Маргарет Тэтчер - Великая. История «железной» Маргарет
В августе мы провели отпуск в Бретани. Меня не было в парламенте, когда Гарольд Вильсон озвучил политику доходов в телепрограмме, попросив людей «ради Британии год» придерживаться ограничения в £6. Уилли Уайтлоу представил наш ответ на эту нелепость следующим вечером, в более мягкой форме, чем это сделала бы я.
Вопреки всем трудностям к осенней партийной конференции я находилась в довольно хорошем расположении духа. Тед и его друзья, казалось, были намерены и в дальнейшем максимально усложнять мне жизнь, но мои зарубежные поездки укрепляли мое положение. Экономическая политика правительства рухнула. Согласно опросу общественного мнения, консерваторы на 23 % опережали лейбористов. Главным на конференции в Блэкпуле было укрепить все это, продемонстрировав, что я могу завоевать поддержку партии по всей стране.
Речь лидера на партийной конференции играет совершенно особую роль. В ней должен быть затронут широкий круг вопросов, чтобы не было упреков в том, что какие-либо животрепещущие проблемы были упущены. И при этом каждый раздел речи должен тематически соответствовать всем остальным. Иначе вы получите то, что я раньше называла «рождественское дерево», на которое навешиваются обещания и аргументы и где каждая новая тема начинается с классического и наводящего тоску «А теперь я перехожу к…».
Я сказала своим помощникам, что не собираюсь выступать просто с экономической речью. Экономика вышла из строя, а экономический кризис был следствием духовного кризиса нации. Но когда я объясняла Крису Паттену и другим сотрудникам Исследовательского отдела, чего я хочу, то чувствовала, что они просто не понимают основной идеи, которую я хочу донести. Поэтому на уик-энд я села и исписала шестьдесят страниц своим крупным почерком. Мне это не было трудно, слова текли и текли. Но была ли это речь?
Я переписывала ее в воскресенье утром, когда позвонил Вудроу Уайетт, бывший член парламента от лейбористов, ставший бизнесменом, писателем, единомышленником и близким другом. Я сказала ему, чем занимаюсь, и он предложил приехать к нему домой на ужин, так чтобы он взглянул на мое сочинение. Опытный журналистский взгляд заметит незаметное для меня. Вдвоем мы сокращали, переформулировали и перестраивали. Когда я приехала в Блэкпул, начало речи у меня было. Крис Паттен и другие тоже кое-что написали. Мы все объединили, получился первый черновик.
Между приемами и посещением дебатов я заходила посмотреть, как продвинулась статья. К среде стало ясно, что никто из работавших в моем гостиничном номере не был, что называется, «акулой пера». У нас были структура, идеи и даже фундамент для нескольких хороших шуток. Нужен был человек, тонко чувствующий сами слова. Гордон предложил драматурга Ронни Миллара, готовившего в прошлом материалы для выступлений Теда на телевидении. Весь текст был срочно послан Ронни, чтобы его «роннифицировать». По возвращении текст выглядел преобразившимся. В четверг мы еще сокращали и перепечатывали его. Было примерно 4:30 утра в пятницу, когда работа была завершена, и я решила, что могу пойти поспать часок-другой.
Накануне вечером, когда я перечитывала последний черновик, мне позвонил по телефону Уилли Уайтлоу и сказал, что приехал Тед и остановился в том же отеле («Империал»). Его номер был на пару этажей ниже моего. В течение месяцев друзья Теда убеждали его зарыть топор войны. Уилли объяснил мне, что это вопрос гордости и что Тед не может прийти ко мне первым. Не могла бы я пойти к нему сама? Я сказала, конечно, да. Уилли ответил, что это «абсолютно превосходно» и что он перезвонит мне. Тем временем я снова углубилась в черновик. Примерно полтора часа прошло без звонка. Я подумала, что пора бы уже поторопиться с «примирением», позвонила Уилли и спросила, что происходит. Он сказал мне, что Тед передумал. Топор войны остался незарытым.
Кульминация конференции консерваторов создает в Блэкпуле особое напряжение. Хотя я почти не спала, я была настроена полностью выложиться при выступлении. Перечитывая речь почти двадцать лет спустя, я не нахожу ничего важного, что хотела бы изменить, и меньше всего раздел о моем личном кредо.
«Позвольте мне поделиться своим видением: право человека работать так, как он хочет, тратить то, что он зарабатывает, владеть недвижимостью, иметь положение, будучи не слугой, а хозяином, – вот оно, британское наследие… Мы должны вернуть частные предприятия на путь возрождения: не просто дать людям больше собственных денег, чтобы они могли их тратить, на что пожелают, но иметь больше денег, чтобы помогать старым, больным и нетрудоспособным… Я верю, что всякий из нас обязан наилучшим образом использовать свои таланты, и что правительство обязано создавать структуры, в рамках которых мы можем это делать… Мы можем продолжать жить так, как жили, мы можем продолжать идти по пути ухудшений. Но мы можем остановиться и решительно сказать: Достаточно».
Я почувствовала облегчение, когда по ходу речи меня прерывали аплодисменты и крики одобрения. Рядовые представители партии услышали свое собственное мнение, произнесенное с трибуны, и отвечали с огромным энтузиазмом. В свою очередь, я заразилась их волнением. И на трибуне, и в зале было ощущение, что происходит обновление. Но сработает ли это настроение за пределами блэкпулского Зала императрицы? Я почувствовала, что главный комментарий «Дэйли Мэйл» о содержании моей речи был справедлив: «Если это «крен вправо», как заявляют критики, то 90 % населения накренилось вправо давным-давно».
К концу того года пришла уверенность, что я твердо держусь на ногах в роли лидера оппозиции. Мне все еще было трудно приноровиться к моей новой роли в Палате, но я наладила взаимопонимание с партийной фракцией парламента и с консерваторами по всей стране. Мне нравилась слаженная работа моей маленькой команды. К сожалению, теневой кабинет нельзя было убедить работать так же. 15 января 1976 г. пришлось организовать перестановку. Комнаты лидера оппозиции в Палате располагались так, что было невозможно организовать вход и выход счастливых и несчастливых коллег с необходимой деликатностью. Неловких встреч было не избежать, хотя в данном случае не было пролито много крови.
Теперь Джон Биффен был готов присоединиться к нам в качестве теневого министра энергетики. Он был, наверное, самым красноречивым критиком среди рядовых членов парламента в дни разворота на сто восемьдесят градусов, проводившегося правительством Хита. А продвижение Дугласа Херда, одного из ближайших помощников Теда, на позицию представителя партии по европейским вопросам показало, что у меня не было неприязни к людям, работавшим под его началом. Я сделала Уилли теневым министром внутренних дел вместо Я. Гилмора, которого передвинула в департамент обороны, где он проявил себя крепким и результативным теневым министром.
Наши успехи, время от времени случавшиеся, казалось, ни к чему не вели. Правительство чувствовало себя неуверенно. В среду 11 февраля (в годовщину моего пребывания в роли лидера) мы победили в голосовании по предложению уменьшить жалованье министра промышленности Эрика Варли на £1 000, формальное средство выразить неприятие политики. Затем, в середине валютного кризиса в марте 1976 г., правительство потерпело поражение в результате бунта левых против запланированных государственных расходов.
Как принято в таких случаях, я потребовала, чтобы премьер-министр подал в отставку. Я никоим образом не предполагала, что он это сделает. Но в следующий вторник Гарольд Вильсон действительно подал в отставку, дав знать о своем решении в записке, которую я получила до того, как было сделано официальное заявление.
Я мало что могу сказать лестного по поводу Гарольда Вильсона в роли премьера. Несомненно, у него были принципы, но они затенялись такими сложными маневрами, поэтому и друзьям и противникам было трудно понять, какими они были. Но он всегда мне нравился как человек, я ценила его чувство юмора, знала, каким добрым он был. Он был мастером остроумных ответов в Палате, и обычно лучшим результатом, которого я могла достичь в ходе дебатов с ним, была ничья.
То же можно сказать о его преемнике Джиме Каллагене. В парламенте он усвоил манеру, которая казалась добродушной, а по сути, была покровительственной, усложняя для меня возможность серьезной критики правительственной политики, потому что казалось, что я придираюсь. Каллаген в те годы прятался за маской умеренности, чтобы удерживать за собой партию левых и ее сторонников из профсоюзов. Он был блестящим тактиком, но неудачливым стратегом, пока наконец в «зиму недовольства» не рухнул весь этот карточный домик, которым на самом деле была лейбористская умеренность.
Тем временем состояние экономики ухудшалось. В феврале 1976 г. правительство объявило о сокращении расходов на £1 600 миллионов на 1977–1978 гг. и £3 000 миллионов на 1978–1979 гг. (по современным меркам эквивалентом будут £6 000 миллионов и £11 500 миллионов). Как ни впечатляюще это может прозвучать, это было итогом более чем скромного сокращения при запланированном мощном увеличении расходов. В декабре 1975 г. МВФ удовлетворил запрос на резервный кредит, чтобы поддержать финансовую систему Британии. Все равно в марте случился полномасштабный валютный кризис. Фунт стерлингов снова попал под сильное давление уже в июне, и снова потребовался международный резервный кредит, выплатить который нужно было через полгода, и, растратив который, Британия снова обратилась к МВФ. Инфляция падала, но высокие отрицательные процентные ставки в совокупности с неудачными попытками уменьшить государственные расходы и займы не позволяли правительству разобраться с ключевыми финансовыми и экономическими проблемами. Новый кризис фунта стерлингов привел к унизительной передаче контроля над нашей экономикой МВФ. Мы утратили доверие со стороны международных рынков к манере лейбористского правительства управлять экономикой.
