Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин
У Джерома-Джерома, где он пишет о герое пошлых пьес, что катит в деревню, чтобы читать нравоученья и блаженствовать: «Нравоучения — это его конек, их запасы у него неистощимы. Он надут благородными мыслями, как мыльный пузырь — воздухом. Подобные же бледные, расплывчатые идеи проповедуют на благочестивых собраниях (шесть пенсов за вход). Нас преследует мысль, что где-то мы их уже слышали. В памяти всплывает длинный мрачный класс, давящая тишина, которую изредка нарушает скрип стальных перьев и шепот: "Дай конфетку, Билл. Я ведь с тобой дружу!", или погромче: "Сэр, пусть Джимми Баглс не толкается!" Но герой считает свои изречения алмазами, только что извлеченными из философских копей. Галерка их бурно одобряет. Галерочники — добряки, они всегда сердечно встречают старинных друзей».
Галёрочников в блогосфере полно, это да.
Извините, если кого обидел.
11 января 2008
История про разговоры CMVII*
— Курт Брахарц — немецкий гастрофилософ, эстет, потомок и наследник эпикурейцев (в гастрономической части), гурман и изысканный едок. Немецкий товарищ написал non/fiction дилогию "Страсть Исава" и "Исав насытившийся". Очень очень рекомендую!!! Такого не писал еще никто! Философия еды, мысли о еде, описания меню, ресторанов, все очень тонко и эстетски. Настоящий трюфель в помойной яме современной литры.
— Вот-вот. Трюфель в помойной яме! Клёво. Там ему самое место. Я надеюсь, что в аннотации так и написано — книгу, которую вы держите в руках, только что вынули из помойной ямы русской литературы, на ней ещё сопли Пелевина, остатки обеда калоеда Сорокина и пыль веков Акунина.
Извините, если кого обидел.
11 января 2008
История про Гражданскую войну
Как-то, давным-давно, в Живом Журнале возникли очередные массовые дискуссии и голосования — за кого бы были современные офисные крысы — за красных или за белых. Причём ситуация с тем, что их выведут к оврагу какие-то невнятные люди, сняв ценные сапоги и оренбургские пуховые платки, заведомо не рассматривалась.
Это всё были безумные попытки соотнести себя с социальным выбором, который во-первых не повторим, а во-вторых, известен лишь по книгам. До сих пор происходят отвратительные споры, что за "комиссары в пыльных шлемах" склонялись над героем песни.
Ну и современному человеку не хочется быть лагерной пылью или смазкой для колеса истории, а хочется быть, по крайней мере, "менеджером среднего звена" — краскомом, что беседует с комсомольцем Николаем Дементьевым о Пастернаке и Сельвинском, качаясь в сёдлах, или белогвардейским поручиком, что хорошо поднялся на частном извозе в городе Париже.
Трупом-то кто хочет?
Ну и с процентами проголосовавших за красных и белых совсем вышла сумятица (эти проценты начали тут же складывать и вычитать, делить и множить).
Ведь большевики аккуратно съели своих товарищей борьбе — начиная с меньшевиков и кончая разными типами эсеров. Поэтому говоря о возрасте «менеджеров» — совершенно непонятно, как их выбрать для статистики — кто кого с кем ассоциирует.
Вот группа сорока-пятидесятилетних с опытом ссылок тюрем… Вот — вчерашние студенты и гимназисты, а вот народные крестьянские вожди…
Например, считать ли «менеджером» Виктора Шкловского — про которого комендант написал «Окружён броневиками Шкловского. Вынужден отступить», и с которым Булгаков связывал падение гетьмана в более позднее время.
В общем, как не крути, разговор о «менеджерах» вообще и их возрасте вообще — средняя температура по больнице — у одних 39, а другие — холодеют. А в среднем — 36.6.
То есть, часто вообще нет "красных" и "белых". Например, человек-матрос-солдат бежит стреляет на ходу по Зимнему, потом уезжает в деревню на Украину и тихо тырит ложки из барского имения. Потом его мобилизуют к белым, откуда он благополучно бежит к Махно и воюет у него пару лет, а когда тому приходит конец, он одевает буденновку и благополучно служит в Красной армии. Куда его считать? Неясно.
Хотя возраст у него определённо есть.
Или жили на свете национальные элементы революции и Гражданской войны — краснокитайцы, чехи, латышские стрелки. У них практически не было текучести кадров, а историческая судьба сложилась совершенно особая.
Наконец, не есть открытие, что в отличие от просторов Украины и Центральной России — в Сибири революция шла совершенно иначе, и крепкие мужики кончали бывших гимназистов в кожаных тужурках исправно и споро — мужикам было что терять. При этом такие мужики формально не были белогвардейцами, да термин "белопартизаны" не привился.
Мутная историческая каша в головах соткана из нескольких слоёв нитяного знания — советских детских книг, разрозненных мемуаров, разоблачительных статей и современных телевизионных фильмов.
Все эти мысли — следствие психотерапевтического выговаривания после знакомства с фоллаутчиками, что пишут инструкции по выживанию в случае нового катаклизма. Прочь, призраки майя, прочь, конец света в одной отдельно взятой стране, прочь, проклятие Глуховского!
Извините, если кого обидел.
11 января 2008
История про исторический выбор
Был один советский фильм, суть которого я переиначил в своём воспоминании. Мне казалось что там, в начале шестидесятых годов, с круизного лайнера (здесь аллюзия на Фильм «Бриллиантовая рука») на французскую землю сходят советские туристы. И вот в ресторанчике один из них, советский генерал, рассказывает историю своей жизни, не замечая, что его подслушивает официант.
Тут расхождение — мне казалось, генерал был в молодости денщиком у будущего официанта (которого играл будущий Штирлиц Тихонов), а потом их развела Гражданская война.
Однако в настоящем фильме «Две жизни» денщик был молодым офицером и пал жертвой розыгрыша в каком-то имении, но дело не в этом.
Здесь очень интересная задача в области прагматики (если отвлечься от идеологии и идеалов). Например, понятно, что в 1916 году быть офицером лучше, чем денщиком.
А вот когда двадцатый год и давка у причала — лучше быть краскомом и бывшим денщиком.
Но понятно, что французскому официанту не грозит чистка и 1937 год. Ясен перец, ему не попасть в котёл под Киевом. Но в 1950 году генерал Советской армии живёт несколько лучше, чем официант в Ницце.
Допустим, они оба Мафусаилы, и вот наступает 1991 год. И вот одинокому французскому официанту (или метродотелю —
