Григорий Гольденцвайг - Клуб, которого не было
Дидемус из Торонто переехал в Берлин совсем недавно и, судя по энтузиазму, с которым он описывает процедуру переезда, любовь к этому городу у нас с ним общая.
– Сами посудите, музыку писать я могу где угодно, канадцем – вот даже для этого приятного парня из посольства, как его, Николя? – я из-за переезда меньше не становлюсь", разумеется, планов на всю жизнь не строю. Жизнь их за меня сама построит. Тебе, Анна, не было бы скучно сидеть все время на одном месте? То есть я понимаю, что это отличный клуб и круг общения у тебя, наверно, – любая подруга позавидует. Но сколько, положим, ты готова жить в одном и том же режиме, на одном и том же месте?
Мэтт – друг, ему позволено нажимать на красную кнопку.
– Ну не знаю, – смеется Аня. – У меня год отпуска не было, вот улучу момент и уеду в Гоа жить, туда же надо хотя бы раз в жизни съездить.
– Аня, – закатываю глаза. – Ты бы у Хомяка про Индию спросила. Он в прошлый раз отравился крепко (там все травятся обязательно), так к нему русский партнер приходит: «Умираешь, Хомяк?» – «Умираю». – «Слушай, отпиши на меня клуб берлинский». Хомяк в отказ. К нему пассия с другой стороны: «Умираешь, Хомяк?» – «Умираю». – «Слушай, отпиши квартиру в Питере, а?» Хомяк так разозлился, что от возмущения и умирать передумал. Зачем тебе эта Индия? Вот Берлин – я понимаю.
– Нет никакой разницы между Индией и Берлином, – машет рукой Мэтт. – То, что у меня Берлином называется, для нее – Гоа. Главное – не стесняться оторвать задницу и в это Гоа влезть, а уж то, что оно тебе банальным кажется, – так найди себе другое. Даже англичане, эти безумные изоляционисты, таскают за собой скарб по всему свету. Что уж про нас говорить.
Может, я зря удивился, когда Николя прислал мне на прошлой неделе приглашение на семинар «Эмиграция в Канаду»?
– Мэтт, сет через десять минут, – спохватывается Аня. – Соня зал раскачала, все готово. Канадский флаг над вертушками тебя не смутит?
– Секунду, Мэтт, – встреваю я. – Скинь-ка мне на всякий случай контакт своего юриста, вдруг пригодится. Айфон? Ну да, у меня айфон. Тут у каждого второго айфон – их ведь не продают в России, с чего бы иначе все ими обзавелись. Все по старой советской памяти себе из Штатов привезли. Это раньше называлось «дефицит». Так скидываешь номер?
***– «Для вас поет Михаил Боярский»? Не очень хорошо, я же не певец. Лучше так: «У нас в гостях Михаил Боярский». Или просто: «Встречайте, Михаил Боярский». А вообще мне все равно – как хотите, так и объявляйте! – говорит Михаил Боярский.
Олеся Поварешкина в расстроенных чувствах: Боярский отказался есть. Приехал с «Эха Москвы» – его час мучили вопросами о президенте, а Боярский президента искренне любит. Его личное дело, я считаю. Они бы там еще с Поварешкиной интервью про «Зенит» и первую лигу сделали.
К Боярскому не подходит наша привычная мантра, которой гипнотизирует журналистов Олейников: гонялись мы, значит, за ним (за ней, за ними) не один год. Боярский ведет свои дела сам, на звонок отвечает – не на первый, так на второй обязательно, сумму гонорара озвучивает без заминки. Сумма нешуточная. Праздный интерес рассеет быстро, серьезный – укрепит в вере. Никакой необходимости гоняться: платите в кассу, и добро пожаловать.
Я в Боярского верю.
Если с музыкой, которая была саундтреком к нашему восемнадцатилетию, все понятно: мы будем снова покупать ее в 25, 35 и 75 – если доживем, – то что делать с песней Кота Матвея, которую мне впервые сыграли на дне рожденья у старшего товарища (четыре, а может, все пять ему стукнуло)? Как реагировать на «Ап! И тигры у ног моих сели!», освидетельствованную из-под новогоднего стола (из-под – потому что иначе родители поймали бы и уложили спать)? С кошерными советскими мушкетерами – как быть? Ни один выживший герой моего детства не прошел проверку девяностыми: представить только, какой волшебной осталась бы Пугачева, остановись ее время на «"Лестнице Якоба" в гостях у "Утренней почты"». Но Боярский – другое дело, и странное радиоинтервью делу не помеха. Он впечатан в матрицу моего детства и, судя по скорости, с которой Анечка множит объявление: «Михаил Боярский. Все билеты проданы», не только моего.
Я добился разрешения рискнуть и сделать этот концерт чистым вымогательством. Риск нешуточный. Раз смена руководства, говорю, то вот вам мое решительное требование: хочу Боярского.
Ему все равно, что будет на афише. Мы находим у питерских коллег душераздирающее фото: Боярский в берете Че Гевары позирует на фоне стены диско-лампочек. Браво. Уклеиваем этим портретом полгорода.
Боярский приезжает с мини-диском: инструментальная фонограмма не менялась лет сто. Звукорежиссер Антон, гитарист грайндкоровой группы, внимательно слушает инструкции:
– Все треки, Антоша, – под номерами. Трек-листа у меня нет. Я буду тебе говорить, какой включить. И все.
– Мониторы хотите послушать, Михаил Сергеевич?
– Давай быстренько. Семнадцатый трек. Семнадцатый:
– Я кот Матвей, / Мой метод прост!… Миша тур-менеджер на экране айфона:
– Гриш, тут такое дело, у нас концерт сегодня с Brazzaville в городе. – С нашей легкой руки Миша «тал менеджером Брауна в России. – Дэвид услышал про Боярского и хотел бы подъехать после своего концерта. Я понимаю, что у вас битком, – можешь на ВИПе, хоть стоя, место для него найти?
Браун снова безошибочно угадывает, что русскому хорошо. Монстр.
Конечно, найдем.
– Я не люблю тянуть хвоста за кот! – это последнее, что слышит Миша в трубке. – И монитор повыше, вот так.
Саундчек завершен за десять минут.
– А кто тут еще у вас выступает? – в первый раз интересуется Боярский.
– Шон Леннон был. – Единственное имя, в котором я уверен: Боярский – известный битломан.
– А! – Сработало. – А еще?
– «Аквариум». Агузарова. Гришковец, – начинаю запинаться я.
Те же проверенные имена я перечисляю своей бабушке, когда она задает этот вопрос. А может быть, зря – вдруг бабушка прониклась бы к Fleur, а Боярский – к Наличу?
Про Хана, дивного электропровокатора, которого я с просветительской целью присоветовал Вишнякову для вчерашней вечеринки, я умолчу. Не потому, что эксперимента Хана совсем уж из другого мира, и не потому, что финско-турецкий артист – по паспорту Kan Oral – без всякого Давида Гетты растанцевал толпу геев, привыкших к ремиксам на Мадонну. Но последним перед Боярским на этой сцене стоял именно Хан, у входа топтались белые лошади (левая Хана укусила), разгоряченное гей-коммьюнити осматривало друг друга на этой самой лестнице. В таком состоянии мы с Ханом покинули этот клуб, пахнущий парфюмерной лавкой, в четыре утра, – и сейчас, двенадцать часов спустя, без этих подробностей д'Артаньяну, пожалуй, можно обойтись.
Как вы думаете, – интересуюсь я вместо этого, – а Алису Фрейндлих имело бы смысл побеспокоить насчет выступления?
– Петь она не будет: связки, – пожимает плечами Боярский. – Она читает поэзию, если вам это может быть интересно.
Мне, безусловно, это интересно.
Звонит Олейников: два вопроса быстро – отдадим ли билеты на ISIS для розыгрыша в интернете и когда Боярскому удобнее подписать плакаты. ISIS – наш главный концерт в этом году после Боярского, не отдадим ни одного билета. Михаил Сергеевич, вы не против подписать несколько плакатов? Что такое ISIS? Это металлическая группа, из Бостона, я с коллегой говорил. А за совет про Фрейндлих – спасибо.
Фрейндлих, ISIS и Хан мне одинаково любопытны.
– Я выйду на слове «Боярский», – говорит Боярский.
– Шляпу берегите, пожалуйста: низкая притолока! Я беру за сценой микрофон:
– Дамы и господа! Клуб «Икра» с гордостью представляет: Михаил Боярский.
Вот этого никто предположить не мог.
Они ревут. Ревут, как, по моим представлениям, должны реветь на концерте ISIS. Ревут, будто ожил Курт Кобейн. Ревут, как изредка случается в конце самого успешного рок-действа. Интеллигентная толпа моих сверстников, с горсткой затесавшихся в нее напуганных старушек-театралок, с дюжиной растерянных приезжих, что купили билет в переходе метро, – выворачивает глотки минуту, другую, и он не знает, что с ними делать. Берет гитару. Что-то про жизнь актеров – из капустника в театре Ленсовета или из телешоу «Белый попугай». Микрофон безбожно фонит. Два куплета. Снова рев. Сними шляпу! Мы тебя любим! Динозаврики! Тысяча чертей!
Невозмутимый – никто и никогда не видел его другим – тот самый невозмутимый Боярский, с трудом сдерживая замешательство, кивает звукорежиссеру:
– Одиннадцатую, Антоша.
На «когда твой друг в крови» менеджер Лика выключает телефон (должностное преступление) и утирает слезу. Железная Юля Юденич кусает кулачок. Любитель ню-джаза Рассказов и специалист по Мадонне Вишняков, прижатые в толпе друг к другу, загипнотизированно смотрят вниз. Олейников ни за что не вернется встречать журналистов ко входу. Женя Малыш обнимает Поварешкину.
