Федор Волков - Тайное становится явным

«Документы (Крымской. — Ф. В.) конференции свидетельствуют о настойчивой борьбе советской дипломатии за обеспечение подлинной безопасности первого в мире социалистического государства — Советского Союза, так же как и безопасности народов Европы и всего мира; за тесное сотрудничество грех держав в ведении войны… за создание эффективной международной организации… за право польского, югославского и других народов Восточной и Юго-Восточной Европы на социальный прогресс и демократическое развитие»[743].

В тот же день, 11 февраля, около 16 часов дня Рузвельт в сопровождении Гарримана выехал в Севастополь. Дорога, изобиловавшая крутыми поворотами над обрывами пропастей, проходила через Байдарские ворота, мимо Сапун-горы, где героически сражались советские воины при освобождении города от фашистов. Были сумерки, но Рузвельт поехал осматривать Севастополь, выдержавший 250 дней тяжелой осады и превращенный захватчиками в развалины — из тысяч домов только шесть были пригодными для жилья. Однако город возрождался, как феникс из огня и пепла, и израненный севастопольский порт вновь жил напряженной жизнью, сверкая огнями.

Рузвельт переночевал на американском корабле связи «Кэтоктин». Рано утром президент выехал на сакский аэродром и после торжественных проводов самолет «Дуглас С-54» взял курс па Египет, где у Рузвельта было намечено совещание с королем Фаруком, королем Саудовской Аравии Ибн-Саудом и императором Эфиопии Хайле Селассие. Переговоры проходили на борту крейсера «Куинси» на Горьком озере. После их завершения Рузвельт отбыл на родину.

Черчилль задержался в Севастополе на два дня. Ему хотелось посмотреть не только на разрушенный Севастополь тех дней, но и, как потомку герцога Мальборо, на места боев английских интервенционистских войск в период Крымской войны 1853–1850 гг.

Прибыв в Севастополь, Черчилль осмотрел «английское кладбище», долину под Балаклавой, где русские войска разбили английскую кавалерийскую бригаду. Сопровождавший Черчилля офицер военного министерства рассказывал ему об отваге английских войск, а командующий Черноморским флотом напомнил британскому премьеру, как под Балаклавой и Севастополем доблестно бились с фашистами советские воины, в том числе моряки, которых гитлеровцы с ужасом называли «черной смертью».

Утром 14 февраля Черчилль выехал в Саки, где его ожидал самолет. На аэродроме был выстроен почетный караул. Черчилль обошел строй, пристально заглядывая в глаза советским воинам, как будто пытаясь разгадать источник мужества советского народа, Красной Армии.

Самолет Черчилля взял курс на Афины: премьер спешил дать новые директивы послу Липеру и генералу Скоби, всего семь недель тому назад потопившему в крови освободительное движение греческих патриотов. Из Афин Черчилль вылетел в Египет. В Александрии на борту американского крейсера произошла его последняя встреча с Рузвельтом. После совещаний с Ибн-Саудом Черчилль вернулся в Англию.

Оценивая результаты Крымской конференции, Черчилль признавал: «Ни одна из предыдущих встреч не показала с такой ясностью тех результатов, которые могут быть достигнуты, когда главы трех правительств встречаются друг с другом с твердым намерением смело встретить трудности и преодолеть их. Я исполнен решимости… не допустить после победы ослабления столь прочно установившихся уз дружбы и сотрудничества»[744].

Черчилль отмечал необходимость тесного единства Англии, СССР и США, которые «могут вести мир к процветанию и счастью». «Судьба человечества, — говорил он, — не была бы прочной в случае возникновения какого-либо ужасного раскола между западными демократиями и Советским Союзом»[745].

Подобные же мысли высказывал и Рузвельт.

«Как будто предвидя возможность появления в будущем наветов на Крымскую конференцию, президент Рузвельт, оценивая встречу в Крыму, заявил в конгрессе США:

— Эта конференция означает конец системы односторонних действий, замкнутых союзов, сфер влияния и всех других политических интриг, к которым прибегали на протяжении столетий…»[746]

Рузвельт назвал решения Крымской конференции «поворотным пунктом истории», событием, «продемонстрировавшим редко встречающееся в истории единство» ее участников.

И тем не менее уже чуть ли не с 1945 г. начались назойливые попытки опорочить Крымскую конференцию, извратить смысл ее решений. Попытки ревизии Ялты имеют и своих дирижеров, и своих фанатичных исполнителей.

Такие оценки итогов Крымской конференции, как «Ватерлоо», «предательство» западных держав, интересов США, стран Восточной Европы, как «раскол Европы», появившиеся в период «холодной войны», в модифицированном виде муссируются многие годы. С критикой решений Ялты выступали сенатор Артур Ванденберг, политолог Роберт Тафт, «охотник за ведьмами» Джозеф Маккарти (опубликовавший книгу «Америка отступает от победы»), Хэнсон Болдуин, посчитавший решения в Ялте «крупной ошибкой», и другие.

В противовес фальсификаторам истории, в 70–80-х годах в США, Англии и других странах появилась прогрессивная, так называемая «ялтинская школа» международников. Они выступали и выступают в поддержку принятых в Крыму решений, за нормализацию отношений между СССР, США, Англией, ФРГ, они сходятся на том, что решения в Ялте представляют альтернативу политике «холодной войны», «позиции силы».

«Если бы мы не пришли к соглашению (в Крыму, — Ф. В.), — писал еще в 1949 г. государственный секретарь США Стеттиниус, — это означало бы затянуть войну с Германией и Японией, это помешало бы созданию ООН и это, возможно, привело бы к другим трагическим последствиям»[747].

Крымская конференция, несмотря на все трудности и разногласия, стала апогеем дружественного сотрудничества СССР, Англии и Соединенных Штатов в борьбе с общим врагом, и потому была на западе названа «конференцией века». Конференция «явилась одним из крупнейших международных совещаний во время войны и высшей точкой сотрудничества трех союзных держав (курсив мой. — Ф. В.) в борьбе против общего врага»[748]. Она убедительно продемонстрировала возможность успешного сотрудничества государств двух различных общественных систем — социалистической и капиталистической.

«Крымская конференция выработала программу демократического устройства послевоенного мира, она воодушевила народы на борьбу с фашизмом и означала окончательный провал расчетов фашистской Германии на раскол союзников»[749].

Документы Ялты, а позднее Потсдама — и это никто не в силах вычеркнуть из истории — создали надежный политико-правовой фундамент для организации мировых дел на разумной, справедливой основе, для мирного сосуществования и сотрудничества Запада и Востока.

Глава X

В Потсдаме и после него

Во вторник 17 июля 1945 г., в день открытия Берлинской (Потсдамской) конференции руководителей трех держав, новый президент Соединенных Штатов Гарри Трумэн получил в Берлине короткую шифротелеграмму, состоявшую из трех слов: «Младенцы благополучно родились»[750].

Содержание шифровки означало — рано утром 16 июля на секретном полигоне Аламогордо (штат Нью-Мексико) на верхушке тридцатитрехметровой металлической вышки была взорвана первая в истории человечества атомная бомба. В небе ослепительно сверкнули тысячи солнц. В воздух поднялся зловещий гриб. Взрывом страшной силы в радиусе одной мили абсолютно все было разрушено.

В тот же день к Черчиллю заехал находившийся в Лондоне военный министр США Генри Стимсон и положил перед британским премьером листок бумаги с сообщением о благополучном рождении «младенцев». «Это значит, — лаконично пояснил Стимсон, — что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана»[751].

«Манхэттенский проект» — так было зашифровано изобретение и производство атомной бомбы в США — пришел к своему драматическому завершению. На свет появились не беспомощные младенцы, а новое оружие еще невиданной разрушительной силы. Оно попало в руки политиков, яростно ненавидевших Советский Союз. Недаром незадолго перед испытанием Трумэн хвастал: «Если атомная бомба, как я полагаю, взорвется, у меня будет дубинка против этих русских парней».

Первый вывод, а он оказался неверным, который поспешили сделать президент Трумэн и премьер Черчилль в день получения сообщения о появлении атомной бомбы, — теперь не потребуется «помощь русских» в разгроме Японии[752]. Исход войны будет решен, полагали они, не с помощью вторжения армий США и Англии в Японию, как планировалось ранее, а атомными бомбардировками.