Бегущей строкой - Елена Сергеевна Холмогорова
Удивительно, что я запомнила, о чем говорили. Что колхоз тогда был маленький, председатель на лошади за день во все бригады успевал заехать, а не только в правлении сидел, бумажки перебирал. Много разговоров было про пенсии, которые, наконец, стали полагаться и колхозникам. Я помню, как считали, что можно купить на 12 полагавшихся рублей – серьезное выходило подспорье. Пели хором, конечно. «Каким ты был, таким остался…», «Вот кто-то с горочки спустился»… Потом стали просить «Тонька, теперь ты…», и некрасивая толстая баба вдруг запела сильным чистым голосом грустное «Степь да степь кругом…».
Единственная каменная постройка в Юшине – полуразрушенная церковь. В ней-то и было до укрупнения правление колхоза и что-то вроде клуба. Решила погуглить. Набираю в поисковике «Брянская область, Севский район, достопримечательности».
В основном братские воинские могилы: где обелиск с именами, где пирамидка со звездой без имен, а где – типовые памятники – чаще всего красноармеец в плащ-палатке со склоненной головой. Клише «партизанский край». Такая братская могила за невысокой оградой была и в Юшине. А есть, например, и неожиданное: «Памятное место, где в 1905 году восставшие крестьяне разгромили имение помещика Майендорфа». Сколько таких «памятных мест» по всей многострадальной России!
И вдруг: «Брянщина – родина мамонтов». Оказывается, в 1988 году в песчаном карьере около Севска случайно обнаружили едва ли не самое крупное в Европе скопление мамонтов: собрали целое семейство – папу, маму и четверых мамонтят. А всего нашли 3500 костей стада мамонтов из 30–35 особей. Вот и знай, чем останется твой край в истории…
Ну и, конечно, храмы. Нашла я и юшинский. «В начале XIX века построена каменная церковь Владимирской Божьей Матери, закрыта около 1930, частично сохранилась».
Воодушевленная, я вбила в поисковую строку тот адрес, который писала на конвертах…
Канал «Бродячий турист». «Всем привет!!! Я создал свой канал на ютюбе по походной тематике. Обзоры на снаряжение. Сталки по заброшкам. Покатушки по бездорожью…»
И два ролика Паши-туриста «Сталк по заброшенному селу Юшино» – осень и зима. Всезнающий Паша сообщает, что максимальное число жителей Юшина было в 1926 году – 810 человек. «С последними жителями отсюда жизнь ушла…» А дальше, не раз и не два: «Как же красиво тут!» И правда… Камера прикреплена у Паши на лбу, изображение вздрагивает при каждом шаге: поля, лес, речка. Проезженных дорог нет, тропинки едва протоптаны.
Конечно, я ничего не узнаю, не могу узнать, но оттого, что я здесь была, когда несли воду из колодца на коромысле, зажигали после заката керосиновую лампу-семилинейку, гремели молочными бидонами, вынимали ухватом картошку из печи, нестройно пели хором, чувство утраты сжимает горло. Ведомый странным увлечением, Паша-турист подходит к полуразвалившимся домам, в некоторые рискует зайти: разграблено все, в первую очередь металл и кирпич. А вот на стенах кое-где уцелели картинки в самодельных рамочках.
И в каждом доме мне мерещился тот самый…
Интернациональная улица, синий забор
Войну бабушка с дедушкой встретили на даче в Малаховке, поначалу надеялись переждать, даже козу купили. Козу, правда, вскоре продали: кроме домработницы, никто подхода к ней так и не нашел, а молоко и той не нравилось. А потом была эвакуация. После войны Малаховка стала очень бандитским местом – дорога с электрички, особенно темными августовскими вечерами, грозила неприятными, а то и опасными встречами. Так, продав ту дачу, из Малаховки перебрались чуть дальше от Москвы – на станцию Отдых. Это случилось в год моего рождения.
* * *
Я знала на нашем участке каждый сантиметр, каждое дерево, сейчас мне кажется, каждую травинку, хотя был он огромным – тридцать шесть соток. Высоченные сосны – фирменный знак «Казанки». (Интересно, что сейчас мы куда чаще говорим о шоссе как о направлении, а тогда, в моем детстве, ориентиром были железные дороги.) Считалось, что сосновый воздух полезен. И ели там были громадные, и березы. А еще сирень, жасмин, спирея… И клумбы – розы, флоксы, пионы… А вот огород был бедный, не входило это в сферу бабушкиных интересов. К тому же маленький рыночек неподалеку и местные «тетеньки», регулярно приносившие корзины прямо к ступенькам открытой террасы, тянувшейся вдоль всего фасада, вполне обеспечивали потребность в свежих овощах-фруктах и молоке-сметанке.
Большая часть сада была дикой, заросшей – мое детское счастье! Сад казался безграничным, и мечталось, чтобы лето было бесконечным. Любимый угол сада – у заднего забора за круглым столом, утопленным в кустах сирени. Там – заросли недотроги. Надо было нажать на стручок, чтобы оттуда с волшебным щелчком выскочили зернышки, а сам он завился тугой спиралью. Это можно было делать часами.
Лет до десяти выходить за калитку особенно и не хотелось: были всего-то два-три маршрута к подружкам, на соседние дачи. Но вечерами бабушка с приятельницами любила прогуляться, «сделать кружочек» по тускло освещенным редкими фонарями улицам. Наша – Интернациональная – была центральной, а потому заасфальтированной, остальные – песчаными. Я увязывалась за этой дамской компанией и с упоением вслушивалась во «взрослые» разговоры, никогда не встревая, стараясь быть незаметной – я так боялась, что меня прогонят! Иногда, к моей досаде, кто-то спохватывался: «Здесь ребенок!», – и всегда это было на самом интересном месте! Часто говорили о мужьях, вообще о мужчинах (забытая формула «он на большой работе»). Многое было мне, конечно, непонятно, но кое-что запало в сознание. Например, навсегда запомнила, как одна солидная, даже пожилая, как мне казалось (лет, наверное, сорока), хоть и самая красивая дама сказала: «А когда он небритый, назавтра лицо у меня целый день горит», все засмеялись, а у меня почему-то в солнечном сплетении завертелся волчок. Обсуждали, конечно же, моды, маски из клубники и огурцов, ругали домработниц… А когда мы возвращались домой, было совсем не страшно идти по длинной тропинке от калитки к дому, где на террасе желтым пятном горел большой абажур с бахромой.
На ночь полагалось закрывать деревянные ставни. Это был целый ритуал: один человек снаружи сдвигал створки и подпирал по диагонали железной палкой. Она заканчивалась штырем с прорезью, который вставлялся в сквозное отверстие. Тот, кто был внутри (чаще всего именно я) должен был ловко просунуть в эту щель чугунную затычку, которая не давала возможности открыть ставни с улицы. Потом надо
