Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век
«В воздухе пахнет Толстой — триумфом имитации», заключил свою статью о букеровских сюжетах «Окысление» Андрей Немзер. Пахнет. Но, поспорю с коллегой, само сочинение Толстой — не триумф имитации, а сюжет сочетания несочетаемых, казалось бы, традиций. Конечно, сам message сего сочинения нам может показаться не очень симпатичным и приятным: мол, продолжаем жить в заштатном/провинциальном/убогом Федор-Кузьмичске, питаемся мышами, боимся кыси, дрожим от всяческих страхов. А кысь — это Русь и есть. Спасти от страхов может только пушкин — вот его из бревна и строгают отдельные светлые личности, а потом и их, и Пушкина сжигают на площадях. Неприятно читать! А уж жить… В отличие от «Мглы» Чудакова, вовлекающей читателя в сердечную ауру повествования, Толстая играет с текстом, его message'M и читателем в кошки-мышки, и — цап его! в смысле — читателя! когтем за сердечную-то струну… тут отношение к тексту как к артистичной поделке и прекратится.
Но ведь нужно быть объективным…
А может, и не нужно?
Черчесов. Совсем наоборот: ни тебе сказки, ни антиутопии, ни воспоминаний, ни интервью. Как будто не было никакого non-fiction и его модного влияния на современную художественную прозу. У прозы Черчесова, при всей ее кавказской экзотичности, — западные корни. Это мифологическая серьезная проза, без «игры», без иронии постмодернистской выделки. Автор захвачен двумя силовыми потоками: мифостроительства и словарной неисчерпаемости.
Перефразируя известное высказывание Толстого (Льва) о евреях, констатирую, что Черчесова читать трудно, но надо. Представлю себе, как трудно «перейти» на Черчесова с Акунина, например.
Кстати, об Акунине.
На соискание Букера было выдвинуто два его сочинения: одно — из новой, «монашеской» серии.
Несколько, на пробу выхваченных из текста цитат:
«У потрясенной Полины Андреевны сейчас не было времени прозреть до конца возможные мотивы чудовищного замысла…» Но ведь глагол «прозреть» в русском-то языке имеет совершенно иной смысл: обрести зрение (в прямом смысле), понять (в переносном), но и в том и в другом случае этот глагол исключает какие-либо дополнения! На следующей странице фраза продолжается: «…но она твердо знала одно: женское честолюбие непомернее и абсолютнее мужского; если же чувствует с чьей-либо стороны угрозу, то способно на любое коварство и любую жестокость». Как может быть понятие — честолюбие — способно на другое понятие — жестокость? оставим сию загадку для господина сочинителя, замечательным русским языком которого восхищаются иные из моих коллег.
Так написано все!
«Поплевал на руки, взялся покрепче». Взяться можно за какое-то дело. А лом, который герой в предыдущей фразе «извлек откуда-то», можно покрепче в руки взять. «В глаза Полине Андреевне бросились руки монаха, неторопливо, уверенно засучивающие рукава рясы». А ноги, уверенно надевающие брюки, в глаза никому еще не бросились? «Тропинка была совершенно пустынна…» — но ведь трудно себе представить тропинку многонаселенную!
Скоропись, она и есть скоропись.
Я, увы, не любительница остросюжетных сочинений. Поэтому можно предположить, что я придираюсь к быстроногому тексту, к тому, что нравится всем. Предполагайте. Но: выбора между проектом «Б. Акунин» и прозой, например, А. Черчесова вообще не существует. Такой выбор — ложный, неправильный, задача поставлена неграмотно. Это все равно что выбирать между «Леди Макбет» и «Моей прекрасной леди». Номинатору следовало романы Б. Акунина выдвинуть на «Национальный бестселлер». И я бы первая отдала за него свой голос!
Улицкая. Вопрос к самой себе: за что я ценю писательницу Улицкую? Ответ: прежде всего — за «Сонечку». Вопрос: почему ее не премировали тогда? Когда «Сонечка», опубликованная в «Новом мире», успех имела настоящий и заслуженный? Ответ: потому что не роман.
Сейчас — роман. С отчетливыми жанровыми признаками «семейной саги». Развернутый и разветвленный. Неторопливый и «читабельный» (книги Улицкой у меня просят все знакомые врачи, учителя, служащие, а также мужья и жены славистов — в переводе на их языки, в частности на французский, Улицкая популярна).
«Семейная сага»… Жанровый «курс» романа почувствован Улицкой, которая ведет свою уверенную линию между «высокой» и «популярной» словесностью очень точно. Забавно, но факт: есть аналогичное (зеркально) движение к «семейной саге» с другой стороны, со стороны массолита. Издательство «ЭКСМО» выпустило двухтомную сагу (после всех успешных детективов — это риск!) А. Марининой «Тот, кто знает». (Об этом сочинении обещаю рассказ отдельный и подробный — в следующий раз, поскольку жалко комкать тему; расскажу и об университетской конференции в Институте славянских исследований в Париже, Марининой посвященной и с участием самого «феномена»).
Но видите, как любопытно: рассуждая о «серьезной» букеровской шестерке, то и дело поминаю массовую литературу. Явно — не случайное совпадение.
К вопросу об Улицкой.
Хочу быть правильно понятой.
Я — за то, чтобы хорошие книги читала не горсточка назначенных и избранных (например, жюри), а и другие люди, которые умеют читать и не расстаются с книжкой в сумочке/портфеле. Поэтому крупный успех у читателей романа Толстой «Кысь» и более скромный, но все-таки успех «Кукоцкого» меня радует. То, что «не бульваром» заинтересовалась публика, — замечательно, наконец, само по себе. Пелевина читает молодежь — и правильно, и хорошо делает, вместо той ерунды, которой… и так далее. Читают Толстую? несмотря на усложненный язык? — замечательно! Улицкую? да там есть соображения, судьбы, время, — зачем все это нашим усталым соотечественникам? Нам ведь постоянно внушают, что они только отдыхать и развлекаться хотят? Читают. Слушают. Вникают. Опять читают.
И это радует, как сказал бы М. С. Горбачев.
Что же касается качества… Как ее (прозу Улицкой) не шпыняла критика! И «скабрезная» она, и «скабрезно-парфюмерная» (А. Немзер, «Время новостей», 2001, 10 октября). Чего ж там непристойного-то описано, да еще со смаком? Не найти. Мимо.
Кстати, о несправедливости выражений: в одном и том же абзаце критик пишет о прозе Улицкой как и о «скабрезной», и тут же, спустя несколько строк: «благообразные опусы», «все пристойненько». Так что же на самом-то деле?
Что есть — так это ровность и гладкость изложения, заученная «правильность» (хронологическая) композиции, — и это очень аккуратно сделано!
И наконец, Носов. Сочинение забавное, но не более того.
В жанровом отношении — роман-фантасмагория. Из разряда допущений: а что если человек наделен вот таким необычным качеством…
Замах — на небольшую повесть, до размеров романа доведен искусственно. Но я не об оценке, а о тенденции: такие «романы с фантастическими допущениями» пишут несколько человек в Петербурге, насколько я понимаю, все они — из одного литературного семинара, и очень ценят друг друга и свою дружбу, и стараются «обща» помочь, и пишут предисловия-послесловия-аннотации совершенно комплиментарного свойства.
Критика — отдыхает.
А традиция тенденции, вернее, тенденция традиции у Сергея Носова понятно откуда. Они, питерские, — Носов — Назаров — Секацкий и вся компания «Амфоры», серия «Наша марка» — ученики (в каком поколении? кровь сильно разбавлена) Гоголя Николая Васильевича, его «Шинели», его «Записок сумасшедшего». А вот насчет «турбореализма», который навязывает Носову в своем предисловии В. Топоров, сильно сомневаюсь.
Кстати, думаю, вовсе не случайно героиня носит фамилию Ковалева. (Майор Ковалев, надеюсь, у читателей из памяти о гоголевском «Носе» не выветрился.)
В именном указателе к роману (сработано под документальное повествование — как и у Гоголя!) много имен: от Данте до Бунина и Бунюэля, от Бодлера до Дмитриева И. И., поэта; а вот Гоголя нет… Спрятан, как лист в лесу.
О тех, кто в списках не значатся, — в другое время.
Сейчас — одно общее соображение.
Литература — не спорт, и выигрывают призы и премии не всегда истинные чемпионы года, десятилетия, века.
Те, кто в список не вошел, не обязательно хуже. Они, может быть, и лучше — только гак сегодня выпало, гаков итог коллективного разумения, которое всегда компромиссно — и, как правило, за счет выдающегося.
Для меня этот список характерен тем, что все вошедшие в него романы заняты прошлым и, но сути, «вненаходимы» по отношению к настоящему.
Я имею в виду отнюдь не отображение/изображение/анализ современной действительности, все эти пошлые банальности.
Я имею в виду напряжение состояния, внутреннюю горящую современность — всего, чего угодно: мысли, взглядов, эмоций, темперамента.
