Русский вопрос на рубеже веков (сборник) - Солженицын Александр Исаевич

в выборный орган своего представителя. В низшем земстве, очевидно, достаточно старшины (на оплате) и ещё двух членов правления (без оплаты) при нём. В уезде сама местность, по своим особенностям, устанавливает число членов уездного земского собрания (они — не получают зарплаты за своё участие, они — не чиновники, но радетели местного блага, на том и действуют, и лишь исполнительный орган, земская управа, состоит из минимального числа платных служащих). Соответственно то же — и в областном земском собрании (не так, как в нынешних областных законодательных: депутаты состоят на содержании у исполнительной власти, а значит и зависят от неё), и в областной земской управе. Сам земский аппарат не должен заметно обременять земского бюджета.

Та же оговорка и тут: а найдётся ли столько бескорыстных людей, способных отдавать силы и время спасению своей местности? Ну, а если не найдётся — мы не сто́им ничего как народ, тогда, в ослаблении, оставим все заботы.

Также в каждой местности, по её традициям и разумению, устанавливается для участия в земстве свой возрастной ценз и ценз оседлости: как для права голосовать, так и для права быть избранным — свой минимальный возраст, обеспечивающий ответственность избирателя, и минимальный срок проживания, обеспечивающий соучастность в делах местности. (При нынешней усиленной миграции — срок проживания в этой местности, вживанья в неё — важное условие. А ещё, мне сейчас толково предлагают на встречах и в письмах: пусть на случай проявленной непригодности будет сильно упрощена процедура отзыва депутата. И этот порядок сам по себе уже есть эффективнейший народный контроль.)

Такая земская система коренным образом решает и национальные осложнения: реальная вненациональность её устраняет подбор управляющих лиц по национальному признаку, как это имеет место сегодня во многих автономиях, даже при меньшинстве «титульной» нации; напротив, в местах сплочённого множественного проживания какой-либо нации — местное самоуправление естественно формируется главным образом из неё. Так истинная, а не голословная, демократия сама собою снимает межнациональные напряжения. Любые привилегии или стеснения по национальному признаку разрушают самый принцип земства. Национальное же творчество повсюду сохраняет свою особость в отношении религии, культуры, образования, школы. (Может быть, лишь особый уклад жизни пространственно рассеянных малых северных народов Сибири диктует для них — отдельную форму самоуправления.)

В последние годы земское движение уже и начиналось самопроизвольно в разных концах России — да опало, где без поддержки, где от противодействия властей и безденежья.

По мере того как — и если — земство начнёт реально создаваться, его и на местах, и целоохватно (как уже существующие Российское Земское Движение, несколько локальных Земских Союзов) подстерегают новые опасности: и которых ещё нельзя сегодня предвидеть, и уже предвидимые, уже явные. Одна опасность — корыстное использование земского движения политическими партиями и отдельными политиками — как возможного избирательного резерва (такие признаки уже есть). Вторая — создание псевдоземских движений: использование лозунга земства в каких-либо иных целях. Третья: местные воздействия на земский процесс насилиями и угрозами. (Когда я в сибирской поездке призывал слушателей не промахиваться хоть в местных выборах, — ибо в центральных, не зная кандидатов, скорее ошибутся, — мне отвечали: так в местных-то и страшно высказываться, тут мы все на виду, вот и прижмут меня.) Ещё опасность: при нынешней распущенности нравов самоуправление в каких-то местах может стать формой самоуправства.

Введение земской системы не может быть иным, как медленно постепенным, как дерево растёт, не задаваясь никакими искусственными сроками. Лишь после успеха в осуществлении земства местного, допустимо расширять и развивать опробованные методы — для создания земства уездного, позже — и областного. (Ступенчатую систему введения земства в России я и предложил в «Обустройстве».) Развитие ступенчатой системы отнимет немало лет: чтобы каждая ступень имела время освоиться с задачами — и выделить представителей в ступень вышестоящую. (Конечно, и об этой, как и любой другой предлагаемой системе так же возразят: «да всё равно пролезут карьеристы и воры!» Но это — философия отчаяния: тогда вообще не надо ни искать, ни предпринимать ничего, а сразу опустить руки: мы погибли.)

Однако, глядя вперёд в отдалённое время, если и когда Россия приобретёт успехи и навыки в земском самоуправлении, будем надеяться на создание и вершинной системы земства — Общероссийского Земского Собрания (в нашей истории — Земские Соборы). Выросшее из многоместного сознательного, бескорыстного и жертвенного опыта самоуправления, оно с большей вероятностью представит собой действительную волю народа, не ту показную, которую изображают ныне политизированные парламенты. Оно увенчало бы собой всю земскую вертикаль власти — по реальным полномочиям и родам деятельности самую широкую внизу, а кверху — с ограничением компетенции, но высоким моральным весом. (По старорусской формуле: «Царю власть — народу мнение». И если это мнение весомо высказано — то им не пренебрежёшь. Ключевский отмечает, что в Московской Руси Земские Соборы не противостояли царю, а сотрудничали с ним.)

Такая земская вертикаль, независимо выросши рядом с вертикалью правительственной (у которой наибольшая компетенция наверху, но сильное сужение её книзу), создала бы в России сочетанную власть — государственно-земский строй, — при котором одновременно и сохраняется централизованное государственное управление — и жизнь народа реально направляется им самим. На каждом уровне — местном, уездном, областном и высшем — правительственная вертикаль проверяет земскую на строгое выполнение законов, а земская правительственную — на честность и открытость ведения дел. И президентская власть так же оказалась бы под сбвестным просвечиванием земской вершины (чего ныне так не хватает нам).

Государство должно строиться одновременно и сверху, и снизу.

35. А сопротивление?

Нынешняя власть упоена своею собственной обогатительной жизнью, и интересы народа для неё — в полном пренебрежении, она их не чувствует, и мало надежды, что почувствует в следующих накатах. Нравственные требования — выше тех, какие можно вставить в любую Конституцию, и конституционная ответственность Правителя не возвышается до публичного признания своих ошибок и провалов.

Олигархия — сплочённая хунта, захватившая и деньги, и национальные богатства, теперь уже и власть, добровольно не допустит никакой смены себе, а понадобится — без колебаний применит для того и выращенные, укреплённые многочисленные внутренние войска.

И напрасны надежды, что нынешняя власть или те, что сменят их через «выборы», заплавленные денежными миллиардами, — позаботятся о судьбе вымирающего народа. Этого — не будет. Нет вредней, как цепляться за иллюзии, они отнимают у нас ещё возможные верные шаги.

И в этом круговом замкнутии — как же нам? Сколько раз я слышал этот настойчивый вопрос в разных углах России. Как стряхнуть с себя обречённую отданность? Как нам преодолеть в себе страх? Во всемирной истории не раз звучал клич отважных: «Свобода или смерть!» Неужели наш удел — лишь стон: «Покорность или смерть…»?

Но чего нельзя, нет, — решать дело оружием. Это значило бы — допоследне развалить нашу жизнь и погубить народ. Оружейные песни не знают доброго конца.

Однако же, кто не видит? — какие-то клоки свободы всё же брошены нам сейчас, допущены — и как же можно не использовать их? Вон, шахтёры как-то пытались создавать «комитеты спасения», независимые от властей. Может быть, и так. Может быть, это и лучшая форма, когда народ доведен уже до крайности. Наше спасение — только в нашем самодействии, возрождаемом снизу вверх.

Ах, если бы, если бы мы были способны к истинному всеобъединению: мирными средствами, но воистину всенародно выразить наш гнев — так, чтобы власти в своём мраморном корыте задрожали и очнулись. В других странах такими массовыми выходами и поворачивают ход своей истории.