Герман Гессе - Магия книги
«Все образованное в природе заключено в нас в виде праобраза, происходит из нашей души», — писал Гессе в «Демиане». Пользуясь многочисленными свидетельствами в творчестве писателя и не менее многочисленными сведениями гессеведов, уже с двадцатых годов занимающихся реконструкцией биографии писателя с самых разнообразных точек зрения, попытаемся показать, как из «праобраза» Гессе — его родных, обстановки и чтения — исподволь складывалась книжная формация писателя, как она обретала свой образ, акцентуированный архетипами «семьи», «дома» и «книги», и как писатель, осознавая этот образ, наполнял и перевоплощал его своим творчеством, претворял колдовство предопределения в магию жизни.
Дед по материнской линии Герман Гундерт, богослов и филолог, — одна из интереснейших личностей среди непосредственных предшественников Гессе. В юности гегельянец и романтик, поклонник Просвещения и революций, пантеист и неукротимый авантюрист, влюбленный в Восток, вскоре после увлечения пиетизмом он вновь обратился к вере и отправился в Индию, где в Малабаре основал базельскую протестантскую миссию и проработал там двадцать лет под знаком пиетистской идеи «практического христианства» и «священства мирян». Знаток многих европейских и индийских языков, Гундерт большую часть жизни занимался индологией, он перевел на малаялам Библию, составил грамматику языка малаялам и малаялам-английский словарь. После возвращения на родину, сначала в Базель, где родился затем Гессе, а потом в провинциальный городок Кальв, Гундерт возглавил «Кальвское издательское объединение», а свой дом превратил в огромную библиотеку и место встречи ученых, богословов и гостей с экзотического Востока. В глазах юного Германа дед, «почтенный, старый, могучий и всезнающий», был «магом», «мудрецом», от которого, «неисповедимого», исходила «тайна, окружавшая и мать — нечто сокровенное и древнее».
Мать, Мария Гессе, урожденная Гундерт, родившаяся в малабарской миссии и воспитывавшаяся в Швейцарии и Германии, впервые вышла замуж за миссионера Карла Изенберга, с которым поселилась в Карачи и родила двух детей, но вскоре овдовела и вернулась в Кальв, где встретилась с помощником отца по издательским делам Иоганнесом Гессе. Будущий отец писателя тоже работал миссионером в Индии, но из-за болезни вынужден был вернуться в Германию. В браке с Иоганнесом Гессе Мария родила еще семерых детей. От отца она унаследовала не только неукротимый темперамент, крепкое здоровье и чувственность, но и ум, проницательность, житейскую мудрость, музыкальность и разнообразные таланты: она владела пятью языками, была прекрасной рассказчицей, сочиняла стихи и написала две книги — биографии епископа Джеймса Хэннингтона и Дэвида Ливингстона. А наряду с этим она заправляла всем домом, вела большую организационную работу в кальвской пиетистской общине, помогала мужу и участвовала в делах издательства, регулярно делала записи в дневнике и образцово воспитывала детей. Для маленького Германа она была существом столь же непостижимым, как и дед, с которым, казалось, была связана не только узами родства, но и таинственностью мира жизни и мира книг. Она была вездесущей, все умеющей, все приемлющей и прощающей матерью матерью большой семьи, а в ранних представлениях Гессе, вероятно, — матерью всего рода человеческого. Через всю жизнь Гессе пронес уверенность в том, что личность его, Гессе, коренится прежде всего в «материнской почве, в темноглазом и волшебном».
В отце же, Иоганнесе Гессе, голубоглазом и светловолосом уроженце Прибалтики, ничего магического и таинственного Герман не находил. Тонкие черты лица его излучали меланхолию и одиночество внутренне страдающего человека. Держал он себя чопорно и холодно, с детьми и домашними был строг и упрям в навязывании своих представлений, что в подростковом возрасте казалось Герману жестокостью. Он вызывал скорее уважение, чем любовь; дети его боялись и часто искали спасения у матери. Вероятно, от него унаследовал Гессе многое в своей телесной и душевной конструкции, как унаследовал эмоциональное отношение и к матери, и ко всему женскому вообще в виде неудовлетворяемого влечения (ведь Мария Изенберг вышла за Иоганнеса Гессе не по любви, а по убеждению, что брак ее будет благим из-за общности интересов и идеалов). Неудовлетворенное влечение отца, видимо, компенсировалось насаждением своего авторитета и наряду с врожденной склонностью к книгам сублимировалось в постоянную учебу, приобретение необъятных знаний и полную самоотдачу издательской работе, в которой отец осознавал себя духовным посредником. Иоганнес Гессе не только постоянно читал, но и писал религиозно-дидактические трактаты и биографии.
Увлеченность семьи «книгами о жизни», перешедшая и к Гессе, была одним из проявлений господствовавшего в доме духа пиетизма. Пиетизм, основанный на идее «духовного пробуждения», на прозрении человеком Бога в самом себе, сильно повлиял на сознание писателя. Еще в XVIII веке пиетизм, в значительной мере питавшийся книжной культурой, способствовал возникновению и развитию в немецкой литературе жанра «биографий души» — романа образования (воспитания, становления), выдающимся мастером которого стал позднее сам Гессе. В пиетизме сложно взаимодействовали две тенденции: культ чувства, самоуглубленности, индивидуальности, свободы в истолковании благодати и идея того, что христианская история спасения совершается в душе человека ежемгновенно; и ригористическая духовность, стремление к интеллектуальной рационализации веры, аскетизм, неприятие искусств и благочестие, доходящее до ханжества. Первая тенденция была присуща скорее матери будущего писателя, вторая — скорее отцу. Обе, отождествившись с проекцией мифологической сизигии на родителей, нашли в психике Гессе-интроверта благодатное вместилище, способствовали закреплению раздвоенности его сознания и повлияли на совмещение авторитарного идеала Я с книжной формацией, которая в результате приняла форму, составленную из рационально-внешнего, недостижимо-отцовского начала и начала женского, чувственно-внутреннего, не менее авторитарного в своей непроницаемости. Оба начала принимали образ дома. Низ четырехэтажного строения был во владении матери и детей, там дышалось вольготно… наверху обитали власть и ум, были суд и храм «отцовское царство» («Душа ребенка»). «Низ» продолжался ухоженным садом, полным цветов, рыночной площадью с фонтаном, могучими каштанами, домами, тесно лепившимися друг к другу, и протекавшей через городок рекой Нагольд, а за городом — полями, лесами и горами Шварцвальда с их голубовато-дымчатыми вершинами, — всем тем, что навсегда запечатлелось в Гессе как природа, жизнь, «материнское царство», что прочитывалось как «книга чудес». «Магия была привычной в нашем доме», — писал впоследствии Гессе. Образ чтения как постижения «дома» и «низа», запечатленный писателем в эссе «Магия книги», возник, видимо, из проекции кальвского дома. «Многие миры, многие части земли протягивали в наш дом и соединяли в нем свои руки и лучи. А дом был большой и старый, с многочисленными, частью пустыми, помещениями, с подвалами и большими гулкими коридорами, пахнувшими камнем и прохладой, и с бесконечными чердаками, полными дерева, фруктов, и сквозняков, и темных пустот… Здесь молились и читали Библию, учились и занимались индийской филологией, играли много хорошей музыки, здесь знали о Будде и Лао-цзы, из многих стран приезжали гости… здесь соседствовали наука и сказка… Многообразной и не во всем понятной была жизнь этого дома, многими цветами переливался здесь свет, богато и многоголосо звучала жизнь», — вспоминал Гессе в «Детстве волшебника» (1922–1937).
В сознании Гессе родной дом был праобразом мира, архетипом «самости» и «книги». Дом был полон книг, дом производил на свет книги, читал книги; книги составляли авторитет дома, и чтение, совмещаясь с наблюдениями за формами окружающего мира, стало для маленького Германа главным каналом восприятия окружающего, буква за буквой, образ за образом — сочинением жизни, «ключом и зовом к творению». Но чтение было также постижением достоинства и власти дома, постижением сосредоточенного, казалось, прежде всего в книгах магического авторитета родителей во главе с отцом. Поначалу чтение было звучащим словом матери, много занимавшейся с сыном. Слово было волшебным, превращалось в зримые образы предметов и событий хорошо известных и неведомых миров; образы возникали из детской книги с картинками, которая в раннем детстве стала для Гессе символом жизни, дома, родителей, а в дальнейшем, пройдя через многие его произведения, — символом самого детства и простодушного восприятия жизни. Уже в три года Герман попытался читать сам, и умение извлекать образы из букв и слов оказалось связано с отцом. «Мой отец застал меня как-то склонившимся над книгой, — вспоминал двадцатитрехлетний Гессе в 1900 году, — и показал несколько букв. Потом он закрыл книгу и в своей умной, любовной манере рассказал мне о большом мире книг и букв, ключ к которому — азбука и для познания тысячной части которого не хватит самой длинной жизни самого прилежного человека». Отождествление с отцом, его характером, ученостью, авторитетом происходило таким образом у Гессе в связи с книгой и чтением, активно формируя книжный комплекс и ощущение его авторитарности. В сочетании с прочими образами и качествами, в том числе с унаследованной от отца интровертированностью, книжная формация стимулировала в нарождающемся Я-сознании мальчика унаследованную от матери неукротимую энергию и ставшее в дальнейшем кредо писателя «своенравие». «Молись (Иоганнес) вместе со мною за маленького Германа и за меня, чтобы у меня хватило сил его воспитать, — писала мать в своем дневнике, — у мальчика огромная воля и воистину удивительная для его четырех лет разумность… Он отнимает у меня порядочно сил во внутренней борьбе против его высокого тиранического духа, его неистовства и напора». Прошло три-четыре года, и в начавшемся нежно-объектном отождествлении с матерью, в стремлении завладеть ее вниманием, в любви к ней, смягчающей страх и чувство вины перед отцом, символом «греха упущения», упрямство и своеволие Германа смягчились. Это означало также вытеснение того, что взрослый Гессе, усвоивший психоаналитическую теорию и практику лечения неврозов, осознает как страх инцеста. Вместе с тем мать, царящая в гессевском книжном доме, усиливает отцовскую авторитарность своими замечательными качествами. «Еще от матери и из собственного неясного чувства почитал я всех женщин как инородный, прекрасный и загадочный пол, который выше нас своей прирожденной красотой и цельностью и который мы должны считать священным, ибо он, подобно звездам и голубым горным вершинам, далек от нас и кажется ближе к Богу», — писал Гессе в 1903 году («Петер Каменцинд»). В процессе отождествления с родителями, бессознательные содержания переносились на связанные с книгами объекты (в последнее время прежде всего на мать) и в калейдоскопе архетипических символов делались, как в «книге образов», видимыми, будто изначально принадлежали этим объектам. Осадок от этих отождествлений примерно к десяти-двенадцати годам сформировался у Германа в то, что в психографии называется идеалом Я. В нечто притягательное, но вместе с тем недостижимое и сковывающее, в нечто, содержащее образы родителей (матери — «внутреннего» и отца — «внешнего»), в символически опредмеченную сложную формацию, слитую с автономным книжным комплексом.
