Ярослав Зуев - Большой план апокалипсиса. Земля на пороге Конца Света
Одним из ранних христианских богословов, кому не давал покоя этот вопрос, был римский проповедник Кердон, живший в середине II столетия от Р. Х. Именно он стал одним из первых гностиков, по крайней мере из тех, чьи имена дошли до нас. Ученые обыкновенно говорят, что гностицизм, мол (от греческого «познание»), — это было нечто вроде переходного такого философского течения, ступенька от античной философии и древних эллинистических, иудейских, вавилонских и зороастрийских и прочих верований — к тому христианству, что нам привычно. Что, мол, в основу гностических представлений о Мироздании легли дуалистические взгляды античных мудрецов. Это, мол, еще они делили мир на невидимый духовный мир и наш, материальный, известный всем, жестокий, злой, несправедливый и убогий, даже с учетом «Бентли», «Роллс-Ройсов» и «Феррари», которые по нему колесят. Гностики полагали, начало духовному миру было положено единым Благим Богом, творцом же нашего, материального, говенного мира стал Демиург (он же Ялдаваоф, Самаель, от арамейского «слепой бог»), грубо говоря, ремесленник и шабашник, сляпавший Вселенную на тяп-ляп, а теперь еще и бездарно управляющий ею при помощи архонтов (по определению Платона). Или, по-нашему, сатрапов, смотрящих за зоной, чтобы все поняли, о чем базар. Кроме того, как учил Кердон, в нашем материальном мире присутствует еще и дьявол, мешающий Демиургу подкорректировать кое-какие свои огрехи, даже когда у того такое желание возникает.
Следуя вышеизложенной гностической логике, Кердон назвал Иисуса сыном невидимого Благого Бога, сжалившегося над мучениями жителей нашего материального мира и отправившего им Спасителя. Для убедительности, поскольку люди-то были темными, Иисус вынужден был выдавать себя за иудейского мессию, обещанного Ветхим Заветом — разработанной Демиургом программой благоустройства, которая к тому времени провалилась. Но и затея Благого Бога не принесла ожидаемых результатов. Дьявол (для которого явление Христа было смерти подобно), Демиург (не разобравшийся сгоряча и возревновавший к Сыну Божьему) и черствые, ослепленные жаждой наживы и власти люди загубили Спасителя на корню. Предали, истязали и казнили.
Когда гностика Кердона не стало, его идеи подхватил грек Маркион, который, следуя примеру Иисуса, перед тем как стать проповедником, отрекся от своего состояния, а оно у него было немаленьким. Маркион происходил из влиятельной семьи, его отец был епископом, на минуточку. Я бы отдал должное Маркиону. Я бы, клянусь Богом, первым снял шляпу перед отечественными политиками и церковниками, если бы они вылезли, наконец, из лимузинов, чтобы спуститься с нами в метро. Только подозреваю, что шляпу мне снимать не придется в обозримом будущем. Да и нету у меня ее…
Следуя за своим учителем Кердоном, Маркион взялся доказывать, что Бог Отец Нового Завета ни в коем случае не ветхозаветный Иегова уже хотя бы потому, что их психологические портреты диаметрально противоположны. Один добрый, милостивый, другой мелочный и злой. В соответствии с такими вот представлениями Маркион отрицал любую связь между Новыми и Ветхим Заветами, данными человечеству из совершенно разных источников, а потому несопоставимыми в отношении доброты и человеколюбия. Даже сам Новый Завет был подвергнут ревизии, из всех евангелий Маркион признавал лишь Евангелие от Луки и послания апостола Павла. Он же, хотите верьте, хотите нет, за восемнадцать столетий до эпохи Глобализации и грядущего Нового мирового порядка, контуры которых сегодня уже отчетливо видны, предрекал пришествие именно иудейского мессии, который станет реализовывать очередные задумки Демиурга.
Естественно, изречения Маркиона не остались незамеченными. Его отлучили от церкви сначала в Малой Азии, а затем и в Италии, на его сторонников начались гонения. Впоследствии, на протяжении веков, идеи гностицизма, оказавшиеся невероятно живучими (еще бы, ведь мир и после прихода Спасителя остался несовершенным, а порой и вообще кошмарным), приобретали разные формы, оборачиваясь движением то манихеев, то павликиан, то богомилов, то катаров. Христианская церковь, со временем обретя влияние и силу, объявляла всех их еретиками, ловила и жгла каленым железом точно с такой же ненавистью, что демонстрировали римляне в отношении первых христиан. А когда новые гностики оказывались вне ее юрисдикции, то и там хватало кому их казнить. Так, в Сасанидском Иране VI в. проповедников маздакизма, призывавших к всеобщей справедливости, закапывали живьем вверх ногами. Пожалуй, это даже похлестче костра…
10.10. А Баба-яга против…
Одним из убежденных противников Маркиона был его современник Егизип, вхожий ко многим епископам. Свой парень, так сказать. Находившийся под влиянием Егизипа епископ Сардинии Мелитон настолько увлекся изучением Ветхого Завета, что первым в христианстве составил канон ветхозаветных книг. Не надо забывать, что канонизированного Нового Завета в ту пору еще не существовало.
Другим ярым врагом идей гностицизма историки называют александрийского богослова Оригена, выдающегося ученого своего времени, лингвиста, историка, богослова и теософа, глубокого знатока иудаистских книг. Именно Оригену приписывается монументальный, но, к сожалению, не дошедший до нас трактат Гекзапла, где ученый пытался свести воедино древнеиудейские ветхозаветные тексты и пять существовавших в ту пору их переводов. Считается, впоследствии сводом Оригена воспользовался святой Иероним, составитель Вульгаты, католической Библии. Так вот, якобы именно стараниями Оригена ветхозаветные книги вообще стали неотъемлемой частью Библии.
Впрочем, титанические усилия не принесли Оригену ни признания, ни мирского счастья. Ему неоднократно приходилось переезжать с места на место, спасаясь от преследований. В конце концов он очутился в тюрьме города Тир, где и скончался в 254 г. Спустя триста лет, в 553-м, Константинопольский Вселенский собор объявил его учение ересью (за представление о вечной душе, которая потихоньку совершенствуется), а самого автора предал анафеме.
О том, что в раннем христианстве не было единого мнения по множеству основополагающих вопросов, говорят и нейтральные языческие источники.
Так, Цельс, римский автор, живший в одно время с Оригеном и Маркионом, касаясь споров между христианами и иудеями, писал, что в эпицентре их — библейские пророчества насчет Мессии. А также не менее фундаментальные представления о том, зачем мы, собственно, приходим в этот мир. «Яхве через Моисея предписывает наживать богатство, приобретать власть, убивать врагов в расцвете силы, уничтожать их целыми племенами, — отмечал Цельс в своей работе «Правдивое слово». — Между тем Христос учил, наоборот, что для богача, властолюбца нет доступа к Отцу».[402]
В конце III столетия жестокие гонения на христиан возобновились. На этот раз за ними стоял римский император Диоклетиан. По мнению русского историка Л. Н. Гумилева, именно репрессии Диоклетиана, а также распространение манихейства заставили христианскую церковь всерьез задуматься о том, что же все-таки делать со всеми этими неудобными вопросами: был? не был? И так далее… Церковь как структура варилась, выражаясь современным языком, в высококонкурентной среде. Человечность и даже кротость Иисуса, его мученическая смерть на кресте не находили понимания у той части паствы, которой хотелось видеть грозного Бога во всеоружии, поражающего врагов молниями и другими подручными средствами. Перед Отцами Церкви встали и другие судьбоносные проблемы. Дело в том, что, провозгласив идею Второго Пришествия Христа, иерархам пришлось здорово отступить от установок Ветхого Завета, который обещал явление Мессии накануне Страшного суда. Противники христианства задавались вопросом: и где же обещанный Суд, друзья? А если никакого Суда в ближайшие годы не предвидится, к чему было посылать на муки и смерть Мессию-филантропа? Чтобы его ни за грош укокошили? А каков был смысл его проповедей, если мир неисправим и Зло все равно надо будет искоренять огнем и мечом по ходу Второго Пришествия, о котором, к слову, в Ветхом Завете ни гугу? Последнее представлялось не очень логичным и давало повод идеологическим противникам христианства муссировать слухи о лжемессии. Конечно, это никуда не годилось…
Защищаясь от нападок, христианским богословам довелось выворачиваться буквально через ушко от иголки, изобретая идею искупительной миссии Христа, он-де, принес себя в жертву, чтобы спасти заблудшее человечество. Грандиозная задача всеобщего искупления требовала, чтобы на кресте, во имя великой цели, погиб не человек, а Бог, мало, что ли, всего за сотню лет до описываемых событий было распято одних спартаковских гладиаторов у обочин старой Аппиевой дороги,[403] и ничего. Одновременно Иисуса накрепко привязали к Яхве, грозному божеству, пользовавшемуся громадным уважением на Востоке. Снабдили убедительной «крышей», так сказать. Отдельного, гностического Благого Бога паства бы просто не потянула, чересчур уж сложно. И без того признание Спасителя Богом рисковало завести раннее христианство обратно в дебри языческого политеизма (многобожия), что было бы шагом назад. Часть христиан (ариане, несторнианцы) ставила Иисуса в подчиненное положение по отношению к Богу Отцу Иегове, часть, напротив, видела Христа его проявлением, одной из эманаций (монархиане-модалисты). Официальная церковь избрала нечто среднее, объявив Иисуса Христа одновременно и богом, и человеком, одним из трех лиц единого Бога, равным двум остальным, Богу Отцу и Святому Духу. Так появилась Троица.
