Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
— Надежда Александровна, — начинаю я и на минуту останавливаюсь: а вдруг она обидится? — У вас сейчас такой серьезный, умный, ученый вид! Ну прямо ни дать ни взять немецкий профессор.
— Разве?
Она подходит к большому зеркалу на стене и внимательно рассматривает себя в нем.
— А ведь правда! Ни дать ни взять старый профессор. И, конечно, немецкий, не то Вагнер, не то сам доктор Фауст. А то и сам Кант. Впрочем, я его портрета никогда не видела…»
Эту выдержку — открою секрет — я привожу специально, ибо эмигрантская тема — очень печальная тема, и читателю надо дать возможность чуточку расслабиться и улыбнуться. И еще один пассажик из воспоминаний Одоевцевой:
«Женские успехи доставляли Тэффи не меньше, а возможно, и больше удовольствия, чем литературные. Она была чрезвычайно внимательна и снисходительна к своим поклонникам.
— Надежда Александровна, ну как вы можете часами выслушивать глупейшие комплименты Н. П.? Ведь он вдиот! — возмущались ее друзья.
— Во-первых, он не идиот, раз влюблен в меня, — резонно объясняла она. — А во-вторых, мне гораздо приятнее влюбленный в меня идиот, чем самый разумный умник, безразличный ко мне или влюбленный в другую дуру».
Ни в логике, ни в остроумии отказать Тэффи невозможно.
Тэффи умерла в Париже 6 октября 1952 года, в возрасте 80 лет. Она намного пережила другого блистательного сатирика — Сашу Черного.
Саша Черный — это тоже псевдоним. Настоящее имя — Александр Михайлович Гликберг. Родился в Одессе. Сын еврейского аптекаря, провизора. Раннее детство Саши Черного прошло в Белой Церкви в тяжелой обстановке нищеты и семейного неблагополучия. Для того чтобы мальчик мог учиться в Житомирской гимназии, его крестили в 10 лет. Ему было уготовано судьбой стать заурядным «Надсоном из Житомира», но он преодолел самого себя и превратился в едкого сатирика, продолжил сатирическую линию русской литературы, подхватил эстафету от Козьмы Пруткова, Минаева и Курочкина.
Революционное брожение в русском обществе начала XX века ярко выявило социальные и политические контрасты. Кастрюля закипела, и пар сдвинул крышку — тем для сатирика хоть отбавляй! Золотое время для пера Саши Черного: смута, разлад, эпоха, когда «люди ноют, разлагаются, дичают». Россия — как «Желтый дом» (1908):
Семья — ералаш, а знакомые — нытики,Смешной карнавал мелюзги,От службы, от дружбы, от прелой политикиБезмерно устали мозги.Каждый день по ложке керосинаПьем отраву тусклых мелочей…Под разврат бессмысленных речейЧеловек тупеет, как скотина…Есть парламент, нет? Бог весть.Я не знаю. Черти знают.Вот тоска — я знаю — есть,И бессилье гнева есть…Люди ноют, разлагаются, дичают,А постылых дней не счесть…
Саша Черный — ярый обличитель российских мещан с их пустыми разговорами, вечным нытьем и таким же не менее вечным пьянством.
Не умеют пить в России!Спиртом что-то разбудив,Тянут сиплые витииПатетический мотивО наследственности шведа,О началах естества,О бездарности соседаИ о целях божества.Анекдоты, словоблудье,Злая грязь циничных слов…Кто-то плачет о безлюдье,Кто-то врет: «Люблю жидов».
Кстати, о последних. Саша Черный был свидетелем еврейских погромов и бесчинств «черной сотни», которую ненавидел и презирал. Среди ста юдофобов, считал Саша Черный, полсотни мерзавцев и полсотни ослов. В 1909 году поэт написал стихотворение «Еврейский вопрос»:
Не один, но четыре еврейских вопроса!Для господ шулеров и кокоток пера,Для зверей, у которых на сердце кора,Для голодных шпионов с душою барбосаВопрос разрешен лезвием топора:«Избивайте евреев! Они — кровопийцы.Кто Россию к разгрому привел? Не жиды ль?Мы сотрем это племя в вонючую пыль.Паразиты! Собаки! Иуды! Убийцы!»Вот вам первая темная быль.Для других вопрос еврейский —Пятки чешущий вопрос:Чужд им пафос полицейский,Люб с горбинкой жирный нос,Гершка, Сруль, «свиное ухо» —Столь желанные для слуха!Пейсы, фалдочки капотов,Пара сочных анекдотов:Как в вагоне, у дверейВ лапсердаке стал еврей,Как комично он молился,Как на голову свалилсяС полки грязный чемодан —Из свиной, конечно, кожи…Для всех, кто носит имя человека,Вопрос решен от века и на век —Нет иудея, финна, негра, грека,Есть только человек.У всех, кто носит имя человека,И был, и будет жгучий стыд за тех,Кто в темной чаще заливал просекиКровавой грязью, под безумный смех…Но что — вопрос еврейский для еврея?Такой позор, проклятье и разгром,Что я его коснуться не посмеюСвоим отравленным пером…
Конечно, такой поэт-сатирик, как Саша Черный, звезда «Сатирикона», не мог вписаться в советский пейзаж, и он, разумеется, эмигрировал. Жил немного в Берлине, немного в Италии. По выражению Михаила Осоргина, Саша Черный был одним из тех, кто «имеет две родины: родину духа оседлого с облачными и дождливыми далями — Россию, и родину духа блуждающего — Италию, где, в вечности Рима и в глубокой думе Флоренции, в этом чужом, — свое и родное найдет — если хочет — пытливый дух русского непоседы».
Непоседа и скиталец. Но по своей ли воле?..
Чужие, редкие леса,Чужого неба полоса,Чужие лица, голоса,Чужая небылица…
В конечном счете Саша Черный осел во Франции. Сотрудничал в эмигрантских изданиях: в «Русской газете», в журнале «Иллюстрированная Россия», в парижских «Последних новостях». Пишет поэму «Кому в эмиграции жить хорошо». И кому? Как вы догадались — ни наборщику, ни конторщику, ни уборщице, ни таксисту, никому… Не обрел счастья на чужбине и Саша Черный.
О, если б в боковом карманеНемного денег завелось, —Давно б исчез в морском туманеС российским знаменем «авось».Давно б в Австралии далекойКупил пустынный клок земли.С утра до звезд, под плеск потока,Копался б я, как крот в пыли…Завел бы пса. В часы досугаСидел бы с ним я у крыльца…Без драк, без споров мы друг другаТам понимали б до конца.По вечерам в прохладе сонной Ему б «Каштанку» я читал.Прекрасный жребий РобинзонаЛишь Робинзон не понимал…
Из Парижа поэт сбежал на юг Франции, в поселке Ля-Фавьер купил домик, почти карточный, но сил жить и бороться уже не было. Саша Черный скончался 5 августа 1932 года, в возрасте 51 года. Сбылись его пророческие слова:
Земная жизнь ведь беженский этап.Лишь в вечности устроимся мы прочно.
Саша Черный так окончательно и обосновался в вечности — в русской литературе, в двух ликах — насмешливым ядовитым сатириком и нежным, почти тихим лириком. Поэт выразил российский менталитет: бесконечно мечтать, мало делать и вечно быть недовольным. Вот почему «в буфете сочувственно дребезжат стаканы и сырость капает слезами с потолка». Вечные мечты о молочных реках и о кисельных берегах. Тоска по порядку и справедливости, что «вот приедет барин, барин нас рассудит» (это уже Некрасов) и т. д.
Что будет? опять соберутся ГучковыИ мелочи будут, скучая, жевать,И мелочи будут сплетаться в оковы,И их никому не порвать…
Это строки из стихотворения «Опять» (1908). Помните, как гениально признался наш незабвенный премьер Виктор Черномырдин: «Хотели, как лучше, а вышло, как всегда». То есть пресловутое «Опять…» Все так же наступаем на все те же российские грабли. Кажинный раз на эфтом месте!..
«Скучно жить на белом свете!» — это Гоголем открыто,До него же Соломоном, а сейчас — хотя бы мной.
«Бирюльки», 1910И почти крик от невыносимости российского бытия:
Мой близкий! Вас не тянет из окошкаОб мостовую брякнуть шалой головой?Ведь тянет, правда?..
Еще одна звезда «Сатирикона» — Валентин Горянский. Это псевдоним. Носил фамилию Иванова, но какой он Иванов, когда он — внебрачный сын художника Эдмона Адамовича Сулиман-Грудзинского, явно «коктейльного» отца. В 1916 году в Петербурге вышел сборник Горянского «Мои дураки». Октябрьскую революцию решительно не принял. Разруху и бытовые лишения, гибель культуры воспринимал как эсхатологическую катастрофу. Горянский мечтал о тихой спокойной жизни в «городе зеленых крыш», куда запрещено входить «политикам и героям». Этого «города зеленых крыш» не нашел в эмиграции — ни в Турции, ни в Хорватии, ни во Франции. Тосковал о России? Конечно. Вот стихотворение Горянского «Россия»:
