Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит - Нори Паоло

Достоевский с женой покидают Баден-Баден в августе 1867 года, с долгами они расплачиваются, заложив брошь и серьги Анны.

Через полгода, в феврале 1868 года, в Женеве у них родился первенец – дочь Соня, о чем я уже рассказывал в первой главе, отметив, что ее назвали «в честь главной героини „Преступления и наказания“ Сони Мармеладовой, которая зарабатывала проституцией (это был смелый шаг со стороны четы Достоевских)».

Для меня очевидно, что смелости им было не занимать, и их поездка в Европу обернулась довольно рискованным «приключением». Все-таки как дальновидно поступила Анна Григорьевна, решив записывать в дневнике все их «приключения»!

В Женеве Достоевский принимается за роман «Идиот». Прочитав его, начинаешь понимать, как правильно поступили Фёдор Михайлович и Анна Григорьевна, назвав дочь Соней, – в этом есть своя логика, а в чем состоит эта логика, мне помогут объяснить сочинения Михаила Бахтина, который показал читателям всего мира, как сконструированы романы Достоевского.

В письме племяннице Софье Ивановой от 1 января 1868 года Достоевский сообщает, что начал работу над «Идиотом», но забраковал написанное и многое уничтожил. Через какое-то время он снова вернулся к работе, потому что положение его было отчаянным. Главная мысль романа, по его словам, «изобразить положительно прекрасного человека». А это чрезвычайно трудная задача: «Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, – всегда пасовали». (Как тут не вспомнить Гоголя, который собирался населить второй и третий том «Мертвых душ» образами положительных и даже идеальных героев, как у Данте в «Чистилище» и в «Раю», но не справился с этой задачей, тогда как первый том, изобилующий отрицательными героями, как в дантовском «Аду», вышел у него замечательно.)

По мнению Достоевского, помимо Христа, «из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон Кихот. Но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон».

Фёдор Михайлович вспоминает диккенсовского Пиквика, тоже показанного со смешной стороны, а также Жана Вальжана у Гюго, вызывающего симпатию уже потому, что все вокруг к нему несправедливы, и отмечает, что у него в новом романе с главным героем ничего подобного не происходит, поэтому он боится, что его ждет «положительная неудача». Как бы там ни было, но племяннице Достоевский сообщает, что уже отправил издателю первую часть романа, написанную за двадцать три дня.

Закончить первую часть «Идиота» за двадцать три дня – задача, пожалуй, даже более сложная, чем написать «Игрока» за четыре недели.

Речь идет о шестнадцати главах объемом около двухсот страниц, охватывающих события одного дня: тот самый герой, с которым «ничего подобного не происходит» (и поэтому Достоевский опасается, что новый роман ждет «положительная неудача»), князь Мышкин, отпрыск старинного дворянского рода, приезжает в Петербург на Московский вокзал и, пройдя со своим узелком по Невскому проспекту, а затем по Литейному[71], появляется в доме генерала Епанчина. Кроме генеральши Епанчиной, у князя почти не осталось родственников.

Главный герой романа, идиот, – молодой человек, страдающий эпилепсией, который только что вернулся из Швейцарии, где его лечили от падучей и, по-видимому, так и не вылечили.

«Идиот» – второй роман Достоевского, который я прочитал и который понравился мне даже больше, чем «Преступление и наказание». На протяжении многих лет это был мой любимый роман.

Знаете, когда у вас появляется новая девушка, в которую вы, совершенно очевидно, без ума влюблены, вам трудно говорить о предмете вашей страстной любви: вы боитесь, что никто не поймет, какая это прекрасная девушка, все будут думать, что вам просто так кажется, потому что вы влюблены, но вы ведь знаете, что это не так, что дело не в ваших чувствах: это не вам она кажется такой прекрасной, потому что вы влюблены, а, наоборот, это вы влюбились в прекрасную девушку. Все очень просто.

Вот с «Идиотом» ситуация похожая. Я боюсь о нем говорить.

Боюсь, что люди не поймут, какой это прекрасный роман.

Поэтому сначала я скажу еще несколько вещей, а потом уже вернусь к карнавалу – это слово я вынес в название подглавки неслучайно. Так будет даже лучше – немного отложить этот разговор.

Князь Мышкин с узелком в руках появляется в доме Епанчиных, живших чуть в стороне от Литейного проспекта, рядом со Спасо-Преображенским собором, в двух шагах от того места, где столетие спустя в полутора комнатах будет жить Иосиф Бродский.

Князь знакомится с тремя дочерьми генерала: Александрой, Аделаидой и Аглаей. Имена всех троих начинаются на «А», подобно тому, как четыре дочери Джованни Мальфенти в романе Итало Звево «Самопознание Дзено»[72] тоже носят имена на «А»: Ада, Августа, Альберта и Анна.

В разговоре с сестрами князь вспоминает, как при въезде в Швейцарию, куда его везли на лечение, он впервые очнулся от своего болезненного состояния, разбуженный криком осла на городском рынке, и с тех пор очень любит ослов. В Швейцарии он любил ходить на водопад, а по ночам слушать его шум; любил гулять в одиночестве в горах, где ему начинало казаться, что кто-то зовет его и что «если пойти все прямо, идти долго-долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней, чем у нас; такой большой город мне все мечтался, – рассказывал Мышкин, – как Неаполь, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь… А потом мне показалось, что и в тюрьме можно огромную жизнь найти.

– Последнюю похвальную мысль я еще в моей „Хрестоматии“, когда мне двенадцать лет было, читала, – сказала Аглая».

В отличие от Аглаи, я ничего подобного нигде не встречал, пока не прочитал «Идиота». Позднее похожая мысль встретилась мне в повести Камю «Посторонний», которую я очень люблю. Не перестаю восхищаться фразой, которую Камю в начале повести вложил в уста главного героя: «Выпил еще чашку кофе с молоком, было очень вкусно» («J’ai encore pris du café au lait qui était très bon»). У «Постороннего» не было шансов попасть ни в одну школьную хрестоматию, но я до сих пор помню, какая это замечательная книга, хотя прочитал ее сорок лет назад.

Достоевский поставил перед собой очень трудную задачу – изобразить прекрасного человека, и в качестве такого человека он выбрал больного идиота, Льва Николаевича Мышкина (дав ему имя и отчество такие же, как у Толстого), который разговаривает со всеми одинаково, словно не делая различий между людьми, и с которым все разговаривают не церемонясь, как будто говорят сами с собой.

Коля, младший сын генерала Иволгина, извиняется перед Мышкиным за свою семью: «Да, наболело. Про нас и говорить нечего. Сами виноваты во всем, – и добавляет: – А вот у меня есть один большой друг, этот еще несчастнее. Хотите, я вас познакомлю?» – как будто Мышкин коллекционирует разных несчастных. А потом и сам этот несчастный Ипполит, уже познакомившись с князем, обмолвился: «А вот все-таки умирать! – проговорил он, чуть не прибавив: – такому человеку, как я!»

Важная персона, генерал Епанчин, который привык бывать в обществе, за словом в карман не лезет и обычно едва открывает рот, как сразу начинает командовать, с недоумением допытывается у князя Мышкина: «Если я не слыхал, ты не слыхал, тот не слыхал, пятый тоже ничего не слыхал, то кто же, наконец, и слышал, спрошу тебя?» Удивительный вопрос, который можно адресовать только тому, с кем не боязно говорить о чем угодно: идиоту.

Замечу также, что это был смелый шаг – назвать роман именно так. Думаю, люди гораздо охотнее прочитали бы книгу под названием «Светлая голова», «Умнейший человек» или даже «Гений». Если, конечно, вынести за скобки вопрос, за кем в конце концов правда.