Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл
— Почему же вы покинули Биль?
— Я был очень беден. Сюжеты, которыми снабжал меня Биль и окрестности, иссякали. Как раз тогда моя младшая сестра Фанни написала, что для меня есть место в Берне. В Кантональном архиве. Я не мог сказать «нет». К сожалению, через полгода я поссорился с директором, которого ошарашил дерзким замечанием. Он уволил меня, и я вернулся к писательству. Впечатленный внушительным оживленным городом, я начал писать менее пастушески, более мужественно и интернационально, чем в Биле, где мой стиль отличался жеманностью. Успех заключался в том, что иностранные газеты, привлеченные названием швейцарской столицы, засыпали меня предложениями и заказами. Нужно было искать новые сюжеты и идеи. Но такие раздумья плохо сказывались на здоровье. Последние годы в Берне меня мучили дикие сны: грохот, крики, удушье, галлюцинации, я часто просыпался с криком.
Однажды в два ночи я пешком отправился из Берна в Тун, куда добрался к шести утра. В полдень я был на вершине Низена, где, довольный, съел кусок хлеба и банку сардин. Вечером я снова был в Туне, а в полночь — в Берне; все это, конечно, пешком.
В другой раз я отправился пешком из Берна в Женеву и обратно, заночевав в Женеве. Одно из первых моих описаний путешествий, которое Йозеф Виктор Видманн опубликовал в Bund, было посвящено Грайфензее. Даже тогда мне было чертовски трудно написать хороший рассказ о путешествиях.
«Литература должна быть подобна красивому костюму, который льстит тому, кто его покупает».
«Петер Альтенберг — милая венская сосиска. Но я никогда не мог удостоить его звания "писатель"».
«Австрийцы никогда не попались бы нацистам, если бы поставили во главе страны бойкую очаровательную даму в юбке. Под нее залезли бы все, включая Хитлера и Муссолини. Подумайте о королеве Виктории и голландских правительницах! Дипломаты всегда рады услужить женщинам. Как славно льстят австрийки!»
«Я предпочитаю не читать современников, пока нахожусь в положении больного. Это позволяет сохранить надлежащую дистанцию».
«Какой прок художнику от таланта, если ему не хватает любви?»
«Иеремия Готтхельф: читая его, я чувствую себя, как женщина в романе Хайнриха Песталоцци Линхард и Гертруд, которую вынуждают сказать: "Пастор выгнал меня из церкви!"»
Роберт рассказывает полураздраженно-полувесело историю об А., которую знал с юности; жена зажиточного почтового служащего. Она держит его на поводке, бомбардируя шоколадными кексами и дерзко насмехаясь над ним в письмах: «Я все еще не могу воспринимать Вас всерьез!» В этом отношении у нее есть союзник в лице Томаса Манна, который однажды в письме низвел Роберта до «умного ребенка».
VI
23. апреля 1939
Херизау — Виль
Роберт высказывает желание как-нибудь отправиться «к немцам», в Меерсбург. Прохладное, пасмурное весеннее утро будто создано для прогулки. Хотел бы я сходить в Виль? Почему нет! Хорошее настроение важнее направления.
Как обычно, у Роберта с собой зонтик; его шляпа ветшает, тесьма совсем порвалась. Но новую он не хочет. Новое ему противно. Он также не хочет лечить зубы. Все это ему докучает; я едва осмеливаюсь говорить об этом, хотя его любимая сестра Лиза просила меня позаботиться об этом.
Путь от Херизау до Виля мы преодолеваем за три с половиной часа, непрерывно болтая. Мы словно на роликовых коньках — настолько легко идти. Иногда Роберт обращает мое внимание на красивый луг или облака, барочные особняки. Он, не противясь, позволяет себя сфотографировать. Я ошарашен. Его радует и забавляет, что мы так быстро прошли 26 километров, используя в качестве «топлива» лишь вермут. Мы обосновались в первом же трактире, где сидели две сморщенные старухи и молодая женщина. Они изучали программу радиопередач и, когда мы уходили, подошли к нашему столу, чтобы пожать нам руки.
Виль. Утоляем голод Im Hof, а затем переходим из одного трактира в другой. Общим числом пять. В 15:30 Роберт предлагает пока не возвращаться в Госсау. Может, через пару часов. Он хочет, чтобы сегодня мы не расставались как можно дольше. Он часто смотрит мне в глаза; отстраненность и сухость, за которыми он любил прятаться, уступили место тихой доверчивости. Его поезд в Херизау отправляется через две минуты после моего. Когда мой поезд трогается, Роберт серьезно отвешивает два низких поклона. Думает ли он о «мсье Робере»? Я тоже дважды кланяюсь и кричу: «В следующий раз к немцам!», — а он в ответ оживленно кивает, размахивая шляпой.
В начале прогулки Роберт рассказал детективную историю: адвоката в Лондоне обвинили в убийстве жены. Его обходительность и любезность покорили судей настолько, что можно было ждать оправдательного приговора. Однако подсудимый не верил в удачный исход. Он решил бежать в Соединенные Штаты с хорошенькой секретаршей, из-за которой убил жену. Его арестовали на корабле. Неверная оценка ситуации стоила адвокату головы, попытка сбежать вызвала подозрение у судей. Они вскрыли на кухне пол и нашли расчлененное тело. Вот так убийца отсек себе голову. Если бы он продолжил играть роль любезного господина, то, вероятно, был бы оправдан. Мораль: вы можете обмануть других, но вы никогда не обманете самого себя.
«Вернувшись в 1913 году из Берлина в Биль с сотней франков, я счел целесообразным вести себя как можно скромнее. Торжествовать было не из-за чего. Днем и ночью я гулял в одиночестве; в промежутках занимался писательскими делами. Наконец, когда я пережевал все мотивы, как корова траву на пастбище, я перебрался в Берн. Поначалу мне и там было хорошо. Но представьте себе мой ужас, когда однажды я получил письмо из отдела фельетонов Berliner Tageblatt, в котором мне советовали ничего не писать в течение шести месяцев! Я был в отчаянии. Я был списан со счетов. Меня словно сожгли в печи. Несмотря на предостережение, я пытался писать. Но получались вымученные глупости. Мне всегда везло только с тем, что незаметно вырастало из меня и что я пережил. Я предпринял несколько неуклюжих попыток покончить с собой. Но мне даже не удалось завязать петлю. В конце концов Лиза привезла меня в лечебницу Вальдау. Перед входом я спросил у нее: "Правильно ли мы поступаем?" Ее молчание было красноречивым. Что мне еще оставалось, кроме как войти?»
«Бессмысленно и жестоко ожидать, что я буду писать в этом учреждении. Единственное, что позволяет поэту творить, — свобода. Пока это условие остается невыполненным, я отказываюсь писать. Недостаточно предоставить мне комнату, бумагу и перо».
— У меня впечатление, что вы вовсе не желаете этой свободы!
— Никто мне ее не предлагает. Значит, остается только ждать.
— Вам бы хотелось покинуть лечебницу?
— Я бы попробовал!
— Где бы вы предпочли жить?
— В Биле, Берне или Цюрихе — неважно! Жизнь восхитительна где угодно.
— Вы бы снова начали писать?
— С этим вопросом можно сделать лишь одно: оставить его без ответа.
За последние месяцы Роберт с удовольствием прочитал Прогулку в Сиракузы Зойме и его полную приключений автобиографию, Сельских Ромео и Джульетту Готтфрида Келлера, а также повесть Гёте и Тереза баварского поэта-натуралиста Мартина Грайфа.
«Художник должен восхищать или терзать аудиторию. Он должен заставлять людей плакать или смеяться».
Я рассказываю, что швейцарский школьный учитель написал роман, действие которого происходит в парижском борделе. «Жутковато, вот до чего могут опуститься несостоявшиеся писаки».
«Мне кажется филистерством докучать государству морализаторскими претензиями. Главная его задача — быть сильным и бдительным. Мораль должна оставаться делом индивидуальным».
— Поужинаем?
— Зачем? Печень и рубленое мясо не смогут меня развеселить! Давайте лучше выпьем! Это пойдет мне на пользу. В пище я не ограничен. Но пить могу лишь с вами!
VlI
10. сентября 1940
Херизау — Хундвиль — Штайн — Тойфен
Роберт седеет все сильнее; на затылке уже целые пучки белоснежных волос. Для начала мы подкрепляемся пивом и двумя кусками сырного пирога. Я предлагаю отправиться в Тойфен — коммуну, гражданином которой является Роберт. Он соглашается и спрашивает:
