Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
Константин Случевский. /«А Ярославна все-таки тоскует/В урочный час на каменной стене…»
Василий Курочкин, известный поэт и переводчик Беранже. Мать — урожденная Екатерина Маркович. По всей вероятности, не очень чистый русский по крови. Но почему-то мил Курочкин, а не его типичный оппонент, о котором писал поэт:
Тише, тише, господа!Господин Искариотов,Патриот из патриотов —Приближается сюда.
И, значит, пойдут густопсовые речи о якобы проданной России…
Григорий Мачтет, прославившийся революционной песней «Замучен тяжелой неволей». Любопытны корни замученного: он из семьи уездного судьи — потомка англичанина, служившего в шведской армии и взятого в плен под Полтавой. Мать Мачтета — украинско-польского происхождения.
Еще один поэт-революционер. Аркадий Коц, точнее — Аарон Коц из Одессы. Начал писать с подражаний Надсону, а потом жахнул (другого глагола не подберу) «Интернационал»! Да, тот самый:
Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой вести готов…
Слава Богу, что следующий наш поэт, Константин Фофанов, никого не призывал на «последний и решительный бой». Фофанов был истинным лириком, нежным и чуть тоскливо-печальным («Звезды ясные, звезды прекрасные/Нашептали цветам сказки чудные…»). «Я родом финн», — представлял себя Фофанов.
А вот национальную принадлежность Константина Льдова выдают его настоящие имя и фамилия: Витольд-Константин Розенблюм.
Я не могу смотреть с улыбкою презреньяНа этот грешный мир, мир будничных забот, —Я сам его дитя.Как в небе звездочет,Ищу я на земле святого откровенья, —И тайна бытия мучительно гнететКолеблющийся ум…
Вопросы русского Гамлета, поэта Константина Льдова:
Зачем проходим мы ареною земною?К чему шумливою толпойНапрасно длим жестокий бой?..
«Спрашивайте, мальчики, спрашивайте…» Это — Александр Галич. Советская эпоха. А мы пока с вами бродим в досоветской. Кого еще следует упомянуть? Виктора Гофмана, к сожалению, рано ушедшего из жизни: покончил жизнь самоубийством в 27 лет. Произошло это в Париже, а родился Гофман в Москве, в семье австрийского подданного, мебельного фабриканта и декоратора. Полное его имя: Виктор-Бальтазар-Эмиль.
Юлий Айхенвальд в своих «Силуэтах русских писателей» пишет: «Виктор Гофман — это, прежде всего, влюбленный мальчик, паж, для которого счастье — нести шелковый шлейф королевы, именно голубого платья, в каком он представляет себе свою молодую красавицу. Даже не королева она, а только инфанта, и для нее, как и для весеннего мальчика, который ее полюбил, жизнь и любовь — еще пленительная новость…»
О дева, нежная, как горние рассветы,О дева, стройная, как горный кипарис,О, полюби любви моей приветы,О, покорись!
Так обращался к молодым женщинам Виктор Гофман. Он обещал:
У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий,Их один только я для тебя мог придумать, любя.Их певучей волной, то нежданно-крутой, то ползучей, —Хочешь, я заласкаю тебя?..
Виктор Гофман не успел полюбить Россию. Он любил только Любовь.
Любопытно, что в русской поэзии еще был один Гофман — Модест Людвигович Гофман, но, в отличие от Виктора Гофмана, «милого принца поэзии», насильственно не обрывал нить своей жизни. А вот Муни это сделал на 21-м году. Еще один самоубийца.
Настоящее имя и фамилия Муни — Самуил Киссин. Он — сын еврея, Виктора Израилевича Киссина, купца второй гильдии из Орши, получившего «промысловое свидетельство на торговое предприятие второго разряда». Однако Муни не пошел по стопам отца. Он стал поэтом, хотя его близкий друг Владислав Ходасевич отмечает, что он «в сущности, ничего не сделал в литературе. Но… он всем своим обликом выражал нечто глубоко характерное для того времени, в котором протекала его недолгая жизнь. Его знала вся литературная Москва конца девятисотых и начала девятьсот десятых годов». Муни обладал острым умом, или, как сказал один современник, у него был «ум, выжигавший все вокруг, как серная кислота».
Леонцц Каннегисер — сын не еврейского купца, а видного инженера Иоакима Самуиловича Каннегисера, — свел счеты с жизнью другим способом: он застрелил кровавого большевика Урицкого и в 22 года сам погиб в застенке ЧК. «Роковой избранник».
Иван Коневский никого не убивал, он просто утонул, купаясь в реке. Ему шел 24-й год. Его настоящая фамилия Ореус. Предки — выходцы из Швеции. Иван Коневский писал:
Я — варяг из-за синего моря,Но усвоил протяжный язык,Что, степному раздолию вторя,Разлетавшейся негой велик.И велик тот язык, и обилен:Что ни слово — увалов размах,А за слогом, что в слове усилен,Вьются всплески и в смежных слогах…
Последний поэт поколения акмеистов Михаил Зенкевич прожил долгую горемычную жизнь: 87 лет! Он не дал себе права пойти поперек судьбы и следовал завету Достоевского: «Смирись, гордый человек!» Возможно, этот стоик, как отмечает Лев Озеров, сам перешел себе дорогу и не дал свободно развиваться заложенному в нем дару?..
Русский по своим предкам Зенкевич или не русский, в конце концов, не столь важно. Важно, что он русский поэт.
Мы творцы разумные Вселенной,Мира, осознавшего себя.Разум человеческий нетленныйНас ведет дорогой неизменной,По-отечески уча, любя…
так писал Михаил Зенкевич в 1963 году. А в 1908 году он писал иные строки:
Мы носим всё в душе — сталь и алтарь нарядный,И двух миров мы воины, жрецы…
Сдается мне, что и Константин Линекеров — поэт не совсем чистых русских кровей. Его отец, Абрам Яковлевич, был редактором-издателем московской газеты «Новости дня». Константин Липскеров вышел из кружка молодых поэтов, объединенных вокруг Брюсова, позднее входил в группу неоклассиков. Тяготел к экзотическим темам.
Зачем опять мне вспомнился Восток!Зачем пустынный вспомнился песок!Зачем опять я вспомнил караваны!Зачем зовут неведомые страны!Зачем я вспомнил смутный ароматИ росной розы розовый наряд!..
Еще одно имя — Алексей Лозина-Лозинский. Из старинного рода дворян Подольской губернии, по матери внук героя Севастопольской обороны генерал-лейтенанта К. Ф. Шейдемана (из немцев?). Русский поэт, но с русским ли духом?
Мы были дебоширы, готтентоты,Гвардейцы принципа: всегда назло!А в ней был шарм балованной маскоггы,Готовой умирать при Ватерло…
Владимир Пяст (настоящая фамилия — Пестовский)… Эллис (Лев Львович Кобылинский)… Георгий Шенгели…
Стоп! Тут надобно сделать остановку, ибо Георгий Шенгели принадлежал к младшему, последнему поколению Серебряного века русской поэзии. Этим веком был взращен и воспитан.
Кто он по национальности? В 1997 году издали солидный том его стихов «Иноходец», но при этом умудрились проигнорировать национальные корни поэта. Сказано лишь, что родился в станице Темрюк, в устье Кубани, в семье адвоката, что рано остался сиротой, воспитывала его бабушка, М. Н. Дыбская, сумевшая дать внуку прекрасное образование… И все! Легко, однако, предположить, что Шенгели — это обрусевшие грузины. В Москву Георгий Шенгели переехал в 1922 году. За его плечами были не только стихи, но и «Трактат о русском стихе», за который он был избран действительным членом Государственной академии художественных наук. В Москве Шенгели скандально прославился тем, что издал хлесткую книжечку «Маяковский во весь рост» (1927). В ней он развенчал Маяковского, всю его якобы революционность. Шенгели писал:
«В большом городе психика люмпен-мещанина заостряется до последних пределов. Картины роскоши, непрестанно встающие перед глазами; картины социального неравенства — резче подчеркивают неприкаянность люмпен-мещанина и напряженнее культивируют в нем беспредметно-революционные тенденции. Подлинная революционность пролетариата знает своего противника, видит мишень для стрельбы. Революционность люмпен-мещанина — разбрасывается: враг — крупный буржуа, но враг и интеллигент, — инженер или профессор. Враги — книги; враги — чистые воротнички; враги — признанные писатели и художники, — и не потому, что они пишут «не так», а потому, что они — «признанные». Враги студенты и гимназисты, — потому что они «французский знают», а люмпен-мещанин не успел оному языку научиться… И при наличии некоторой активности и жизненной цепкости люмпен-мещанин выступает борцом против всех этих своих врагов… Люмпен-мещанин создает свою поэзию, — поэзию индивидуализма, агрессивности, грубости, и при наличии некоторого таланта, при болезненной общественной нервности критической эпохи порой добивается заметного успеха. Поэзия Маяковского и есть поэзия люмпен-мещанства…»
