Дом Виндзоров: Правда и вымысел о жизни королевской семьи - Тина Браун
С откровенностью члены королевской семьи сталкиваются редко. Мандельсон вспоминал, как Чарльз «ошарашенно замер» и как в глазах Камиллы появилась тревога. Однако принц лишь сказал гостю спасибо за искренность и даже прислал ему благодарственное письмо. Оно заставило Мандельсона задуматься, с какими удивительными сложностями сталкиваются монархи. «Для меня и других политиков существуют границы, которые необходимо оберегать, – писал он в книге. – Но для Чарльза и Королевы сама жизнь – работа. Каждый их жест, улыбка, движение бровью, отношения с кем-либо рассматриваются как часть их главной задачи, заключающейся в том, чтобы быть королевской семьей».
III
Смерть тридцатишестилетней Дианы стала для Королевы потрясением, поскольку тогда для нее смешалось частное и публичное. Диана, чья жизнь трагически оборвалась в ужасной аварии 31 августа 1997 года, была не только бывшей женой ее сына, но и матерью будущего короля и обожаемой иконой нации.
Люди, которые никогда не встречались с принцессой Уэльской, прибывали в Лондон со скоростью шесть тысяч человек в час, чтобы оплакать ее кончину. Огромная толпа наглядно показывала, насколько различными были ее почитатели: старые и молодые, чернокожие и белые, выходцы из Южной и Восточной Азии, в шортах и сари, полосатых костюмах и хиджабах, на инвалидных креслах и костылях, с детьми на плечах и младенцами в колясках. Гора букетов у Кенсингтонского дворца становилась все выше. Смерть матери Терезы 5 сентября осталась практически незамеченной; беспокойная и непокорная принцесса Уэльская должна была вот-вот стать новой «святой», причем не только в Великобритании – по всему миру. Еще ни один монарх в Соединенном Королевстве не обладал такой властью над умами и воображением людей, и этот факт не укрылся от премьер-министра Тони Блэра, который назвал Диану «народной принцессой».
Горе, словно цунами, захлестнуло страну. Раньше всех устраивало, что монарх в первую очередь символ. Теперь этого было недостаточно. Обычно Королева прекрасно знала, что правильная реакция заключается в том, чтобы – в формулировке Питера Мандельсона – «просто быть», но после смерти Дианы это знание испытывала на прочность потребность в эмоциональном отклике, соответствующем масштабу кризиса. Елизавета предпочла бы остаться с внуками в Балморале и утешать их; царившая в обществе истерия, требовавшая иных действий, вызывала у нее отвращение. «Она осознавала значимость этого события, но по-своему, – пишет Тони Блэр в книге «Путь» (A Journey). – И не собиралась позволять помыкать собой. В этом смысле она вела себя истинно по-королевски… Между правителем и подданными установился странный симбиоз, и люди требовали, чтобы Королева признала: она правит с их согласия и должна уступать настояниям».
Так и вышло. После пяти дней народных волнений Елизавета неохотно возвратилась в Лондон, пройдя через шумную толпу и осмотрев возложенные у Букингемского дворца цветы. Затем она в прямом эфире обратилась к нации – это случалось нечасто – и выразила сочувствие, которого, скорее всего, не испытывала (назвать себя «бабушкой» ее убедили на Даунинг-стрит). В конце концов ей пришлось смириться и приспустить флаг над Букингемским дворцом. Мне рассказывали, что принц Филипп расценил все это как величайшее унижение.
IV
Самый сложный разговор в жизни Чарльза состоялся в 7:15 утра в замке Балморал, когда он разбудил сыновей (одному было двенадцать, второму – пятнадцать), чтобы сообщить о смерти их матери. В документальном фильме, снятом Ником Кентом на двадцатилетие со дня гибели Дианы, принц Гарри описал ощущения от того дня, о которых в более поздних интервью больше не упоминал: «Это очень тяжело – говорить своим детям, что второй их родитель умер… Но он был рядом, понимаете? Теперь остался он один, и поэтому старался изо всех сил, оберегал и заботился».
Принц Уильям вспоминал: «Шок – вот что ты ощущаешь. Я чувствую это до сих пор… Люди часто говорят, что это кратковременное состояние, но это не так. Потрясение того дня сопровождает меня уже двадцать лет, словно я несу тяжкий груз».
Организовать погребение Дианы всего за неделю было непросто. Джордж Кэри, архиепископ Кентерберийский, отправил настоятелю Вестминстерского собора молитвы, которые должны были прозвучать на службе. Ему в ответ сообщили, что семейство Спенсеров не желает упоминаний королевской семьи. Букингемский дворец, в свою очередь, настаивал на отдельной молитве для представителей Короны и на том, чтобы не произносились слова «народная принцесса».
Четыре дня продолжались споры о том, кто из мужчин королевской семьи должен идти за гробом Дианы. Пожелания сторон передавали личный секретарь Королевы Роберт Феллоуз, находившийся в Лондоне, и его представитель Робин Джанврин, оказавшийся в самой гуще событий – в замке Балморал. Принц Филипп, который следил за переговорами, время от времени громогласно в них вмешивался.
Один из тех людей, кто занимался планированием похорон, рассказал мне следующее: «Спенсеры то и дело говорили, что должны будут делать дети. Филипп неожиданно не выдержал: "Перестаньте диктовать нам, как поступить с мальчиками. Они только что потеряли мать!" В его голосе было столько эмоций! Он говорил как дедушка». А еще он говорил как человек, фактически лишившийся матери, когда ему было десять.
Аластер Кэмпбелл, пресс-секретарь Тони Блэра, в дневниковой записи от 4 сентября 1997 года отметил, что принца Уильяма «поглотила ненависть к средствам массовой информации», охотившимся за его матерью, и он отказывался следовать за гробом. Они с Гарри твердо придерживались этого решения. Принц Чарльз должен был отправиться в Вестминстерское аббатство вместе с братом Дианы, но Чарльз Спенсер так сильно его ненавидел, что не хотел даже ехать с ним в одной машине. В итоге Филипп, который всегда умел находить решения в сложных ситуациях, мягко убедил мальчиков: «Если я пойду за гробом, пойдете ли вы со мной?» Он напомнил им, как фотографии похорон важны для всего мира. Хотя Гарри и по сей день вспоминает, насколько это было тяжело лично для него, с точки зрения дворца Филипп поступил правильно. Три поколения мужчин королевской семьи, торжественно следующих за гробом Дианы, – это невозможно забыть, в том числе и как важное заявление о династической преемственности, которое было необходимо монархии.
В Вестминстерском аббатстве царила тяжелая тишина, нарушаемая только всхлипываниями и тихими рыданиями. Джордж Грейг, редактор, чья сестра когда-то снимала квартиру вместе с Дианой, а потом вошла в ее свиту, сказал мне: «Все вокруг было погружено в печаль, присутствующие чувствовали себя в самом сердце скорбящего мира».
Вряд ли что-то могло потрясти и разозлить Ее величество и принца Филиппа – в их жизни в служении обществу – больше, чем обвинительная речь брата Дианы, Чарльза Спенсера. Его слова, прозвучавшие с кафедры, произвели эффект разорвавшейся ручной гранаты, брошенной в присутствующих на церемонии членов дома Виндзоров. Чарльзу Спенсеру тогда было тридцать три года, и его литературной славе еще предстояло окрепнуть благодаря множеству мастерски написанных историй. Ту речь он посвятил Диане Преследуемой, проявив ту же склонность к риску, которая была у его сестры. Он пообещал ее духу: «Мы не позволим [юным принцам] страдать от тех притеснений, которые часто ввергали тебя в отчаяние и слезы». Он заявил: «Мы, твоя кровная семья, сделаем все возможное, чтобы продолжить воспитание этих выдающихся молодых людей в русле любви и творческой свободы. Так их души не будут скованы слепым следованием долгу и традициям, а смогут петь в полный голос, как ты хотела».
Кровная семья! Этими словами Чарльз Спенсер нанес окаменевшим членам королевской семьи метафорический удар в лицо. В былые времена за такое его швырнули бы в Тауэр и казнили. Особенно оскорбительной была та часть речи, в которой
