Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души
Я с Богом вечну тяжбу выясняю,
Хоть я ячейке духом предана,
Я чай зачать иль воскресить она
Слаба, а я ведь все о том, Бог с няю!
И стала я язычницей прямой,
И обращаюсь аж к Стрибожьим Внукам,
В которых тоже верю самоуком, -
Зачем уж не вернут тебя домой?
Зачем меня ведут ходить по мукам?
Зачем силок порвали ясный мой?
Зачем силок порвали ясный мой,
Сплетенный из твоих сокольих взоров,
Моих восторгов и моих укоров
И снега летом, и дождя зимой?
Но и над Летой, и над Колымой
Я отлечу зигзицей от дозоров
И буду кликать с елок и угоров:
Я жду тебя! Вернись! Ты мой! Ты мой!
Я выйду к речке девкою простой,
Рукав мой вдовий омочу в Каяле...
Зачем тебе срока не припаяли
В год тридцать пятый или же шестой?
Зачем меня безлюбьем окаяли?
Сломали острие стрелы златой?
Сломали острие стрелы златой
Мальчонка неразумного Эрота,
Что, как острога, жуткая острота -
Томила сердце сладкой немотой.
Теперь, кажись, подрылась под плитой
С умильной кротостью не бабы -- крота,
Чтоб ночью уволочь тебя в ворота -
Да я ведь знаю, что томлюсь тщетой!
Что страстию души не проясняю,
Что на судьбу ругаюсь и гневлюсь,
А смерть в ее правах не утесняю.
И только на любовь слегка дивлюсь:
Ее напитком уж не отравлюсь -
Ей гибель сладкую в вину вменяю.
Ей гибель сладкую в вину вменяю,
А жизни горькой иск вчиню ль тебе? -
Что ж, благодарна я моей судьбе,
Ее хвалами не обременяю
И все ж на лучшую не обменяю:
Подумай-ка, жить вечно при тебе
И сварничать, по нашей худобе,
Характер портить нашему слюняю.
Чтоб с горечью глядел ты, как легли
На лоб мой преждевременные складки,
А чернь волос взыграла в прядках в прятки,
Как стройный стан склоняется к земли,
Как блекнут очи сладостной солдатки...
Да я горда, затем что хоть влекли!
И я горда, затем что, хоть влекли
К себе меня мечты такого рода,
Себя я зачеркнула для народа,
Послав тебя на смерть на край земли.
Там пули милосердые нашли
Того, кто был мне тополем у брода,
Кто знал един лишь тайну приворота,
И захлебнули, что червя, в пыли.
Лежи и радуйся теперь: свобода!
Нет маяты для сердца и для нерв,
Ни окрика начальств, ни визга стерв.
Ты сомневался в благости исхода?
Восхитила б скорее та ж метода
К нему меня в лета его. Свобода...
К себе меня в лета его свобода
Влекла. Как часто, сидючи вдвоем,
Смотрели мы в кристальный водоем
Под этим самым топольком у брода.
Я не была задумчивей отрода.
Он пел, я спрашивала: Что поем?
Про то, как счастия ключи куем?
Про то, как вышли все мы из народа?
Мы вышли из народа, ну и что?
Какая же народу в том измена?
За что же нас хухряют-то, за что? -
-- А говоришь ты складно, что Камена...
Пойти на танцы в клуб иль шапито?
Все радости и жизни перемена! -
Все радости и жизни перемена
Меня манили все куда-то вдаль,
Мне дней моих безмужних было жаль,
И убегала я обыкновенно.
Прочь отходила я непреткновенно,
Накинув на плечи простую шаль.
И жаль мне эту молодую шаль -
Она с девичеством неразделенна.
А после нам гражданский акт зачли,
И я от счастья горько зарыдала,
И что вы, слезы, на меня нашли?
Ты, сердце, боль мою предугадало?
И счастья дни, как воды, утекли,
Вы, песни, им несчастье предпочли.
Вы, песни, им несчастье предпочли,
Всем этим дням с благоуханьем мяты,
Когда отавы трав стоят несмяты
И, словно море, волнятся вдали.
И отлетают в стайках журавли,
И прочь уходят стайками солдаты.
Ах, Пашенька, куда же ты, куда ты?
Ушел, и молодости дни ушли.
И вот ты нем и хладен, что колода,
Так, стало быть, тебя смогли сразить,
Застав в пыли и злобе средь болота,
Твое лицо страданьем исказить...
О Боже мой, не дай вообразить
Укусы пуль, агонию исхода!
-- Укусы пуль, агонию исхода
Не надо продлевать, -- сказала мне
Сорока, восседавшая на пне
Унылой рощи, рядом химзавода. -
Скажи, во-первых, что те за забота
Воображать кончину на войне,
Тем боле, он в тылу, на целине...
Ну что же ты молчишь? С тобой зевота! -
-- Так что же он не явится, живой!? -
-- Смешно! А если стережет конвой,
Да лес, да гнус, да топи по колено!
Да что в те суке, язве моровой
Такому человеку с головой -
Всегдашние лишь узы, узы плена!
-- Всегдашние одне лишь узы плена
И я от них терпела, -- говорю. -
Ведь Пашу, их, за это не корю,
Мне лишь бы возвернуть их непременно! -
-- Дурища же ты, мать, непрошибенна
И наглая, как танк, как посмотрю.
И где сам выкопал такую фрю,
Что и по-русски-то неизреченна!
Ступай-ка ты к Антошке малышу
И будь с ним ласковенька, поясняю,
О Пашеньке ж своем забудь, прошу! -
И я стою, и молча уясняю.
Себя все поносила -- возношу,
Себя винила, ныне -- извиняю!
Себя винила, ныне извиняю...
О нет, упоена, горжусь собой:
Ведь горечь ран и плен почетный мой
Снесла и ни на что не променяю.
Судьбам ревнивым горько я пеняю,
Зачем силок порвали ясный мой,
Сломали острие стрелы златой, -
Ей гибель сладкую в вину вменяю.
Горда собой затем, что хоть влекли
К себе меня в лета его: свобода,
И радости, и жизни перемена, -
Вы, песни, им несчастье предпочли,
Укусы стрел, агонию исхода
Всегдашнего, и узы -- узы плена.
ВОЗМЕЗДИЕ
Родить бы уж! Наскучило таскаться!
-- И осень ей немедля в ум вошла -
Как ты со мной могла не посчитаться,
Когда я на перрон тогда сошла?
Нашла момент и поводы считаться! -
И повернулась вдруг и прочь пошла,
Оставив в полночь сникнувшую духом
Меня с ребенком, рухлядью и брюхом!
Ведь знали -- еду к вам не на курорт,
Ведь вы войне обязаны визитом,
А не она б -- меня ни Бог, ни черт
Сюда бы ни с присестом, ни с транзитом!
Родители вы, точно, первый сорт!
Ну как пенять всем прочим паразитам? -
Они уж от издевок-то не прочь! -
Ведь он вам внук, а я -- родная дочь!
Что, не по нраву? -- отвернули морды...
Что ж, мама, ты не ешь: щи холодны!
Я понимаю вас -- со мной вы горды
И есть не будете, хоть голодны.
Но к хлебу что за ненависть! Вы -- лорды?
Работать вы, конечно, не годны,
Но вы годны чрез город припираться
И обжирая внука -- нажираться!
Да, ты права, я не была такой -
Да вы ведь и святого соблазните!
Отец с рукой, о Боже, стыд какой!
Как вы позор мне этот объясните -
При общей нашей трудности такой?
Мне слов моих не стыдно ль? Извините!
Но приговор ваш несколько суров:
Не знала, что стыдиться надо слов!
Живот вот! Опростаться бы скорее!
О, вы, конечно, правы: лишний рот!
А вы меня нисколько не добрее,
А даже несколько наоборот...
Но это грустно мне всего скорее:
Не тот, как говорится, оборот.
Но грусть мы не пришьем сегодня к делу,
Поэтому давайте ближе к делу!
Что пишет муж? Советует домой.
Он говорит, что немец может выжить,
А с заварившеюся кутерьмой
С ребенком будет очень трудно выжить.
Поэтому и ехать смысл прямой
И выжать все, чтобы конечно -- выжить.
Как вы? Ну что же мне ответить вам -
Уж как-нибудь потерпите вы, мам!
Вас на горбу моем тащить в дороге
Затея не из легких пустяков,
Да не пришлось бы уходить в потоке:
Шанс выжить в нем совсем уж пустяков.
Боюсь, что немец поджимает сроки,
Отъезд за днями более рисков.
Так вы уж на меня не обессудьте
И, если можно, то надежны будьте.
Опять за Волгой крекинги бомбят -
Ну, что ни ночь, то как с цепи сорвались!
Опять за Волгой крекинги бомбят,
А мы все извелись тут, измотались,
Все ночью долгой крекинги бомбят, -
Свернуть к вокзалу бы не догадались!
Что ж не едите? Сколько ж вас просить?
Я не пойду вас с ложкой обносить!
Ведь нам пора в дорогу собираться,
Мы повезем с собой одно брахло.
А вам, я, лучше, думаю, остаться -
Конечно же возьмем с собой брахло,
Чтоб было продавать и нам питаться,
Да не осталось и вещей -- брахло!
Взглянул бы муж: узлов-то у зазнобы,
Живот еще, да уж родить давно бы!
А ведь в дороге время подопрет!
Как раз среди бомбежек и содома.
Я все как будто знала наперед.
Ах, никуда не ездить, быть бы дома!
Но если немец нам лицо утрет,
То мы -- под силу легшая солома.
Нет, лучше в чистом поле меж печей,
Чем здесь полечь -- под градом кирпичей!
Нет, Господи, бежать, бежать отсюда!
Куда бежать? Там, говорят, совхоз.
Ведь нынче молоко такое чудо,
Что слышать не могу о нем без слез.
Ведь нам в совхозе было бы нехудо,
И что нам их ЦОСТРОМ и что завоз!
Там, как за каменною за стеною,
