Юрий Герт - Сборник "Лазарь и Вера"
— Это в принципе невозможно, — сказал Алексей Никитин, закуривая, чего мы никогда не делали в редакторском кабинете.
— Давайте поищем другой вариант. — Он затянулся и, будучи самым высоким в редакции, выпустил поверх голов сидящих тонкую струю дыма из своего маленького, сухого, аристократического рта.
Все недовольно загудели, вскочили, задвигали стульями.
— Другого выхода я не вижу, — тем же ровным, тихим голосом произнес Адриан. — Завтра к восьми утра всем собраться в типографии. Редакция будет закрыта...
Вот как!..
Вот, значит, как!..
Ну, нет! Нет и нет!..
— Мы не рабы!.. — сказал Ребров, когда мы вышли из редакции.
— Рабы не мы!.. — отозвался я.
Помимо прочего, нас объединяло еще и то, что мы были самыми молодыми в редакции.
* * *На следующий день, однако, все мы встретились в типографии.
Я решил, что как-то неловко отделяться от остальных, другие, думаю, явились по той же причине.
Кроме так называемого «творческого состава», заседавшего накануне у Главного, здесь были наш техред Володя Звонарев, художник Наташа Румянцева и корректор Лиля Марченко, то есть редакция собралась в полном составе, не считая нашего Старика: не хватало, чтобы и он сюда приехал, на радость и потеху нашим исконным врагам...
К восьми утра, как было назначено, сошлись мы у входа в типографию, под высоким, серебрящимся в еще прохладных солнечных лучах тополем. Звонарев, похожий то ли на битника, то ли на анархиста-бомбиста, потряхивая мятежной, свисавшей чуть не до кончика носа челкой, каждому, кто подходил, многозначительно протягивал руку и возглашал, частя и не разделяя слова:
— Даздравствуетсвободасловапечатимитинговисобраний! Даздравствуетсвободасловапечатимитинговисобраний!
— Уймись, Володька... — советовали ему.
— А я что?.. Я по конституции... — невинно таращил круглые глаза Звонарев.
Ровно в восемь пришел Адриан и повел нас в типографию.
Мне всегда нравилось бывать здесь, нравилось вдыхать маслянистый, слабо вибрирующий воздух, пропитанный запахом краски и перегретого металла, нравилось слышать ритмичное, басистое рокотание печатных станков, отрывистое полязгивание линотипов, машинное гудение, перестук, бумажный шелест. Что-то волшебное, почти мистическое виделось мне в том, как неосязаемая, бестелесная, нематериальная мысль превращалась здесь в буквы, строки, страницы, обретала плоть...
Мы пришли в помещение, примыкавшее к брошюровочному цеху. Оно было длинным и узким, посредине тянулся обшитый жестью стол, на нем высились разложенные стопками экземпляры нашего журнала. Остановившись перед одной из стопок, Адриан взял номер, лежавший сверху, развернул на нужной странице, соединил два листа, так что «Стрела Махамбета» и прочие стихи, образующие подборку, оказались внутри, зажал двумя пальцами верхний угол и рванул вниз. Мне почудилось, из журнального корешка, из бахромки, оставшейся на месте выдранных страниц, вот-вот брызнет кровь...
Однако ничего такого не случилось. Адриан провел по бахромке пальцем, поморщился, взял другой номер и повторил операцию. На сей раз корешок оказался гладким, Адриан был доволен.
— Вот как это делается, — сказал он.
Мы разместились вдоль стола, каждый перед своей стопкой. Они, эти стопки, росли на глазах. Работницы подвозили на тележках все новые и новые пачки, перетянутые шпагатом, готовые к отправке в киоски «Союзпечати»... Лица у всех были хмурые, озабоченные: мало того, что тираж возвращался со склада в типографию, им предстояло вклеить в каждый экземпляр новые страницы, эту работу нам не могли доверить.
— Ну, что же, — нарочито бодрым голосом проговорила Екатерина Владимировна, — давайте спасать журнал... — Ее лицо порозовело, на щеках вспыхнули пунцовые пятна. Ни на кого не глядя, она потянулась к ближайшей стопке...
— Ничего не поделаешь... Будем спасать... — вздохнул Пыжов и поскреб макушку, покрытую светлым пушком.
— Кстати, — заметил как бы между прочим Никитин, ни к кому в отдельности не обращаясь, — вчера, придя домой, я перечитал эту самую «Стрелу» и она не показалась мне таким уж шедевром... — Он осторожно, двумя пальцами, словно боясь обжечься, приподнял номер, лежавший поверх пачки, поболтал им в воздухе и опустил на стол.
— Алексей прав, — подтвердил Дроздов угрюмо. — Пришел, увидел, победил... А кто, спрашивается, обязан отвечать?.. В гробу я видал таких пижонов!..
— Ну, нет, я с вами не согласна, — возразила Екатерина Владимировна. — Это прекрасный поэт...
— Но мы-то здесь причем?.. — Дроздов первым вырвал и бросил на пол злополучные страницы. «Чистый» экземпляр он положил перед собой, образовав параллельную стопку, и она стала быстро нарастать.
Я взял из своей пачки журнал, полистал, раскрыл, притворился, будто читаю... Мне вспомнилось, как мы пили за «Стрелу Махамбета», что говорили при этом...
— А вы что же?.. — обернулась ко мне Лиля, наша редакционная красавица, она расположилась рядом со мной. — Смотрите, все работают...
Действительно, сухой треск от вырываемых страниц уже повис над столом, отдаленно похожий на суматошное птичье щебетание, и белые листы все гуще застилали пол, как стаи чаек, накрывающих морскую отмель. Мы с Ребровым переглянулись, он тоже стоял, уткнувшись в журнал, приняв независимый вид. «Только без нас...»
— Что же вы? — повторила Лиля. Она и вправду была красива и, приходя на работу, всегда одевалась, как на праздник. Она и сейчас была ярко одета, в сарафан с разбросанными по черному полю красными маками, ноготки на ее розовых пальчиках, с ловкостью выдиравших страницу за страницей, были тоже покрыты ярко-красным лаком.
— Так что же вы?..
— Да противно... — вырвалось у меня.
Лиля отерла платочком капельки пота со лба и прищурилась, прострелила меня презрительным взглядом:
— Будет вам корчить из себя святошу!.. А другим не противно?..
Я посмотрел на Валентина, он — на меня, хотя до него вряд ли донеслись слова, которые Лиля не столько проговорила, сколько процедила сквозь зубы...
* * *Мы работали без перерыва.
Мы отправили Наташу Румянцеву и Володю Звонарева в буфет, и они принесли оттуда полное блюдо пирожков с ливером и повидлом и чуть ли не дюжину бутылок минералки.
Мы глотали пирожки не жуя и запивали водой из бумажных стаканчиков. Двадцать тысяч экземпляров!.. Стопки журналов, уже подвергшихся экзекуции, увеличивались перед каждым из нас с нарастающей быстротой. Груды крамольных страниц взбухали под нашими ногами.
Движения мои постепенно приобрели механичность, четкость. Вначале мне никак не удавалось вырвать страницу одним рывком, она то оставляла на корешке зубчатые лохмотья, то рвалась наискосок. Но мало-помалу я натренировался: рывок, понял я, должен быть ни слишком сильным, ни слишком слабым. И пальцы, зажимавшие страницу в правом верхнем углу, следовало класть не у самого края, а отодвигать вглубь на полтора־два сантиметра, чтобы сохранить лист в целости, не оторвать нечаянно лоскуток или клочок. Я обратил внимание и на то, что кое-кто из нас перед рывком прикладывает к корешку металлическую полоску наподобие линейки, отлитую из гарта, это упрощало и ускоряло процесс. Я сходил в линотипный цех, отыскал в отходах полоску нужного размера и прихватил такую же для Лили.
Типографские, грузя готовые номера на тележки, чтобы везти в брошюровочный цех для вклейки, наблюдали за нашим энтузиазмом с уважением и даже, сказал бы я, некоторой опаской.
Не знаю, в какой момент, но нами овладел странный азарт. Мы спешили. Мы не хотели уступать друг другу. Нас подхлестывала боязнь отстать. Нам было некогда смотреть по сторонам, мы только искоса бросали ревнивые взгляды на стопки соседей. Тот, кто вырывался вперед, обогнав остальных, выглядел победителем, ему завидовали... При этом у каждого была своя манера, свой стиль. Никитин работал виртуозно, занося над страницей руку широким, плавным, артистическим жестом. Пыжов действовал с хитроватой ухмылкой, словно стараясь кого-то перелукавить, переиграть. Екатерина Владимировна уверенно, по-хозяйски брала из пачки лежавший сверху экземпляр и затем аккуратно сметала на пол вырванные листки. Дроздов, продолжая безостановочно работать, настороженно следил за кипами громоздящихся на столе журналов и особенно — за Адрианом, который трудился, не поднимая головы, не разгибаясь, как машина, не способная отключиться, пока не кончится завод... И был миг, когда я увидел нас всех вдруг как бы со стороны... Увидел наши красные, потные от напряжения лица, увидел руки, с яростным остервенением рвавшие, мявшие, комкавшие журнальные страницы, увидел острый, жестокий, лихорадочный блеск в глазах...
* * *Когда мы вышли из типографии, было уже около десяти, улицы обезлюдели, в пустом, беззвездном небе висела яркая полная луна. Женщины торопились домой, мы проводили их до троллейбуса и остановились возле призывно светившегося киоска.