Григорий Гольденцвайг - Клуб, которого не было

Григорий Гольденцвайг

Клуб, которого не было

…So what did we learn from this? Nothing!

«Burn after Reading», братья Коэны

А и к чертовой бабушке эту вашу работу.

Школьника нашли, вот еще.

И каждый день, и к одиннадцати, и предупредить заранее, потому как рекламный с маркетингом тебя обыскались и никто не знает, где ты и что ты. Так зачем рекламному с маркетингом знать, где и что? Какое их дело, почему у меня в кармане ключи от чужого пентхауса за тысячу километров от рабочего столостула и зачем я там ошивался в ноябрьский понедельник без уведомления вышестоящих органов? Органы теперь дружески прорабатывают меня в курилке: знают ведь – не курю, ан демократичнее угла для распекания не нашлось.

Не знаю, кто как – я московский телефон обычно в самолете гашу с нескрываемым наслаждением. Про это, наверно, уже с десяток дармоедских диссертаций написали – как без мобильной зависимости крылья расправляются, какие комплексы ликвидируются и какие фобии тому виной. Фобии признавать не хочется. Но увидеть перечеркнутую батарейку на дисплее ненавистного, ободранного, самого дорогого из известных человечеству в этом сезоне коммуникаторов – лучший аккомпанемент к глотку шампанского на утреннем рейсе. Место 21F (девушка, я знаю, что нельзя, вы меня туда зарегистрируйте, а я с бортпроводниками договорюсь). Растянуться у туалета на три кресла, в то время как весь самолет жмется друг к другу по шестеро в ряд; московский телефон ритуально умертвить; и зевать после ночной – а без ночной нельзя, в предынфарктное Шереметьево кроме как на рассвете ездить – увольте, психика не готова.

Вылететь из города, соблюдая все правила поведения на сафари. В пробки не попадаем, в глаза не смотрим, не высовываемся, не провоцируем. И можно жить. Жизнь начнется за упитанным боком пограничницы в стеклянной будке. В пятницу, как рассветет. Жизнь с ленивыми велосипедными прогулками, божественно скучными обедами, перебежками целый день в ветровке с балкона на балкон, с солнечной стороны на тенистую – только, чур, кошек на крышу не выпускать. На другом боку пограничницы жизнь в воскресенье и приостановится: Москва для этой жизни патологически не годится. В Москве работается, зарабатывается, чтобы работалось, и оттого работается еще лучше. Каждый день я рисую по бюджету на следующий год, на год через год, на пятилетку, а органам все мало; эти бюджеты меня, право, переживут. Поэтому назад не в воскресенье, а во вторник. Вот. Что делал? Ничего не делал, кошек кормил и в одиночестве торчал на полутемном балконе: по всему городу на подоконниках свечи горят. Там рано темнеет, и мне это по нраву.

Ты, гневно изрекают органы, не хочешь быть офисной крысой. Этого только не хватало. Я, кажется, единственный в этом остромодном журнале, кто общается за жизнь с уборщицами, доплачивает курьерам за личные передачи и не ржет за спиной у забегающих, втянув голову в плечи, менеджеров по рекламе. Я стоически осваиваю ненавистный power point, клепаю за ваши деньги никуда не годные презентации, считаю опексы и капексы, соединяю искусство с баблом в союз нерушимый. К работникам офиса неуважения не имею.

Нет, я, конечно, в курсе развития событий, банда башибузуков во вьетнамскую фабрику уже на моих глазах превращалась. Было совещание и был сигнал. Розовощекий менеджер по региональному развитию (дорогая мама, у якудзы – региональное развитие!) погрузил толстые губы в капучино, отхлебнул громко и доверительно сказал: «Нам надо думать о том, как продвигать эту хуйню в регионы». В ту же секунду национальная идея накрыла и этот успешный журнал с эксцентричными бородачами, сиськами восьмого размера и неврастеничными актрисульками на обложках. Хуйню в регионы – идем в ногу со временем.

Так боже ж упаси, не посягаю я на вашу хуйню. Только график моих рейсов трогать не надо: моему личному Западному Берлину этот Тегель по состоянию психики полагается, наряду с отменой воинской повинности и налоговыми послаблениями.

Бу-бу-бу-бу-бу - ну вот, так всегда, принес домой плохое настроение, никаким «Automatic for the People» теперь не выветрится. Алексею из маркетинга звонить жаловаться – бег по кругу: его самого достало, он на недвижимость, правда, может разговор ловко переключить, но сегодня к этому чтению Торы я не готов. Таньку набирать – у нее фестивали-выставки-концерты, она ими отсутствие собственного запасного аэропорта драпирует, к ней за неделю на совместное распитие надо записываться, не меньше. Да мало ли. Зря они меня раззадорили. Я б еще год-другой-четвертый посидел, поддался бы на родительские уговоры, в ипотеку влез, с худосочной белой зарплаты причитающееся выплачивал, визитные карточки ладного дизайна раздавал да с корпоративного балкона на крышу ресторана «Пушкин» поплевывал. Машину, наверно, все-таки не купил бы: офис в Большом Гнездниковском, я в Малом живу, и когда там у населения пробки и где парковки – мне до лампочки. А в остальном – хороший бы получился менеджер. Со временем.

Китайские фонарики на кухне поменять на свежий бамбук. И к бабушке все это. К бабушке. К бабушке.

Наташа звонит вечером. Я бегу по переходу, краем глаза прочесываю ассортимент ларьков (светопреставление: на Тверской начали торговать журналами Wire и Q) и Наташу слышу совсем урывками: «Тебе позвонит… Попробуй… Знаем, что крепко сидишь… Ни к чему не обязывает… Наташа – суицидальная тростиночка, Ума Турман польско-белорусских кровей. По диплому режиссер культмассовых мероприятий. Язва. Из-за Наташи молодые люди регулярно обещают поубивать то друг друга, то себя, то саму Наташу. Наташа про это с какой-то пионерской гордостью всегда рассказывала: а наше звено опять первое по

макулатуре! – я слушал рассеянно, потому как это ведь для девочек рассказ, а мы с Наташей просто дружили, пока она очередной Лучший Музыкальный Клуб пиарила на всю страну. Наташа недавно приехала из Витебска, и до Лучшего Музыкального на Маяковке ей с улицы Правды было полчаса пешком.

В какой-то момент жизнь изменилась: Наташа приехала ко мне на миниатюрном джипе с коробкой эклеров и горделивым рыжим окрасом. Сообщила, что жизнь удалась, бойфренд – герой, прикупил клубик и теперь они там с девочками тестируют выпекателей эклеров и прожигателей винила. Блюдо из-под эклеров я на память приватизировал – и тогда же про Наташину радость бодро отрапортовал в модном журнале.

Пока у Наташи в «Думе» салон Анны Павловны Шерер, неведомый мне бойфренд, оказывается, еще один клуб прикупил. Арт-дивизион собирает.

А я – и сам об этом постарался забыть – втирал населению про клубную жизнь четыре года. Это я, начинающий клевать носом уже в четыре. Я, никогда не пробовавший кокса. Я, которому по барабану искания диджеев с района, если это не умница Антон Кубиков или друг Миша Ковалев. Время вышло: мне двадцать восемь, еще чуть-чуть – и будешь себя чувствовать в клубе воспитательницей на детском утреннике. Тоже мне радость. Какой там крем от морщин наш дьюти-фри рекомендует? Нет-нет, очевидно: если человек в тридцать по клубам шарашится – или он там работает, или ду-ду; поэтому, пока песок не посыпался, пора самому менять поле деятельности – и поменял, и тему закрыл, и в три часа баиньки, и в клуб восточнее Стокгольма – ни ногой.

Так, говорит Наташа, он тебе позвонит с предложением. У журнального киоска в переходе связь прерывается.

Дело государственной важности – впервые переговариваемся не на нарядном балконе над «Пушкиным», а в закупоренной переговорной в подвале. Открывается клуб, клуб открывается; нужна команда, команда нужна. Нормального хедхантинга – с бабой в строгом костюме, пролистыванием резюме и вопросами о социальном пакете – в этой жизни у меня не будет. Сидим на столе, болтаем ногами. Игорь стрижен под ноль, и это мне непривычно, потому что в последний раз я его наблюдал лет пять назад с очень приличным хайром; но знакомы мы тогда толком не были. Я у него интервью брал. Допытывался, зачем он нетленку Depeche Mode доверил перепевать на трибьют-альбоме «Тараканам!» и школьнице по имени Пелагея.

Игоря позвали строить клуб. Игорь перечитал подшивку модного журнала – и вызвонил меня. Спасибо, добрые люди заранее предупредили.

Я-то про себя согласился еще до того, как мы заперлись в подвале (спасибо органам – клуб, баня, зоомагазин: меня сейчас все обрадует). Для вида воздымаю очи горе и медленно кручусь в кресле. Десять с чем-то лет назад Игорь, выпуская музыку по западным лицензиям, не подозревая о том, внес в систему моих координат Ника Кейва, Dead Can Dance, Prodigy, Depeche Mode, которых он отчаянно издавал и продавал здесь в штормовые девяностые. Они появились в моем списке и раньше – но те пиратские кассеты с ксерокопированной обложкой, что покупались в ларьке на Новом Арбате, были слизаны с его релизов. Мне кажется, он на девяностых так и не заработал.