Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №1 (2004)
Можно представить мое тогдашнее волнение и даже некоторое смятение, когда выяснилось, что рецензировал мое сочинение не кто-нибудь, а сам автор знаменитых “Записок агронома” и других широко известных произведений. Собравшись с духом, стал читать дальше. Маститый писатель разбирал рассказ, что называется, по косточкам, делая упор на всяких моих литературных погрешностях. Особо досталось за языковую неряшливость. “У Вас так много лишнего, что редактировать рассказ еще нельзя”, — резюмировал именитый рецензент.
Не сразу я обратил внимание на это обнадеживающее слово “еще”... Смысл его дошел до меня, когда прочитал нижеследующие строки: “Думайте над каждой фразой, над каждым словом. Так пройдитесь по в с е м у рассказу. Он стоит того, чтобы над ним поработать”. Заканчивалось письмо словами: “Когда закончите, пришлите рассказ в “Подъем” на имя редактора. Не спешите”.
Признаться, у меня даже дыхание перехватило от такого совсем неожиданного и радостного для меня поворота дела. И какое уж там “не спешите”!.. Менее чем за сутки переписал рассказ заново, стараясь учесть все замечания и пожелания рецензента. Но рукопись сразу в журнал не послал, а выжидал еще целую неделю...
Спустя какое-то время из “Подъема” пришло письмо за подписью редактора Ф. Волохова. Он сообщал, что рассказ “Хозяин” редакция намечает поставить в четвертый, августовский номер (журнал издавался тогда раз в два месяца). И точно, в конце августа я купил в киоске “Союзпечати” журнал “Подъем”, в котором был помещен и мой рассказ. Так с подачи Е. И. Носова и Г. Н. Троепольского у меня завязались прочные творческие связи с “Подъемом”, где в последующие годы я опубликовал еще несколько своих рассказов. Эти и добавленные к ним пара новых сочинений и составили затем первый небольшой прозаический сборник “Солнце играет”, выпущенный в Воронеже, в Центрально-Черноземном книжном издательстве в 1968 году.
* * *
Но все это было потом, через несколько лет, наполненных беспоря-дочными поисками своей темы, своей манеры письма. Первая скромная удача на этом пути, связанная с публикацией рассказа в “толстом” журнале, не избавила от сомнений и неуверенности в избранной стезе. Скорее наоборот, как раз после этого по-настоящему ощутил, сколь тяжела и ответственна эта ноша — литературная. Писать по старинке, как писалось до “Хозяина”, было уже нельзя, а “по-новому” — не всегда получалось... И на этом пути весомой опорой становились “носовские университеты”.
Это Игорь Лободин, мой младший собрат по литературным “страданиям” и коллега по журналистской работе (мы оба тогда были сотрудниками областного комитета по радиовещанию и телевидению), придумал такое определение — “носовские университеты”. И проходили мы их с Игорем часто вместе.
Евгений Иванович почти никогда не поучал нас, как надо писать, а приобщал к литературному творчеству методом “от противного”. Разбирая “по пунктикам” наши рукописи, он доходчиво пояснял, к а к писать не следует. И, странное дело, после этого становилось понятнее, как с л е д у е т писать... Но особенно поучительной для нас, литературных новобранцев, была твор-ческая “кухня” самого Евгения Ивановича. Одно дело прочесть уже ограненные, до блеска чеканные строки мастера в напечатанном типографском тексте и совсем другое — увидеть их в авторской черновой рукописи “живыми”, еще не остывшими под писательским пером...
Помню, как в одно из наших посещений квартиры Е. И. Носова он прочитал нам первые строки начатого им нового рассказа. Читал он ровным, спокойным голосом, без интонаций, но все-таки чувствовалось, что внутренне сам воодушевлен написанным и теперь как бы со стороны (нашими ушами!) вслушивается в только что родившиеся строки.
“В междуречье верхних притоков Днепра и Дона, по сухим увалистым водоразделам еще и теперь сохранились клочки дикой, непаханной степи, некогда уходившей от порубежных русских земель к Черному и Каспийскому морям — и дальше, за Волгу, в необозримые киргизские кочевья, — чуть нараспев читал он. — Острова же тех прежних первозданных степей затерялись теперь в безбрежном море паханных и перепаханных полей, окружены селами и деревеньками, опутаны шоссейными и проселочными дорогами, по которым снуют автобусы и “Волги” или катят грузовики со всякой колхозной пожитью — зерном и картошкой, молоком и сахарными бураками. Но странная, непривычная тишина охватывает всякого, кто после каждодневной сутолоки, житейских дел и забот шагнет вдруг в дикие травы. Как и сотни лет назад, шумят, переливаются седые ковыли, одиноко в вечном сне дремлют курганы, подернутые синеватой марью, и все так же кружат над дикой равниной отрешенные ото всего степные орлы, под крыльями которых проходят столетия...”.
После прочитанного писателем мы сидели с Игорем молча, завороженные услышанным, этой чеканной вязью волшебных носовских строк, не в состоянии вымолвить ни слова. Молчал и Евгений Иванович, машинально равняя стопку листов легким постукиванием о крышку стола и ни о чем нас не спрашивая. Да и к чему было спрашивать, если по выражению наших лиц и без слов все было понятно...
— Это будет, наверное, что-то эпическое, да?.. — вымолвил наконец Игорь.
— Это будет скорее трагическое... — не сразу, в раздумье отозвался Евгений Иванович и вкратце посвятил нас в замысел своего повествования.
В центре его — Игнат, бывший фронтовой кавалерист, устроившийся после войны объездчиком в степной заповедник, натура эгоистичная, замкнутая, этакий бирюк-отшельник. Он-то и станет причиной трагедии, разыгравшейся темной грозовой ночью в заповедной степи, с описания которой и начинается рассказ “Объездчик”...
А спустя несколько месяцев я увидел носовский рассказ (вместе с другим — “За лесами, за долами”) напечатанным в “Новом мире”. Та публикация в журнале А. Твардовского сразу вознесла Евгения Носова на новую творческую высоту — это единодушно отмечали самые именитые столичные критики. И еще тогда, помнится, Евгений Иванович сказал мне (сказал приглушенным голосом, как о некоей строгой тайне), что об этих его рассказах, в особен-ности об “Объездчике”, с одобрением отозвался опальный А. Солженицын. Кто мог подумать в ту пору, что спустя больше трех десятилетий Евгений Носов за свои литературные труды получит престижную солженицынскую премию из рук самого учредителя?..
Общаясь с маститым писателем, я, как и многие другие начинающие авторы, старался выпытать у него так называемые “секреты мастерства”. Он обычно отшучивался, но как-то раз ответил на полном серьезе. На мой вопрос, что для него труднее всего в творчестве — описание предмета или психологическая характеристика героя повествования, либо что-то другое, Евгений Иванович совершенно неожиданно для меня ответил:
— Самое трудное — диалоги. — И пояснил: — Вот он сказал, а что ему тот ответил?..
А я-то, наивный, думал, что разговоры действующих лиц даются ему легко, без всяких усилий. Да и как было не думать, если все диалоги в его произведениях живые и естественные, как само дыхание... Вот беру с полки любую носовскую книгу, наугад раскрываю страницу и читаю:
“Неожиданно под старухой резко, звонко, пронзительно гаркнул гусь. Все оглянулись (дело происходит на сельском аэродроме возле диспетчерской будки, где пассажиры ожидают прибытия самолета. — Л. К. ).
— Черт знает что такое, — проворчал гражданин в очках, морщась и косясь на старуху.
— А что я сделаю? — засмущалась женщина (дочь старухи. — Л. К. ). — Накормленный, напоенный...
— На то есть автобус, — сказал гражданин в очках.
— Говорила, мама, давай зарежем. Одни только неприятности, — сказала женщина. — Еще и за корзину возьмут, за место посчитают. И люди вот обижаются...
— Сердит, пока за стол не сел, — строго сказала бабка”.
Разве не возникает у читателя ощущение, что весь этот выразительный разговор подслушан автором в самой жизни, а не “сложен” им немалыми творческими усилиями? И что еще примечательно: за словами действующих лиц отчетливо угадываются их характеры. Это и есть настоящее мастерство, когда к написанному, как говорится, ни прибавить, ни убавить...
Сам большой мастер литературы, Евгений Иванович весьма ценил это мастерство и в произведениях собратьев по перу, прежде всего самых близких друзей-писателей. Вспоминаю, как с упоением он рассказывал мне о своем вологодском друге, замечательном писателе Василии Белове, о его творчестве. Осталась в памяти приведенная Евгением Ивановичем фраза из беловского рассказа “Кони”, где главным героем был пожилой колхозный пастух Лабутя. Фраза, которой восхищался Носов, была такая: “Кони паслись в паровом поле и не так далеко”. Признаться, я не сразу смог уяснить, что же такого особенного в этой фразе. Простое, обычное предложение... Все прояснила следующая за процитированной фраза: “Лабутя почувствовал это особым чутьем”. Так вот в чем дело: пастух Лабутя не увидел коней (в ночной темноте это было невозможно), а только чутьем ощутил их близкое присутствие. “Нет, ты послушай, как это поэтично: “Кони паслись в поле и н е т а к д а л е к о”, — снова прочувствованно повторял Евгений Иванович, как будто сам это сочинил...
