Альфонс Эскирос - Эмиль XIX века
Ты видишь, что философія должна сохранить свое существованіе на ряду съ положительной наукою; та и другая весьма далеки ютъ того чтобы исключать другъ друга; напротивъ: онѣ взаимно помогаютъ другъ другу. Многіе изъ тѣхъ, кто желаетъ подавить любовь къ наукѣ, безсознательно повинуются естественной потребности мщенія. Въ послѣднее время мы видимъ философовъ и пастырей, которые вдаются во всякія несправедливости, извращая совѣсть, и одѣваютъ ее въ такую чудовищную форму, что духъ совершенно исчезаетъ за этой формой. Это вызвало реакцію.
Другіе упрекаютъ мистическіе философскіе ученія въ томъ, что объясненія ихъ системы міра, борьбы добра и зла, подчиненія и свободы воли, неудовлетворительны. Но во всякомъ случаѣ было время когда мистическая философія подняла человѣческую мысль на высоту, смягчила общественные нравы, дала жизнь произведеніямъ искуства. Все это подлежитъ еще изслѣдованію;" но какъ. бы то ни было, невозможно увѣрять, что движеніе мысли, реформировавшіе почти цѣлый свѣтъ, не имѣли причины своего существованія.
Я совѣтую тебѣ еще относиться какъ можно серьезнѣе къ изученію христіанскаго ученія, и изслѣдовать его въ самомъ его источникѣ. Евангеліе христіанства вовсе не похоже на то, которое исповѣдуетъ католицизмъ. Христосъ постоянно отказывался отъ соблюденія обрядностей; онъ навлекалъ на себя порицаніе еврейскихъ учителей безпрестаннымъ нарушеніемъ субботъ, постовъ, обычая омовенія рукъ передъ трапезой и прочихъ формальностей закона. Не удивительно, что совѣсть человѣческая содрагалась передъ нѣкоторыми евангелическими правилами. Христосъ проповѣдовалъ людямъ величіе малыхъ, достоинство слабыхъ, должное уваженіе къ дѣтямъ, прощеніе грѣшницамъ. Гдѣ мы найдемъ болѣе трогательное сочувствіе къ страждущимъ, къ униженнымъ, къ отверженнымъ? Съ другой стороны, гдѣ найдутся болѣе энергическія проклятія гордынѣ и эгоизму тѣхъ, которые желаютъ возвыситься на счетъ ближняго? Другъ бѣдняковъ и самъ бѣднякъ, Христосъ-только богатыхъ преслѣдуетъ своими угрозами и ужасающими притчами. Только одна чудовищная ложь могла изъ такой морали, создать такую религію какъ католицизмъ, которая освящаетъ въ націй дни различіе сословіи, привилегію рожденія и крайнія неровности состояній. Общества, исповѣдующія подобно христіанство, въ сущности никогда не были христіанскими.
Знать вещь въ данный моментъ ея существованія, значитъ вовсе не знать ее. Нужно знать откуда она исходитъ, чѣмъ она была, какъ она возникла. Этотъ способъ изслѣдованія явленій созданъ новѣйшими науками: геогеніей, эмбріологіей и т. п. Я совѣтую тебѣ изучать эти науки для упражненія мысли. Я ничего не имѣю сказать за или противъ тѣхъ заключеній, къ которымъ ты придешь самъ. Я хочу, чтобы ты принималъ за правду только тѣ правила, которыя ты самъ узнаешь. Вотъ все о чемъ я прошу. Я требую многаго отъ тебя, я это знаю; но какой другой способъ найдешь ты, чтобы выйти изъ хаоса? Есть много признанныхъ авторитетовъ, которымъ ввѣрили заботу объ установленіи границъ ортодоксіи въ католицизмѣ, въ философіи, въ политикѣ, въ морали. Эти признанные учителя знаютъ все, они учатъ всему, и вотъ такимъ то способомъ половина учащейся молодежи привыкаетъ думать, если можно такъ выразиться, умомъ нѣсколькихъ людей. Ты можешь научиться многому въ школѣ, но не научишься одному — искуству — быть свободнымъ. Если ты желаешь свободы, то преслѣдуй постоянно своимъ внутреннимъ судомъ истину, употребляя для этого всѣ орудія разума и изученія. Какъ бы ты ни остерегался, тебѣ все таки придется не разъ принимать мнѣнія другихъ за свои собственныя и ты ошибешься во многихъ пунктахъ прежде, чѣмъ узнаешь свои заблужденія. Но не забудь, что хлѣбъ науки добывается, какъ и всякій другой, въ потѣ лица; не забудь, что кто ищетъ искренно свѣта, тотъ доказываетъ этимъ самымъ, что онъ достоинъ найти его.
VII
Эмиль своей матери
Боннъ, 28 Сен. 186…
Ты права, моя милая мама, я самъ обманулся. Какое право имѣю я послѣ этого жаловаться? Чѣмъ она обязывалась мнѣ! Обѣщала ли она мнѣ вѣрность? Окруженная поклоненіемъ, она изъ каприза принимала мое такъ благосклонно, конечно она мнѣ дѣлала уже однимъ этимъ много чести. И я, неблагодарный, я думаю обвинять ее въ коварствѣ. Развѣ ея вина, что я относился серьезно къ тому, къ чему многіе относятся такъ легко? — Я бы солгалъ, еслибъ сказалъ тебѣ, что я всегда разсуждалъ такъ хладнокровно.
Ударъ разбившій мои иллюзію сломилъ меня на одно мгновеніе. Мнѣ казалось, что сводъ небесъ обрушился на мою голову, я былъ уничтоженъ. Ты мнѣ можетъ быть скажешь, что не мнѣ первому, достается на долю разочарованіи, конечно такъ; но все, что съ вами случается въ первый разъ, кажется намъ вещью, которая никогда не была испытана другими. Я не могъ вѣрить что на свѣтѣ существуютъ такія вѣроломныя женщины? Неужели красота — маска лицемѣрія? Какъ она должна была смѣяться надъ моей довѣрчивостью!..
И я чувствовалъ дрожь ревности, пронизавшую меня до мозга костей. Въ первой день, когда во мнѣ мелькнуло подозрѣніе, я убѣжалъ изъ города и какъ сумашедшій бродилъ по полямъ. Видъ созрѣвшей нивы, пѣніе жаворонка, ароматный воздухъ вѣющій дыханіемъ любви, колыхающаяся листва деревьевъ, сквозь которую мелькали мѣстами кровля фермы или крылья мельницы, шумъ ручья плескавшаго подъ брызгами пѣны, задорное чириканье воробьевъ, преслѣдовавшихъ другъ друга — вся эта полная жизни и красоты картина, которая въ другое время такъ восхитила бы меня, казалась мнѣ теперь чуждою. Я не могъ отвлечь себя отъ своей убійственной мысли: «Она тебѣ измѣнила».
Была уже ночь, когда я возвратился въ городъ. Вдругъ передъ моими глазами по стѣнѣ промелькнуло что то темное. На углу улицы свѣтъ фонаря упалъ на эту фигуру и я увидѣлъ блѣдную молодую дѣвушку, бѣдно одѣтую, съ ребенкомъ на рукахъ. Я не знаю отъ чего мнѣ пришла мысль, что она была обольщена, потомъ покинута. Я горько спрашивалъ себя: не раздѣляются ли женщины въ наше время на два класса. На обманывающихъ и обманутыхъ? Я слѣдовалъ за ней нѣкоторое время, увлеченный сочувствіемъ, въ которомъ не могъ дать себѣ отчета. Мнѣ казалось всякій разъ, какъ свѣтъ фонарей озарялъ лицо ея, что я читалъ на немъ мысль о гибели. Я былъ такъ не доволенъ собою, что искалъ средства сдѣлать доброе дѣло.
Пробираясь по узкимъ и мрачнымъ переулкамъ, она прошла на маленькую площадь, окруженную ветхими домами. На углу этой площади находился колодезь, отверстіе котораго было закрыто толстой, изъѣденной червями, деревянной доской. Она подняла крышку своей голой рукой, облокотилась худыми локтями на колодезь и съ отчаяніемъ смотрѣла въ глубину ямы.
Луна въ это время выскользнула изъ за тучъ и разлила на грязную мостовую блѣдный свѣтъ. Спрятавшись за стѣной, я внимательно слѣдилъ за каждымъ движеніемъ бѣдной дѣвушки, такъ какъ я не сомнѣвался болѣе въ томъ, что она рѣшилась покончить съ своей жизнью. «Покрайней мѣрѣ, говорилъ я самъ себѣ, я не даромъ забрелъ сюда: я спасу ее». Я не смѣлъ показаться ей, опасаясь, что видъ свидѣтеля прибавитъ ей новую каплю горя и униженія. Послѣ короткаго раздумья, въ продолженіе котораго кипѣвшая внутри буря отразилась на ея печальномъ лицѣ, она посмотрѣла на ребенка, пробормотала нѣсколько безсвязныхъ словъ, встряхнула головою, и поспѣшно вошла въ одну изъ несчастныхъ лачужекъ, окружавшихъ площадь. Вотъ все что я зналъ, и вѣроятно все, что я когда нибудь узнаю объ этой несчастной. Ты меня спросишь можетъ быть какъ я открылъ, что былъ игрушкой каприза продажной женщины. Позволь мнѣ не вдаваться въ подробности, не достойныя тебя. Довольно будетъ если я скажу тебѣ, что она принимала въ одно и тоже время ухаживанье двухъ, или трехъ другихъ студентовъ, не считая мелкаго владѣтельнаго принца, котораго любитъ, говорятъ, за его деньги. Каково тебѣ это покажется?
Гамлетъ не былъ такъ несчастливъ какъ я, говоря своей Офеліи: Woman, thy name is frailty; имя же моей — ложь, коварство и обманъ. И вотъ тотъ идолъ, передъ которымъ я курилъ фиміамъ моихъ иллюзій, вотъ та, которую считалъ чистою музою, для которой я хотѣлъ сорвать звѣзды съ неба чтобы сдѣлать ей вѣнецъ! Одно меня утѣшаетъ: въ моемъ бреду я во когда не профанировалъ любовь. О мать моя, я могу смотрѣть тебѣ въ лицо не краснѣя! Я ошибся, но не по грубости инстинктовъ; тѣмъ не менѣе, я прошу твоего снисхожденія: прости твоего сына, чтобъ онъ самъ себя могъ простить.
VIII
Елена Эмилю
Лондонъ, 10 октября 186…
Наши заблужденія, мое милое дитя, учатъ насъ истинѣ; наши ошибки, сознаваемыя совѣстью, говорятъ намъ о существованіи нравственнаго закона. Мудрость состоитъ въ томъ, чтобы извлекать изъ тѣхъ и другихъ поученіе для будущаго.
Конецъ твоего романа меня не удивляетъ ни мало; я не стану осуждать твое поведеніе, такъ какъ ты самъ осудилъ его. Всѣ совѣты, которые я могла тебѣ дать прежде этой печальной развязки, не стоили бы совѣтовъ твоего личнаго опыта. Истина всегда открывается рано или поздно и время выставляетъ вещи въ ихъ настоящемъ свѣтѣ, не смотря на тѣ обольстительныя прикрасы и драпировки которыми одѣваетъ ихъ наше воображеніе. Вообще говоря, время есть нашъ руководитель во всемъ. Тѣмъ не менѣе, я не хочу скрывать отъ тебя истину и признаюсь теперь, что твое первое письмо сильно обезпокоило меня. Я настолько знаю твою хорошую натуру и твои честныя убѣжденія, что могу быть вполнѣ увѣренной въ томъ, что ты не сдѣлаешь подлости, но я боялась именно честныхъ порывовъ твоего молодаго сердца, боялась свойственныхъ въ твои годы увлеченій обольщеннаго самолюбія и романическаго героизма. Подобныя интриганки всего опаснѣе для такихъ честныхъ сердецъ какъ твое. Холодная разсудочность молодыхъ людей, которые руководятся во всѣхъ своихъ поступкахъ мнѣніемъ свѣта спасаетъ ихъ отъ обмановъ. Въ ихъ жизни любовь играетъ роль охмѣляющаго напитка, какъ вино для пьяницъ. Они тратятъ на эту любовь болѣе силъ нежели сколько нужно, чтобы добиться счастья, и все же ведутъ жизнь очень печальную! Эти искатели приключеній промѣняли любовь на ея тѣнь — волокитство. Легкомысліе чувствъ — доказательство ихъ внутренней безсодержательности. Онѣ мнѣ напоминаютъ душистыя ивы, встрѣчающіяся на берегу рѣкъ, сердцевина ихъ прогнила и не смотря на то что онѣ зеленѣютъ, эта зелень непрочна. Общества, въ которыхъ мужчина не уважаетъ женщину и женщина не уважаетъ себя — недостойны быть свободными.
