Твёрдая власть. Записки русского патриота - Михаил Никифирович Катков
Можно с полною уверенностью сказать, что нет ни одного серьезного интереса в нашей жизни, нет ни одной опасности, которая могла бы угрожать основам нашего общественного быта, ни одного зла, ни одной задержки, ни одного затруднения, где бы то ни было и в чем бы то ни было, нет ни одной общественной жалобы, какой бы ни имела она специальный характер, нет ничего, что не находилось бы в прямой или косвенной, посредственной или непосредственной, отдаленной или близкой связи с теми великими государственными задачами, которые занимают в настоящее время всю мыслящую и действующую Россию.
Напрасны все надежды улучшить что-нибудь действительным и прочным образом вне связи с теми основными государственными задачами, которые в последнее время начали входить в силу, сосредоточивая на себе общественное мнение. Только в их свете могут быть надлежащим образом поняты и оценены разнообразные потребности и нужды нашей жизни; только коснувшись корня тех недугов, которыми мы страдаем, можно надеяться на их серьезное излечение.
Всякая общественная среда и всякая эпоха имеют свои господствующие задачи. Недуг, которым страдала Россия во все продолжение нынешнего столетия и который более всего отзывается теперь на всех ее общественных делах, есть то начало внутреннего разложения, которое закралось в ее государственный состав и которое теперь мало-помалу выясняется для нашего общества.
Неизвестно, что такое была Россия, действительная ли нация, цельное ли государство или случайное порождение обстоятельств, какое-то временное положение, лишенное всяких элементов внутренней прочности и развития. Снаружи казалась она могущественным единством, внутри она была исполнена множеством организаций не только чуждых, но естественно враждебных целому.
В России находились целые громадные области, которые в то же время не принадлежали России и тщательно отчуждались от нее более даже, чем могли они быть ей чужды в то время, когда они не входили в ее состав. Еще задолго до провозглашения так называемого принципа национальностей, который употребляется в наше время правительствами одних стран как революционное средство в подрыв других, – принцип этот уже действовал у нас во всей силе, питаемый нашею собственною политикой.
Кому неизвестно первое правило политического благоразумия, требующее, чтобы в государстве не было государств? Кому неизвестно, что государство в государстве есть коренное зло, которое своим существованием делает невозможным правильное развитие общества? В какую бы форму ни облекалось это зло, оно всегда по справедливости считалось самым опасным.
А между тем в России это зло, приняв особую личину, развивалось систематически в то самое время, когда в России же, более чем где-либо, принимались стеснительные меры против коренных общественных сил, без самостоятельной организации которых невозможно правильное развитие жизни, – принимались стеснительные меры из опасения, чтоб эти силы не превратились в организации, опасные для государства.
Самая церковь наша встречала постоянно ревнивый и опасливый надзор, хотя православная церковь по самой сущности своей отнюдь не может действовать в смысле политической власти и вступать в какое-либо соперничество с государством, – а между тем систематически отчуждались от России целые общественные группы, целые провинции на основании политического принципа национальностей.
* * *
Законные и правильные организации не могли держаться самостоятельно, но давалось место организациям двусмысленным и положительно вредным. Всякая национальность есть не что иное, как зародыш государства; всякий элемент, признаваемый, в видах возвышения или унижения, за особую национальность, неминуемо действует как чужеядное тело в составе государства. Нет ни одного государства, которое состояло бы из одного какого-либо племенного элемента. В состав всех европейских государств входили самые разнообразные элементы, и слияние их было везде первоначальным историческим процессом, ход которого уславливал во многом дальнейшие судьбы государств.
Всякого рода национальная рознь, которая допускалась в одном цельном государстве, всегда отзывалась потом горькими последствиями. В прежние времена инородческие или иноверческие элементы удерживались от слияния с национальностью государства как элементы презренные и нечистые; в новейшие времена принцип национальностей является с гримасой гуманности и либерализма.
В нашем отечестве произошло странное слияние двух воззрений, совокупно способствовавших образованию того положения вещей, в котором главный корень наших общественных зол, наших государственных опасностей, всех недоразумений, производящих смуту в наших делах.
С одной стороны, действовала слепая политика отчуждения, не умеющая отличить обязательные условия национального единства от условий, которые по самой сущности своей могут быть только желательны, – политика отчуждения, невозможная в наше время, беспрерывно противоречащая себе, требующая, чтобы национальность имела религиозное значение, и в то же время допускающая не только существование всякого рода религий в стране, но и предоставляющая исповедующим их людям участвовать во всех государственных делах, во всех общественных интересах страны.
С другой стороны, действовала в нас политика национальностей привилегированных de jure или de facto, которым в то же время приходилось чувствовать тяжесть двусмысленного положения, горечь возбужденных и неудовлетворенных инстинктов.
Последствием такой странной комбинации было то, что в нашей государственной области под видом разных национальностей открыто существовали своего рода тайные общества, своего рода заговоры против существующего государства, а с тем вместе и против всех условий, которые могут способствовать его внутреннему процветанию и развитию.
Присутствие этого зла не могло не быть ощутительно, но оно ускользало от ясного разумения, и государство, постоянно чувствуя себя в опасности, искало зло не там, где оно было. Утратив доверие ко всякому свободному проявлению жизни, видя везде заговор против себя, оно не замечало, что само же поощряло существование не мнимых, а действительных заговоров, которые брали над ним власть.
Чувство всеобщего недоверия неизбежно распространилось повсюду. Правительственная организация и общество не могли не утратить симпатических отношений между собою; не могли не восставать между ними тысячи недоразумений. Над целою страной распространилась сеть администрации, наполненная элементами, которые даже при всевозможных условиях личной добросовестности не могли, по своему двусмысленному положению, относиться к существенным интересам страны правильным образом. Над темными народными массами, над обществом, погруженным в апатию, действовали силы, заведомо недоброжелательные им.
У нас вошло в привычку обвинять во всем бюрократию. Будем ли мы отрицать излишества и злоупотребления бюрократии как в других странах, так и у нас? Но главное зло, которому удобным орудием служила наша бюрократия, был этот фальшивый принцип разных национальностей, наполнявший ее элементами, чуждыми национальности государства, которого она была органом.
У нас появились внутренние иностранцы, у которых оказывалось разом два отечества, которые чувствовали себя гражданами разом двух государств. Могут ли при таких условиях удовлетворительно идти дела и устанавливаться правильные воззрения на вещи в сферах мыслящих, влиятельных
