Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма - Коллектив авторов
Хотя историки традиционно связывают интеграцию спортивного костюма в мужскую моду с распространением американского рэпа и черного хип-хопа, в Великобритании этот предмет гардероба определенно ассоциируется с белыми представителями рабочего класса. Спортивный костюм начал приобретать популярность, когда деиндустриализация[527] была в самом разгаре, а медиа много писали о кризисе маскулинности. Было бы удобно рассматривать дальнейшую историю спортивного костюма в контексте молодежной субкультурной моды. (Я отчасти делала нечто подобное в главе о худи в настоящем издании, а также в других работах.) Проблема, однако, гораздо шире, прежде всего потому, что носить спортивный костюм может практически любой человек. Если одежда доступна всем, если она гомогенна или глобальна, как тогда получается, что она интерпретируется как революционная или возмутительная?[528]
Мы привыкли, что женская мода ассоциируется с дискомфортом: ограничением свободы движения, облегающим силуэтом, шнуровкой. Традиционно считается, что это репрезентация социального контроля и зависимого положения женщины. Развивая эту мысль, можно было бы предположить, что с мужским гардеробом дела обстояли принципиально иначе. История, однако, свидетельствует об обратном: мужчины тоже носили шнуровку и неудобные наряды. Позднее, с развитием практик индивидуального пошива и привычки скрывать телесные недостатки с помощью одежды, комфорт начал цениться и был интегрирован в классовые иерархии. Иными словами, комфорт не противоречит нормативности или формальности, и он легко сочетается с одним из важных вестиментарных иерархических маркеров — элегантностью. Элегантный комфорт стоит дорого. Такая одежда тщательно подогнана по фигуре и сшита из хороших материалов — вероятно, на Сэвил-роу. Во всяком случае, так обстоят дела в мужской моде с начала XX века. Развитие производства и розничной торговли привело к демократизации моды. И вместе с тем, хотя клерк, на первый взгляд, может сегодня одеться как топ-менеджер, качество костюма, степень его элегантности, его вестиментарные коды говорят сами за себя. Костюм определенно имеет классовую принадлежность. Использование одежды для самопрезентации неотделимо от поведения владельца, выдающего его происхождение. Так функционирует культурный капитал в понимании П. Бурдьё[529]: принципиально важно, как именно человек потребляет и носит одежду. В 1980-х годах в Британии спортивный костюм чаще носили не спортсмены, а зрители на трибунах. Именно тогда он превратился в маркер не только маргинализованной, но и транзитивной маскулинности, обновляемой в условиях кризиса, — маскулинности, которую можно описать как «пребывающую в бездействии»[530].
В одной из предыдущих глав я рассказывала, как субкультурные группы (например, «кэжуалы») используют спортивную одежду для взаимодействия с социокультурной маргинализацией и как они реализуют специфические виды маскулинности. В заключении я интерпретировала спортивный костюм как своего рода реапроприированный бриколаж, элемент карнавала, временно низвергающего властные иерархии.
«Закаленные в шахтах» молодые мужчины, за отсутствием шахты или верфи, где их мачизм нашел бы применение, сублимируют традиционную «грубость» рабочего класса в контексте карнавала… Можно определенно утверждать, что карнавализация популярной культуры обеспечивает им важную эмоциональную поддержку, помогающую справиться со стремительно меняющейся реальностью[531].
Апроприация рабочей молодежью люксовых брендов спортивной одежды (Pringle, Fila, Lacoste), предназначенной для пожилых потребителей среднего класса, играющих в гольф или теннис или увлеченных парусным спортом, помогала синим воротничкам справиться с утратой маскулинности в ее прежнем изводе. Поддерживая устоявшуюся систему власти и контроля, консюмеризм в то же время ее трансформировал. Идея власти сопрягалась с культурным капиталом бренда, прочно ассоциирующим категорию контроля с рыночными механизмами. Тем не менее традиционные репрезентации рабочей маскулинности (дисциплина, напористость, физическое доминирование, грубость) никуда не делись и находили выход в актах насилия. «Грубый» мужчина облачался в «мягкую» одежду, и получалось, что разные типы маскулинности могут мирно сосуществовать, не вытесняя друг друга[532]. Это следует принимать во внимание и при исследовании спортивного костюма: в обоих случаях мы имеем дело с одной и той же одеждой, которую носят представители одной и той же социальной группы, в условиях деиндустриализации превратившейся в новый низший не-рабочий класс. Однако если моду и поведение футбольных хулиганов можно интерпретировать как субкультурный феномен, то с исследованием групп, просто реагирующих на радикально меняющие жизнь обстоятельства, дело обстоит иначе. Ожидание или ничегонеделание в спортивном костюме предполагает совмещение двух разных модусов: актуального бездействия (ничегонеделание, ношение спортивного костюма) и потенциальной готовности к действию (спорт, сбрасывание спортивного костюма), что вызывает напряжение, требующее разрядки. Именно это дискомфортное состояние выжидания и превращает спортивный костюм в одежду подозрительных личностей — тех, кто невидим, кто пока бездействует, кто вытеснен на обочину. Человек в спортивном костюме похож на отдыхающего спортсмена. Он не может или не хочет соревноваться, поэтому само его существование ставит под сомнение жизнеспособность стереотипных маскулинных поведенческих паттернов.
Спортивный костюм — идеальная маскировка, и в этом качестве он символичен. Он отсылает к униформе конкурентоспособного мужчины — деловому костюму, также состоящему из двух частей: пиджака и брюк. Вместе с тем, если деловой костюм скрывает тело и акцентирует не физические, а интеллектуальные аспекты маскулинности, то спортивный костюм может не только прятать, но и обнажать. В нем легко укрыться, но его также можно быстро снять. Подобно маске, он интригует наблюдателя, гадающего, что же таится под ним. Это ощущение, однако, имеет мало общего с кратковременным удовлетворением, которое доставляет стриптиз. Возможность быстро снять спортивный костюм — очень важный фактор. Он ассоциирован и с (гипотетической) криминальной деятельностью, и с репрезентациями маскулинности. Во-первых, конструкция костюма и его дизайн — мешковатость в сочетании с эластичным поясом, курткой на молнии (и, возможно, с карманом) — позволяет легко прятать вещи. Спортивный костюм удобен для вора[533]. В свою очередь, мешковатые штаны в сочетании со специфической походкой наводят на мысль о спрятанном в складках одежды оружии[534]. Немаловажно также, что мешковатую свободную униформу долгое время носили заключенные в американских тюрьмах и члены банд[535]. Таким образом, спортивный костюм может интерпретироваться как предмет гардероба, подходящий для человека, не вписывающегося в дисциплинарные нормы, для преступника.
Отказ соответствовать дисциплинарным нормам имеет непосредственное отношение к конструированию маскулинности. Владелец спортивного костюма может считать его просто удобным, однако нельзя не заметить, что эластичный пояс и мешковатый крой удачно маскируют недисциплинированное тело. В этой одежде можно безнаказанно толстеть, поскольку пояс и ткань легко тянутся. Так конструируется неудобная маскулинность, отличная от идеальной. В отличие от профессиональных спортсменов, мужчина в спортивном костюме — не участник состязания. Он не испытывает дискомфорта, который доставляют тренировки, он не занят тяжелой физической работой — ни на заводе, ни в тренажерном зале. Возможно, ему это нравится? Может быть, довольство своим телом и сознательный отказ от участия в состязании, от стереотипно-маскулинного поведения — это и есть комфорт? И здесь следует задаться вопросом: является ли подобное поведение следствием свободного выбора или оно навязывается извне? Что это — отдых от игры или удаление с поля?
