Александр Солженицын - Русский вопрос на рубеже веков [сборник]

Александр Солженицын

Русский вопрос на рубеже веков

«Под моими подошвами всю мою жизнь — земля отечества, только её боль я слышу, только о ней пишу». Солженицын был патриотом подлинным, любовь к России — сквозная любовь его жизни. И когда гонители лишили его родины, швырнули в изгнание — это добавило боли, но не убавило преданности русской судьбе и жажды послужить русскому будущему.

Об этом свободном будущем он не только мечтал, но думал настойчиво, упорно, напряженно, впитывал опыт сокамерников, изучал мысли предшественников, взвешивал достижения иных народов и земель, где пришлось жить. Все его творчество, и уж несомненно вся публицистика так или иначе направлена к этому будущему.

Предлагаемую книгу составляют четыре большие работы Солженицына, пронизанные страстным желанием помочь родине ступить на путь обновления.

«Письмо вождям Советского Союза» (1973) он писал ещё до изгнания, в слабой надежде повлиять на оздоровительный ход на родине, что если отцы этих вождей «были простые русские люди, многие — мужики, то не могут же детки ну совсем, совсем, совсем быть откидышами? ничего, кроме рвачества, только — себе, а страна — пропади?». — Надежда не оправдалась.

Статья «Как нам обустроить Россию?» (1990) родилась, когда началась Перестройка и остро стоял вопрос: куда и как двигаться? как обустраиваться России после коммунизма? В статье две части, одна написана на горячей кромке момента, другая — спокойный разбор задач предстоящих, «вдвинуть охлаждающие и озадачивающие идеи». Вопросительный знак в названии и огромный даже по тем временам тираж (27 млн!) приглашали, казалось бы, ко всенародному обсуждению путей нашего будущего — и оно началось, но было властно оборвано сверху.

В последнюю зиму перед возвратом на родину Солженицын написал «Русский вопрос…» (1994), где свёл воедино накопленное при долгом изучении русской истории XVII–XIX веков. «Многих горячих патриотов огорчит — а ведь так, было — так», записывает он. Окончание статьи — уже в последней современности («…к концу XX века»).

Вернувшись в Россию в 1994, писатель исколесил 26 губерний, повстречался с тысячами людей, получил сотни писем-стонов, и все собранные впечатления и мысли выстроил в книгу «Россия в обвале» (1998). В ней впервые за долгую жизнь борца можно уловить ноты усталости, горечи и тревоги: «Я не надеюсь, что мои соображения могут в близости помочь выходу из болезненного размыва нашей жизни. Эту книгу я пишу лишь как один из свидетелей и страдателей бесконечно жестокого века России».

В грохоте бурных перемен эти выстраданные работы прочитаны были небрежно, истолкованы поверхностно. Но вот спустя 15, 25, 40 лет их перечитывают, открывают заново, расслышали их удивительную своевременность и современность. И ведь автор это предвидел: «А книги мои, в правильно понятых интересах России, могут понадобиться и много позже, при более глубокой проработке исторического процесса. Проявится какое-то позднее долгодействие, уже после меня».

Наталия Солженицына

Письмо вождям Советского Союза

Написанное ещё до взятия «Архипелага» в КГБ письмо со всеми этими предложениями я отправил по адресу полгода назад. С тех пор на него не было никакого отклика, ответа или движения к ним. В закрытом аппаратном разбирательстве погибло у нас много идей и несомненнее этих. Мне ничего не остаётся теперь, как сделать письмо открытым. Газетная кампания против «Архипелага», нежелание признать неопровержимое прошлое могли бы считаться окончательным отказом. Но я и сегодня не могу счесть его бесповоротным. Для раскаяния никогда не бывает слишком поздно, этот путь открыт всему живущему на Земле, всему способному жить.

Это письмо родилось, развилось из единственной мысли: как избежать грозящей нам национальной катастрофы? Могут удивить некоторые практические предложения его. Я готов тотчас и снять их, если кем-нибудь будет выдвинута не критика остроумная, но путь конструктивный, выход лучший и, главное, вполне реальный, с ясными путями. Наша интеллигенция единодушна в представлении о желанном будущем нашей страны (самые широкие свободы), но так же единодушна она и в полном бездействии для этого будущего. Все завороженно ждут, не случится ли что само. Нет, не случится.

Мои предложения были выдвинуты, разумеется, с весьма-весьма малою надеждой, однако же не нолевой. Основание для надежды подаёт хотя бы «хрущёвское чудо» 1955–1956 годов — непредсказанное невероятное чудо роспуска миллионов невинных заключённых, соединённое с оборванными начатками человечного законодательства (впрочем, в других областях, другою рукой, тут же громоздилось и противоположное). Этот порыв деятельности Хрущёва перехлестнул необходимые ему политические шаги, был несомненным сердечным движением, по сути своей — враждебен коммунистической идеологии, несовместим с нею (отчего так поспешно от него отшатнулись и методически отошли). Запретить себе допущение, что нечто подобное может и повториться, значит полностью захлопнуть надежду на мирную эволюцию нашей страны.

Январь 1974

Не обнадёжен я, что вы захотите благожелательно вникнуть в соображения, не запрошенные вами по службе, хотя и довольно редкого соотечественника, который не стоит на подчинённой вам лестнице, не может быть вами ни уволен с поста, ни понижен, ни повышен, ни награждён, и, таким образом, весьма вероятно услышать от него мнение искреннее, безо всяких служебных расчётов, — как не бывает даже у лучших экспертов в вашем аппарате. Не обнадёжен, но пытаюсь сказать тут кратко главное: что я считаю спасением и добром для нашего народа, к которому по рождению принадлежите все вы — и я.

Это не оговорка. Я желаю добра всем народам, и чем ближе к нам живут, чем в большей зависимости от нас — тем более горячо. Но преимущественно озабочен я судьбой именно русского и украинского народов, по пословице — где уродился, там и пригодился, а глубже — из-за несравненных страданий, перенесенных нами.

И это письмо я пишу в предположении, что такой же преимущественной заботе подчинены и вы, что вы не чужды своему происхождению, отцам, дедам, прадедам и родным просторам, что вы — не безнациональны. Если я ошибаюсь, то дальнейшее чтение этого письма бесполезно.

Я не стану здесь окунаться в тягчайшие подробности последних 60 лет. Как тянется наша история и что́ была она, я пытаюсь выяснить в книгах, о которых не думаю, чтобы вы читали их, может быть никогда и не прочтёте. Но это письмо я обращаю именно к вам: высказать вам моё понимание будущего, которое мне кажется верным, и, может быть, всё-таки, вас убедить. Предложить вам ещё пока своевременный выход из главных опасностей, ждущих нашу страну в ближайшие 10–30 лет.

Эти опасности: война с Китаем и общая с Западной цивилизацией гибель в тесноте и смраде изгаженной Земли.

Запад на коленях

Никакой самый оголтелый патриотический предсказатель не осмелился бы ни после Крымской войны, ни, ближе того, после японской, ни в 1916, ни в 21-м, ни в 31-м, ни в 41-м годах даже заикнуться выстроить такую заносчивую перспективу: что вот уже близится и совсем недалеко время, когда все вместе великие европейские державы перестанут существовать как серьёзная физическая сила; что их руководители будут идти на любые уступки за одну лишь благосклонность руководителей будущей России и даже соревноваться за эту благосклонность, лишь бы только российская пресса перестала их бранить; и что они ослабнут так, не проиграв ни единой войны, что страны, объявившие себя «нейтральными», будут искать всякую возможность угодить и подыграть нам; что вечная грёза о проливах, не осуществясь, станет, однако, и не нужна — так далеко шагнёт Россия в Средиземное море и в океаны; что только боязнь экономических убытков и лишних административных хлопот будет аргументом против российского распространения на Запад; и даже величайшая заокеанская держава, вышедшая из двух мировых войн могучим победителем, лидером человечества и кормильцем его, вдруг проиграет войну с отдалённой маленькой азиатской страной, проявит внутреннее несогласие и духовную слабость.

Действительно, внешняя политика царской России никогда не имела успехов сколько-нибудь сравнимых. Даже выиграв большую европейскую войну против Наполеона, она никак не расширила своей власти на Восточную Европу. Она бралась подавлять венгерскую революцию — в пользу Габсбургов, обеспечивала прусский тыл в 1866 и 1870, ничего за то не взяв, то есть бескорыстно возвышала германские державы. Напротив, сама спутывалась ими же в балканских и турецких войнах, проигрывала, и при огромных ресурсах и замахах так никогда и не исполнила мечты своих руководящих кругов о проливах, хотя и в последнюю, гибельную для себя войну вступила с этой главной целью. Россия часто оказывалась исполнителем чужих задач, вовсе не своих. Множество промахов её внешней политики происходило от недостатка практического расчёта на верхах, от бюрократической неповоротливой дипломатии, — но отчасти, очевидно, и от некоторой доли идеализма в представлениях руководителей, что мешало им последовательно проводить в жизнь национальный эгоизм.