привнося запутанно-эгоистические расчеты.
Поведение большинства государственных деятелей обмануло ожидания Вильсона. Они все без исключения делали упор на национальные интересы, оставляя защиту общих принципов на долю Вильсона, чья страна на деле не имела никаких национальных интересов (в европейском смысле слова) в отношении территориального урегулирования. Но в характере пророков заложено стремление удвоить усилия, а не опускать руки перед лицом непокорной реальности. Препятствия, с которыми Вильсон столкнулся в Версале, не породили у него ни малейшего сомнения в том, приемлемы ли его принципы на самом деле. Напротив, они укрепили его веру в их обязательность. И он был убежден в том, что Лига и весомость мирового общественного мнения внесут коррективы в те многочисленные положения договора, которые таили в себе отступление от его принципов.
И действительно, мощь вильсоновских идеалов хорошо видна по тому воздействию, которое они оказывали на Великобританию, родину политики равновесия сил. В официальном британском комментарии на Устав Лиги наций говорилось, что «крайней и наиболее эффективной санкцией явится общественное мнение цивилизованного мира»[316]. Либо, как утверждал лорд Сесил на заседании палаты общин, «мы будем полагаться именно на общественное мнение... и если воспримем его неверно, значит, неверно и все в целом».[317]
Представляется невероятным, чтобы последователи политики Питта, Каннинга, Пальмерстона и Дизраэли пришли сами по себе к подобному выводу. Поначалу они шли в ногу с вильсоновской политикой, чтобы обеспечить поддержку Америки в войне. Затем со временем принципы Вильсона привлекли на свою сторону британское общественное мнение. И в 20-е и 30-е годы поддержка Великобританией принципа коллективной безопасности перестала быть чисто тактическим ходом. Обращение в вильсонианство было подлинным и искренним.
В конце концов концепция коллективной безопасности пала жертвой слабости собственного ключевого положения, будто бы все страны в равной степени заинтересованы в противодействии конкретному акту агрессии и готовы идти на равный риск противостояния. Опыт показал, что это предположение ложно. Ни один из актов агрессии, в который была бы вовлечена великая держава, никогда не был отражен путем применения принципа коллективной безопасности. Либо мировое сообщество отказывалось признать этот акт агрессивным по сути, либо не приходило к согласию по поводу конкретных санкций. А когда такие санкции применялись, то подводились под наименьший общий знаменатель, часто оказываясь до такой степени неэффективными, что вреда от них было больше, чем пользы.
Во времена японского завоевания Маньчжурии в 1932 году Лига не имела механизма санкций. Она исправила этот дефект, но когда столкнулась с итальянской агрессией против Абиссинии, проголосовала за санкции, но не пошла на прекращение поставок нефти, выдвинув лозунг: «Все санкции, за исключением войны». Когда Австрия была принудительно присоединена к Германии, а свобода Чехословакии ликвидирована, Лига вообще не отреагировала. Последним актом Лиги наций, членом которой Германия уже больше не являлась, как, впрочем, и Япония и Италия, было исключение из этой организации Советского Союза после его нападения на Финляндию в 1939 году. На действиях Советского Союза это не отразилось.
Во время «холодной войны» Организация Объединенных Наций оказалась в равной степени неэффективной в каждом из случаев, когда речь шла об агрессии со стороны великой державы, либо вследствие коммунистического вето в Совете Безопасности, либо из-за сдержанности со стороны малых государств в отношении принятия на себя рисков по вопросам, не имеющим к ним прямого отношения. Организация Объединенных Наций оказалась неэффективной или стояла в стороне во время Берлинских кризисов и во время советской интервенции в Венгрии, Чехословакии и Афганистане. Она не обращала внимания на Кубинский ракетный кризис до тех пор, пока обе сверхдержавы не договорились его урегулировать. Америка оказалась в состоянии бросить на чашу весов авторитет Организации Объединенных Наций против северокорейской агрессии в 1950 году только потому, что советский представитель бойкотировал заседания Совета Безопасности, а в Генеральной Ассамблее все еще наличествовало преобладание тех стран, которые жаждали сделать Америку своей опорой на случай советской агрессии в Европе. Зато Организация Объединенных Наций действительно стала удобным местом встречи дипломатов и подходящим форумом для обмена идеями. Она также выполняла важные технические функции, но при этом так и не смогла воплотить в жизнь основополагающий смысл принципа коллективной безопасности: предотвращение войны и коллективное сопротивление агрессии.
Это относится и к деятельности Организации Объединенных Наций в период после окончания «холодной войны». Во время «войны в Заливе» в 1991 году она действительно одобрила американские действия, но выступление против иракской агрессии вряд ли можно было бы назвать применением на практике доктрины коллективной безопасности. Не ожидая международного консенсуса, Америка в одностороннем порядке направила крупные экспедиционные силы. Прочие нации могли воздействовать на действия Америки, лишь присоединившись к этому, по существу, американскому предприятию; они не смогли бы избежать риска конфликта, наложив вето. Кроме того, внутренние брожения в Советском Союзе и Китае давали постоянным членам Совета Безопасности стимул поддерживать у Америки наличие доброй воли. Во время войны в Персидском заливе коллективная безопасность послужила оправданием американского лидерства, а не его заменой.
Конечно, эти уроки еще не были усвоены в те золотые дни, когда концепция коллективной безопасности впервые была введена в дипломатический обиход. Государственные деятели послеверсальского периода наполовину убедили себя, что причиной напряженности являются вооружения, а не наоборот, и наполовину верили в то, что если на место подозрительности прежней дипломатии придет добрая воля, то международные конфликты будут устранены. Несмотря на эмоциональное опустошение в результате войны, европейские руководители должны были бы понять, что всеобщая доктрина коллективной безопасности не сработает, даже если пройдет на своем пути через все тернии, пока не охватит три сильнейшие нации мира: Соединенные Штаты, Германию и Советский Союз. Ибо Соединенные Штаты отказались вступить в Лигу наций, Германию в нее не допустили, а Советский Союз, с которым обращались, как с парией, относился к ней с презрением.
