Сергей Голубов - Когда крепости не сдаются
Задача была уже известна: требовалось окружить город укрепленными позициями и привести в оборонительное состояние мосты через Днестр. Но способы решения задачи предлагались такие, каких Карбышев не предвидел.
— Вы, вероятно, знаете, — говорили ему, — что у нас действует «выборное начало». Ваша кандидатура выдвинута на должность начальника инженеров Восьмой революционной армии. Однако… Дело в том, что особый полевой штаб усиленно формирует сейчас красногвардейские отряды. Без красной гвардии мы, как без рук. Юханцев… Вы ведь знакомы с Юханцевым?..
— Мне все понятно, — сказал Карбышев, — строить позиции и укреплять мосты — это солдатская работа, солдатская и инженерная. Для нее необходимы люди. В Восьмой армии людей больше нет. Да и самой Восьмой армии уже нет. Зато есть, или, вернее будет, красная гвардия. Только с ней я и смогу что-нибудь сделать. Так?
— Правильно…
— Юханцева вы вызвали? Я его действительно знаю. Поэтому прошу назначить меня отрядным инженером в его распоряжение. Пожалуйста!
— Вот об этом-то мы и хотели… Очень, очень хорошо!
Итак, отрядный инженер маленькой красногвардейской части оказывался нужней, чем начальник инженерных войск целой армии. Законы гражданской войны — особые законы. Карбышев видел прямую, реальную необходимость своего превращения и старался понять его внутренний смысл, — вывести закономерность. Правда, декрет о создании Красной Армии еще не был подписан, но Ленин и Сталин уже одобрили главные положения ее организации и формирования. Впереди, в кровавых тягостях гражданской войны, предстояло постепенно выработаться военной силе нового класса. Это — впереди. А красногвардейская атака на капитал уже открылась…
Приехал Юханцев и прежде всего распорядился снять телеграфные аппараты на всех ближайших станциях к городу. Карбышев пожалел, что не догадался сделать это сам до приезда Юханцева. Законы гражданской войны — особые законы. Ее «технология» и ее психология близки и родственны друг другу, — не то, что в любой из войн между правительствами различных стран. Установить и понять такой факт — мало: к нему надо было привыкнуть. Карбышев привыкал, наблюдая, как один красногвардейский отряд таскал за собой тяжелое орудие; другой — по пушке на роту; третий — аэроплан. Многие бывшие солдаты, из старых боевых пехотинцев, убедившихся во время войны с Германией на собственном опыте в недостатке связи с артиллерией и авиацией, не желали теперь допускать отсутствия артиллерийской и авиационной поддержки и в этих именно целях заводили свои собственные пушки и самолеты. То же происходило и с шанцевым инструментом. Наивность? Кустарщина? Фантазия? Ничего подобного. Это новые законы новой войны. И, роя окопы кругом Могилева, Карбышев все чаще говорил Юханцеву:
— Техника полевой фортификации — дело несложное. Чтобы пехота справлялась с простейшими окопными работами, саперная нянька вовсе не нужна…
— Да ведь учить-то надо?
— Главное, чтобы вкоренилось; лопата и винтовка — одно целое.
Приходили свежие эшелоны красногвардейцев — штыков по триста в каждом. И Карбышев ставил их на земляные работы, наделяя лопатками вместо ружей. Красногвардейцы ехали биться, стрелять, а вовсе не копаться в мерзлой грязи. И все-таки не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь ослушался. Саперы показывали, стрелки отрывали окопы, одну полосу за другой.
— Ну, как на выборном положении? — усмехался иногда Юханцев, — поди, все не этак?
И Карбышев усмехался.
— Все этак. Ведь меня не удивишь. Бывал я и раньше по службе выборным.
— Это когда же?
— В Инженерной академии старостой на выпускном курсе — тоже выборное лицо.
Юханцев качал головой.
— То, да не то… А, впрочем, дело идет.
В феврале германские войска начали захватывать Украину под видом помощи Центральной раде. Затем были разбиты под Псковом и Нарвой. Созревали англо-французская и американская интервенции на Севере, американская и японская на Дальнем Востоке. Фальшивые карты все чаще мелькали в предательских руках Троцкого. Брестские переговоры о мире то вовсе срывались, то судорожно затягивались. Наконец, Седьмой съезд партии утвердил Брестский мир. И опять Юханцев проэкзаменовал Карбышева.
— Много Россия перенесла, много потеряла, Дмитрий Михайлыч, а?
— Верно, — согласился Карбышев.
— Трудно забыть, тяжело, — как же быть-то?
Взгляды Юханцева и Карбышева, светлый и темный, встретились, перекрестились, снова сошлись и уперлись друг в друга.
— Забыть — великая жертва, — тихо, твердо и, против обыкновения, медленно произнес Карбышев, — но всякий, кто действительно хочет спасения родины, должен принести ей и эту жертву. Я — готов…
Непрерывная деятельность, суетливый недосуг, постоянное многолюдство — все это, как вино, било в голову. С апреля красногвардейские отряды начали преобразовываться в батальоны, а батальоны сводиться в полки. В мае отряд Юханцева состоял из пяти тысяч штыков, имел бригадную организацию и штаб. Карбышев исполнял обязанности бригадного инженера. История могилевских укреплений — не простая история. Именно здесь, под Могилевом-Подольским, Карбышев впервые получил возможность практически «осаперить» пехоту. Старая, но постоянно забываемая пехотными командирами русской армии мысль о важности окапывания, с его легкой руки встала здесь на прочные ноги боевого опыта. И командиры красногвардейской пехоты, прошедшие под Могилевом карбышевскую школу, уже никогда больше с этим опытом не расставались.
* * *Еще в сентябре прошлого, семнадцатого года, после сдачи Риги, когда угроза германского наступления висела над Петроградом, генерал Величко разработал план инженерной обороны столицы. Тогда же он и представил его Временному правительству. Но с тайными замыслами Керенского план Велички никак не сходился. Керенский отнюдь не имел в виду оборонять Петроград: наоборот, он хотел сдать его немцам. А Величке это и в голову, конечно, не приходило. Ссылаясь на опыт луцкого прорыва, когда со всей очевидностью обозначилась слабость австрийских тыловых оборонительных полос (первая линия несла на себе всю силу русского натиска, так как общая схема полос была лишена глубины), Величко требовал перенесения главной обороны на вторую и последующие линии. А первой он предоставлял только выдержать начальный удар, отражая его главным образом пулеметным огнем. Идея эта никакого внимания к себе не привлекла.
Прошло немного времени — меньше полугода. Весна подкрадывалась буранными ночами и теплым блеском тихих полдней. Австро-германцы опять наступали. Двадцать первого февраля восемнадцатого года Ленин объявил: «Социалистическое отечество в опасности!» Немного времени прошло с тех пор, как совершилась Октябрьская революция, но все уже было по-другому. Отыскался план Велички, и автор его был назначен главным руководителем инженерной обороны Петрограда и подступов к нему. Старик радовался и твердил: «Заметьте: всегда так было, всегда… Раз война — я на боевом поле. С самого восемьсот семьдесят седьмого года — всегда так… Ну, и теперь — тоже. Идет война, я — на посту!» Так началась советская служба знаменитого фортификатора…
* * *Седая роса лежала на желтой прошлогодней траве, и казалось, будто ленивое мартовское солнце вовсе не торопилось ее сгонять. А потом вдруг журавли потянули, озерца разлились, запахло землей и почками, грачи пошли за плугом, зазвенел жаворонок…
В апреле окончательно определилась основная структура центрального военного аппарата Советской власти. Главное военно-техническое управление вошло в его состав почти целиком. Оно разместилось в Сергиевом Посаде под Москвой и занялось регистрацией военных инженеров и техников, желающих получить назначения «на должность при сформировании технических войск и учреждений». Величко состоял тогда председателем Коллегии по инженерной обороне государства при Главном управлении.
Однажды он сидел в своем служебном кабинете. За прудами ворчали глухари, наверху хрипели вальдшнепы. Окна кабинета смотрели прямо на Гефсиманский скит. За окнами кончался май: в саду бледнела сирень, липа заготовляла белый цвет и благоухали нежные, светлые, свежие березы. Старая дощечка еще не исчезла со скитских ворот: «Вход женщинам и собакам воспрещается». Эта забавная надпись уводила иной раз память Константина Ивановича в дремучий лес проказ давно прошедшей шаловливой молодости.
Но сейчас он глядел на дощечку невидящим взором. Сейчас он был серьезный, умный, вдумчивый, готовый все понять и многим озаботиться старик. «Елочкин, Елочкин, — повторял он, по-стариковски жуя губами, — да, наверно, это и есть тот самый солдат-телеграфист…» Перед Величкой лежало большое письмо, дважды большое: и по размеру желтых бумажных листов, и по их числу. Он только что прочитал это обширное послание раза три подряд и теперь думал: «Удивительно! Если бы все искры народного света слились в единое пламя, ведь и признаков тьмы не осталось бы на земле…»
