Генри Киссинджер - Дипломатия
«Люди здесь просто боятся националистической прессы... Нацепив флаг национализма, они защищают себя и уверены в мощной поддержке. Как только националистические тенденции вышли на первый план, как только им удалось взять верх, вопреки здравым советам относительно вступления в войну [с Турцией], так называемая «национальная партия», в которую входит вся армия, стала настоящей силой»[211]. Австрия — еще одна многоязычная империя — находилась в сходном положении. При данных обстоятельствах Бисмарку становилось все труднее и труднее совершать свои излюбленные акробатические номера. В 1881 году на трон в Санкт-Петербурге взошел новый царь, Александр III, не сдерживавший себя идеологией консерватизма, как его дед Николай I, или личной приязнью к стареющему германскому императору, как его отец Александр II. Бездеятельный и автократичный, Александр III не доверял Бисмарку, отчасти потому, что политика Бисмарка была чересчур сложной и тем самым выше его понимания. Как-то он даже сказал, что он, как только находит в депеще упоминание о Бисмарке, ставит против этого места крестик. Подозрительность царя подогревалась его женой-датчанкой, которая не могла простить Бисмарку отторжения от ее родины Шлезвиг-Голштинии.
Болгарский кризис 1885 года вывел все эти побуждения наружу. Очередное восстание имело своим результатом возникновение большего по размерам болгарского государства, о котором Россия так страстно мечтала десятилетие назад и чего так опасались Великобритания и Австрия. Наглядно свидетельствуя, что история способна обмануть самые глубинные устремления, новая Болгария не только не оказалась под владычеством России, но объединилась под властью германского по происхождению государя. Санкт-Петербургский двор винил Бисмарка за то, чего на самом деле германский канцлер охотно бы избежал. Русский двор был взбещен, а панслависты, которым мерещился заговор в любом уголке западнее Вислы, стали распространять слух, будто бы Бисмарк является закулисным руководителем дьявольского антирусского заговора. В подобной атмосфере Александр отказался возобновить в 1887 году собственное участие в «Союзе трех императоров».
Бисмарк, однако, был не готов отказаться от русского варианта. Он знал, что если оставить Россию на волю случая, то она рано или поздно дойдет до стадии союза с Францией. И все же в условиях, сложившихся в 80-е годы XIX века, когда Россия и Великобритания постоянно находились на грани войны, такого рода курс увеличил бы опасность со стороны России и не снял бы британского антагонизма. Более того, Германия все еще могла рассчитывать и на британский вариант, особенно теперь, когда Гладстон ушел со своего поста. Во всяком случае, Александр имел все основания сомневаться в том, что Франция рискнет вступить в войну из-за Балкан. Иными словами, русско-германские связи все еще отражали реально существующую, пусть даже уменьшающуюся, конвергенцию национальных интересов, а не просто личные вкусы Бисмарка, — хотя, конечно, без его дипломатического таланта эти общие интересы не нашли бы формального выражения.
Будучи всегда гениально-изобретательным, Бисмарк теперь выступил со своей последней крупной инициативой — так называемым «Договором перестраховки». Германия и Россия обещали друг другу оставаться нейтральными в войне любой из сторон с третьей стороной, за исключением нападения Германии на Францию или России на Австрию. Теоретически Россия и Германия были теперь гарантированы от войны на два фронта, при условии, что будут обороняющейся стороной. Однако очень многое зависело от определения агрессора, особенно в связи с тем, что мобилизацию стали все в большей и большей степени отождествлять с объявлением войны. (См. гл. 8.) А поскольку этот вопрос даже не был затронут, то сфере применения «Договора перестраховки» был поставлен явный предел, причем полезности договора вредило еще и то, что царь настоял на его секретности.
Секретность данного соглашения неоспоримо свидетельствовала: между требованиями кабинетной дипломатии и императивами все в большей степени демократизирующейся внешней политики назревает конфликт. Вопросы до такой степени усложнились, что внутри секретного «Договора перестраховки » наличествовали целых две степени секретности. На втором, более высоком уровне секретности находилось особо конфиденциальное приложение, где Бисмарк обещал не чинить помех русским попыткам обретения Константинополя и содействовать расширению русского влияния в Болгарии. Ни одно из этих положений не пришлось бы по вкусу союзнику Германии — Австрии, не говоря уже о Великобритании, хотя Бисмарк вряд ли опечалился бы, если Великобритания и Россия вступили бы в спор по поводу будущего проливов.
Несмотря на все эти сложности, «Договор перестраховки» обеспечивал остро необходимую связь между Санкт-Петербургом и Берлином. К тому же он заверял Санкт-Петербург в том, что хотя Германия и будет защищать целостность Австро-Венгерской империи, но не будет ей помогать в экспансии за счет России. И еще Германии удалось добиться отсрочки заключения франко-русского союза.
То, что Бисмарк поставил свою сложнейшую внешнюю политику на службу сдержанности и сохранению мира, доказывается его реакцией на давление со стороны германских военных руководителей. Последние настаивали на упреждающей войне против России после ликвидации «Союза трех императоров» в 1887 году. Бисмарк вылил холодный душ на все эти рассуждения во время своего выступления в рейхстаге, где попытался поддержать на высоте репутацию Санкт-Петербурга ради предотвращения франко-русского альянса:
«Мир с Россией не будет нарушен с нашей стороны; и я не верю в то, что Россия нападет на нас. Не верю я и в то, что Россия только и ищет, с кем бы заключить союз, чтобы напасть на нас совместно, или что они намереваются воспользоваться трудностями, которые могли бы у нас возникнуть где-нибудь еще, чтобы с легкостью совершить на нас нападение»[212].
Тем не менее, несмотря на всю свою изощренную умеренность, Бисмарку придется вскоре отказаться от привычного балансирования. Маневры становились все более и более сложными даже для мастера. Накладывающиеся друг на друга союзы, заключенные, чтобы обеспечить сдержанность, вместо этого вызывали подозрения, а рост важности общественного мнения сковывал гибкое маневрирование любой из сторон.
Как бы умело ни вел Бисмарк дипломатическую деятельность, нужда в столь усложненных до предела манипуляциях является подтверждением тех перегрузок, которые мощная объединенная Германия наложила на европейское равновесие сил. Бисмарк еще находился у кормила власти, а имперская Германия уже вызывала беспокойство. И действительно, махинации Бисмарка, задуманные в обеспечение всеобщего успокоения, со временем приобрели странно-тревожащий характер, отчасти оттого, что его современники с таким трудом понимали суть все усложняющихся комбинаций. Боясь, что их переиграют, они стали завышать собственные требования. Но такого рода действия также лишали гибкости «реальную политику», и уходить от конфликта становилось все труднее.
Хотя бисмарковская дипломатия была, возможно, уже обречена к концу срока его пребывания у власти, было вовсе не обязательно, чтобы на смену ей пришла бездумная гонка вооружений и жесткая система союзов, сопоставимая скорее с «холодной войной», чем с традиционным поддержанием равновесия сил. В течение почти двадцати лет Бисмарк сохранят мир и ослаблял международную напряженность при помощи поистине каучуковой умеренности. Но он заплатил свою цену за это непонятное величие, ибо его преемники и якобы подражатели не смогли из его урока извлечь ничего лучшего, как, вооружившись, развязать войну, которая едва не стала самоубийством европейской цивилизации.
К 1890 году концепция равновесия сил исчерпала весь свой потенциал. Само ее появление было в первую очередь обусловлено возникновением множества государств на пепелище средневековых чаяний об универсальной империи. В XVIII веке соответствующий этой концепции интересов принцип raison d'etat приводил к многочисленным войнам, направленным на то, чтобы не допустить возникновения господствующей державы и воссоздания европейской империи. Равновесие Сил охраняло свободу отдельных государств, а не сохраняло мир в Европе.
Окончание главы 6, имеющееся только в оригинальном издании в твердой обложке.
В сорокалетний период по окончании наполеоновских войн политика поддержания равновесия сил достигла своего апогея. В течение этого срока она срабатывала бесперебойно, поскольку равновесие было заранее тщательно сбалансировано и, что самое главное, подкреплялось чувством единства ценностей, по крайней мере, среди консервативных дворов. После Крымской войны произошла постепенная эрозия этого чувства, и все вернулось к ситуации XVIII века, ставшей гораздо более опасной из-за внедрения современных технологий и возрастания роли общественного мнения. Даже деспотические государства могли апеллировать к широкой публике, стращая ее иноземной угрозой, — и это пугало зарубежной опасности подменяло демократический консенсус. Национальная консолидация европейских государств уменьшала число игроков на поле. Дипломатические комбинации все чаще уступали демонстрации силы. Крах всеохватывающей концепции легитимности подорвал предпосылки для морального сдерживания.
