Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Две холеные блондинки за тридцать, упрятавшие зрелые тела в облегающие темные костюмы, скрестив ноги восседали на высоких табуретах и слушали музыку. Потом одна вытащила из пачки «Kent» сигарету, и Синатра проворно подсунул под нее свою золотую зажигалку; женщина взяла его за руку, посмотрела на пальцы – грубые, узловатые, мизинцы оттопырены и с трудом сгибаются из-за артрита. Одет Синатра был, как всегда, безукоризненно: консервативный костюм-тройка стального цвета на кричаще-яркой шелковой подкладке; в начищенных до блеска английских ботинках, казалось, сверкают даже подошвы. Еще он носит – это всем известно – черную накладку на лысину: ни за что не скажешь, что парик; таких у него шестьдесят штук, и за всеми тщательно ухаживает неприметная седовласая женщина; упрятав паричок в крохотный мешочек, она следует за Синатрой по пятам во время его выступлений и получает за это четыреста долларов в неделю. Самая выдающаяся черта в лице Синатры – его глаза, ясные, голубые, настороженные, глаза, способные за секунду заледенеть от гнева, или засиять дружелюбием, или, как сейчас, подернуться задумчивой дымкой, не дающей друзьям приблизиться к нему и заговорить.
Лео Дюроше, один из ближайших друзей Синатры, резался в пул в маленькой бильярдной позади бара. У двери стоял пресс-атташе Джим Махони, узкоглазый, коренастый тип с квадратной челюстью, которого можно было бы принять за ирландского мужлана, не носи он дорогущие европейские костюмы и шикарные ботинки, нередко украшенные полированными пряжками. Рядом с ним высился здоровенный, широкоплечий, девяностокилограммовый актер Брэд Декстер – как обычно, старательно выкатывал грудь, чтобы скрыть выпирающий живот.
Брэд Декстер снялся в нескольких фильмах и телесериалах, проявив себя как талантливый характерный актер, но на Беверли-Хиллз он был не менее известен ролью, которую сыграл два года назад на Гавайях, когда, рискуя собой, проплыл несколько сот метров, чтобы спасти Синатру, захлебывающегося в приливном водовороте. С той поры Декстер стал постоянным спутником Синатры и штатным продюсером его кинокомпании. У него шикарный кабинет рядом с офисом Синатры, он бесконечно ищет литературный материал, подходящий для сценариев, где его кумиру будет обеспечена новая звездная роль. Всякий раз, когда они с Синатрой оказываются в окружении незнакомцев, Декстер тревожится – он знает, что Синатра умеет пробуждать в людях и лучшее, и худшее. Кое-кто из мужчин иной раз становится агрессивен, кое-кто из женщин предается флирту, а прочие стоят вокруг и скептически смотрят; все словно опьянены одним присутствием Синатры. Да и он сам, если чувствует себя так плохо, как сегодня, бывает напряжен, нетерпим, а что в итоге?.. Газетные заголовки. Так что Декстер всегда пытается предугадать опасность и предупредить друга загодя. Он не скрывает своего желания опекать Синатру, а недавно в порыве откровенности признался: «Я убить готов за него».
Такое заявление легко счесть слишком уж драматичным, особенно вне контекста, но оно отражает, насколько предан Синатре его ближний круг. Вполне характерно для Синатры, хотя, может, он сам того не осознает – ему нужно «All the Way», «All or Nothing at All[2]». Это сицилийская черта; другом ему можно быть, если ты готов идти до конца, не то что легковесные англо-саксонские скептики. Но если друзья хранят верность, нет на свете того, чего Синатра не сделает: он одарит роскошными дарами, будет добр, поддержит, когда ты на дне, щедро похвалит, когда на коне. Но друзьям надо всегда помнить одно: он Синатра. Босс. Il Padrone[3].
Я наблюдал эту сицилийскую сторону Синатры прошлым летом в нью-йоркском «Салуне Джилли», на Западной 52-й улице Манхэттена (единственный раз до этой калифорнийской ночи, когда я близко к нему подобрался); Синатра там выпивает, когда бывает в Нью-Йорке, и для него в зале за баром у стены стоит специально приготовленный стул, на который никто не имеет права садиться. Когда он сидит за длинным столом в окружении ближайших нью-йоркских друзей (в их число входят хозяин «Салуна» Джилли Риццо и его жена с лазурными волосами, Хани по прозвищу Синяя Жидовка), возле ресторана разворачивается престранный ритуал. Тем вечером десятки людей – кто-то из случайных друзей Синатры, кто-то просто знакомый, другие вообще ему никто – столпились перед входом в «Салун Джилли» благоговейно, как перед мавзолеем. Люди из Нью-Йорка, Бруклина, Атлантик-Сити, Хобокена. Старые и молодые актеры, бывшие боксеры-профессионалы, усталые трубачи, политики, мальчик с тросточкой. Там была толстая дама, уверявшая, что помнит Синатру, когда он в 33‑м бросал ей на крыльцо газету Jersey Observer. Были супружеские пары среднего возраста, якобы слышавшие, как Синатра пел в «Rustic Cabin» в 38‑м («Мы знали, что он далеко пойдет!») Или они слышали, как он выступал с биг-бендом Гарри Джеймса в 39‑м, или с Томми Дорси в 41‑м («Да, та самая песня “I’ll Never Smile Again[4]”, он пел ее ночью на свалке близ Ньюарка, а мы танцевали»). Кто-то вспоминал его выступления в галстуке-бабочке с девчонками в кинотеатре «Paramount», а еще «The Voice», его дебютный альбом; одна женщина припомнила, как мерзкий восемнадцатилетний сорванец Александр Дорогокупец кинул в Синатру помидором, за что стоявшие на балконе девицы чуть не убили его. Что потом сталось с беднягой Александром? Дама не знала.
Они вспоминали и его провал, когда он пел всякую пошлятину вроде «Mairzy Doats»; вспоминали возрождение… много еще чего вспомнили эти люди, стоя в тот вечер у «Салуна Джилли», куда их не пустили. Кто-то ушел, но большинство осталось в надежде на то, что вскоре пробьются или просочатся к Джилли меж локтей и задов толпы, осаждающей бар, и увидят за столом его. Больше им ничего не было нужно – только увидеть. И несколько мгновений они молча глазели и глазели сквозь сигарный дым. Потом развернулись, протолкались наружу, разошлись по домам.
Некоторым из близких друзей Синатры, которых охранники Джилли знают в лицо, удается пробраться в зал. Но уж там каждый сам за себя. В тот вечер бывший футболист Фрэнк Гиффорд в три захода продвинулся не больше, чем на шесть метров. Другим повезло приблизиться к Синатре на расстояние вытянутой руки, но, конечно, не пожать ее; в лучшем случае они коснулись его плеча или рукава, а то и просто постояли вблизи – вдруг заметит, подмигнет, помашет, назовет по имени (у него потрясающая память на имена); потом можно повернуться и уйти. Они отметились, они выразили уважение. А у меня, пока я смотрел на этот ритуал, создавалось впечатление, что Фрэнк Синатра пребывал одновременно
