Избранное - Алессандро Мандзони
Итак, днем позже, для соблюдения указанной формальности, цирюльника вызвали снова на допрос. Но так как судьи всячески старались запугать, запутать, обвести обвиняемого вокруг пальца, то его не стали спрашивать, намерен ли он подтвердить свои показания, а спросили, не хочет ли он что-нибудь добавить ко вчерашним показаниям, сделанным им по прекращении пыток. Итак, все сомнения были отметены: юридическая практика требовала поставить под вопрос показания, данные под пыткой, они же в них не сомневались и требовали лишь их усиления.
Но за это время (едва ли он отдыхал?) сознание невинности, страх перед наказанием, мысли о жене и детях вернули, возможно, бедному Мора надежду, что он может выдержать новые пытки, и он ответил: «Нет, синьор, мне нечего добавить, а кое-что придется изменить». Судьям пришлось его спросить, что же он хочет изменить? Тогда он высказался яснее, как бы набираясь мужества: «У нас с вами был разговор о ядовитой мази, но я ее вовсе не делал, все же, что я наговорил вам, я наговорил из-за пыток». Ему тотчас же пригрозили новыми пытками, даже не разобравшись (и это помимо прочих явных нарушений процедуры) в противоречиях между ним и инспектором, то есть совсем не отдавая себе отчета в том, предписывались ли новые пытки на основе его признания или же признания инспектора, пытали ли его как сообщника или как главного преступника, был ли он подстрекателем или его самого подстрекали на преступление, хотел ли он щедро заплатить за преступное деяние или сам рассчитывал нажить на нем жалкие крохи.
В ответ на угрозу Мора вновь заявил: «Подтверждаю, что все, мною сказанное вчера, — неправда, из меня ее выжали пытками». Затем он сказал: «Ваше превосходительство, позвольте мне прочитать Ave Maria, и я скажу вам все, что положит мне на душу бог». Он преклонил колени перед распятием и стал молиться Тому, кто должен был потом судить его судей. Поднявшись через несколько минут, он заявил судьям, добивавшимся от него подтверждения прежних показаний: «По совести говоря, все неправда». После того как его снова отправили в застенок, жестоко связали, не позабыв о шнуровании пальцев, несчастный сказал: «Ваше превосходительство, не допрашивайте меня больше с пыткой, ибо от сказанного вам мне не хотелось бы отрекаться». Когда его развязали и препроводили в комнату для допроса, он повторил: «Все, что я говорил, — неправда». Его вновь подвергли пыткам, и тогда он выложил все, чего от него добивались, но так как перенесенные муки окончательно лишили его остатков мужества, он не отступал уже больше от своих слов, заявил, что готов подтвердить свое прежнее признание, и не захотел даже, чтобы ему его зачитали. Судьи на это не пошли, желая скрупулезно соблюсти уже никому не нужную процедуру, хотя сами они нарушили гораздо более важные и положительные предписания закона. Выслушав протокольную запись, Мора сказал: «Все верно».
После чего, утвердившись в намерении не продолжать без пыток расследование, дабы не создавать себе дополнительных трудностей (против чего открыто выступал сам закон и что хотели запретить еще Диоклетиан и Максимиан!), они наконец решили поинтересоваться, не имел ли он других целей, кроме заработка на продаже снадобья. Тот ответил: «Откуда я знаю, что до меня, то других целей у меня не было».
«Откуда я знаю!» Кому, как не ему, было знать, что творилось в его собственной душе? И все же эти столь странные слова как нельзя лучше подходили к обстоятельствам: вряд ли бедняге удалось бы найти выражения, которые яснее бы показали, что он тем самым предал, так сказать, самого себя и согласился повторять, отрицать или подтверждать все то и только то, что хотелось тем, кто стращал его орудиями пытки.
Судьи двинулись дальше и сказали ему, что весьма неправдоподобно, чтобы из одного желания доставить больше работы инспектору и дать возможность самому обвиняемому заработать на снадобье, они решились путем заражения стен и дверей уморить столько народу, — пусть поэтому обвиняемый скажет, с какой целью и по какой причине они замыслили дело, которое не вершат с такой легкостью.
Только сейчас появляется это противоречие? Выходит, что обвиняемого запугивали и не раз пытали, чтобы заставить подтвердить бессмысленное признание! Сделанное замечание, повторяю, было верным, но запоздалым: аналогичные обстоятельства заставляют нас говорить почти теми же словами. Как в свое время они не замечали противоречий в словах Пьяццы, пока, воспользовавшись ими, не арестовали Мора, так и сейчас они не замечали несообразностей в показаниях цирюльника, пока не вырвали у него подтверждения, ставшего в их руках достаточным средством для осуждения обвиняемого. Можно ли предположить, что они действительно ничего не замечали до самого последнего момента? Чем же тогда объяснить, как назвать действия судей, признавших верными эти свидетельства вопреки сделанному ими самими замечанию? Быть может, Мора дал более удовлетворительный ответ, чем Пьяцца? Ответ Мора состоял в следующем: «Если этого не знает инспектор, то откуда знать мне, пусть инспектор подумает и все скажет Вашей милости, ибо он зачинщик этого дела». Нетрудно заметить, что обвиняемые сваливали вину друг на друга не столько для того, чтобы уменьшить свою ответственность, сколько для того, чтобы уйти от объяснения необъяснимых вещей.
Получив вышеуказанный ответ, судьи объявили цирюльнику, что поскольку он, обвиняемый, изготовил означенное снадобье и мазь по сговору с означенным инспектором и передал его последнему для заражения степ домов изложенным им, обвиняемым, и означенным инспектором способом с целью распространения мора среди жителей города и поскольку означенный инспектор признался в
