Юмор императоров российских от Петра Великого до Николая Второго - Арсений Александрович Замостьянов
— Что же означает многоточие? — спросил император у командира.
— Первая из побед флота вашего величества! — четко доложил Лазарев, заготовленный заранее ответ.
Такой победой стало Наваринской сражение. Русско-британско-французская эскадра разбила турецкий флот, а «Азов» особо отличился в том морской сражении.
В мае 1839 года император Николай I утвердил разработанный Лазаревым и военным инженером Иваном Уптоном «план проектируемых улучшений Севастополя». Бюджет несколько урезали, но все-таки небывалое строительство началось. Город отстраивали продуманно, в соответствии с генеральным планом. В том же 1839 году в Севастополе был открыт первый городской памятник — в честь капитана Александра Казарского, который в 1829 году на бриге «Меркурий» с честью выдержал бой с двумя турецкими кораблями. Проект монумента создал архитектор Александр Брюллов, старший брат знаменитого художника Карла Брюллова. Лаконичную надпись на постаменте, по легенде, предложил сам Николай I. Она гласит: «Казарскому. Потомству в пример». Деньги на памятник собрали жители Севастополя и военные моряки, начиная с Лазарева, который внёс первую лепту — сто рублей.
Император трижды бывал в Севастополе в лазаревские времена. Император был доволен деятельностью адмирала, который отстраивал город с «изяществом» (это было любимое слово Лазарева). Но, принимая первоначальный проект, вычеркнул колоннаду на Графской пристани. «Слишком роскошно! Вы, моряки, хотите перещеголять Петербург!»
Но Лазарев проявил упорство, свойственное ему и в боях. И, в конце концов, добился царского разрешения на колоннаду. По замыслу адмирала, ее украсили замечательными скульптурами, заказанными в Италии — и обновленная Графская пристань стала символом великолепного Севастополя. Императору оставалось только махнуть рукой на такую расточительность: ведь, к счастью, Лазарев не забывал и о военном флоте.
В 1851 году великий русский мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды и командующий Черноморским флотом адмирал Михаил Лазарев, уже страдавший от неизлечимой болезни, прибыл с докладом в Петербург. Император Николай I принял адмирала весьма радушно и его докладом остался очень доволен. В знак благодарности и уважения Николай обнял старого адмирала и растроганно произнес:
— Старик, останься у меня обедать!
Но Лазарев от царского предложения отказался, взглянул на свой хронометр, порывисто встал и, сославшись на срочные дела, откланялся. Николай I онемел от удивления…
Когда адмирал вышел, он обратился к присутствовавшему рядом начальнику Третьего отделения тайной полиции и шефу жандармов князю Алексею Орлову со следующими словами: — Представь себе, есть в России человек, который не захотел со мною отобедать.
Он произнес эту тираду не только с удивлением, но и с уважением. Потому что сам трудился много и по строгому распорядку и ценил это качество в других. А попадались ему такие люди, как адмирал Лазарев, нечасто…
Когда однажды Николаю доставили бумагу о публичном оскорблении Лазаревым инженер-полковника Стоке, император, не читая, отложил ее в сторону:
— Если Лазарев оскорбил, значит, тому были причины!
А мореплаватель немного смущался императора еще и потому, что они слишком отличались внешне. Высокий, статный Николай Павлович — и малорослый, полноватый адмирал. Придворным трудно было не сдержать улыбок, когда они оказывались рядом.
* * *Однажды генерал Пётр Михайлович Дараган, который был родом из казацко-старшинских дворян, взял и заговорил по-французски. Обычное дело для тех времён. Ничего странного в этом не было. Но русский человек, сын простого полтавского помещика Пётр Дараган, желая блеснуть своим парижским выговором, стал разговаривать по-французски сильно грассируя — то есть, преувеличенно картавя на галльский лад.
Услышав это, император Николай придал своему лицу комически серьезное выражение и стал повторять за генералом каждое слово, грассируя ещё сильнее. Дараган понял, что его дразнят, покраснел и выскочил в приёмную. Николай догнал его, обнял, расцеловал и сказал: — Зачем ты картавишь? За француза тебя никто не примет; благодари Бога, что ты русский, а обезьянничать никуда не годится.
В своих воспоминаниях генерал Дараган прокомментировал тот случай так: — Этот урок остался мне памятен на всю жизнь.
Главноуправляющими путями сообщения и публичными зданиями в годы царствования Николая I был нелюбимый многими граф Пётр Клейнмихель. Строительство первой железной дороги — из Петербурга в Царское Село, а затем и в Москву — было событием первостепенным. И вокруг него, конечно, не только ломались копья, но и состязались острословы. Да и император не раз давал им поводы для анекдотов.
Когда Клейнмихель принес императору на утверждение проект железной дороги между Москвой и Санкт-Петербургом, Николай Павлович с офицерской простотой приложил к карте железную линейку и провёл грифелем прямую линию от новой столицы до старой. В одном месте, где царь придерживал линейку пальцем, получился изгиб — Веребьинский обход, ведь никто не посмел нарушить волю императора. Это, конечно, легенда. Просто тогдашние паровозы не могли преодолеть резкий уклон, который получился бы на этом участке из-за ландшафта. И инженеры резонно предложили объезд. Но легенда жива до сих пор!
Как и другая — гораздо более вульгарная. Спросил Клейнмихель у императора: «А колею-то какую делать будем? Как в Европе или пошире?». Николай Павлович, якобы, ответил риторическим вопросом: «На … шире?». Клейнмихель посоветовался с лейб-медиком — и с тех пор ширина российской железнодорожной колеи была 1524 миллиметра против 1435-и европейских. Это, конечно, вызывает улыбку, но скорее всего Николая Павловича привлекла более высокая грузоподъемность широкой колеи.
Когда дорога была построена, император с небольшой свитой отправился из Петербурга в Москву. На одном из перегонов местное начальство, в соответствии с известной русской поговоркой «чтобы дело хорошо пошло, надо подмазать», густо смазало рельсы маслом. Паровоз (или как тогда называли, пароход), естественно, забуксовал и остановился. Пока дамы и господа прогуливались по ближайшему полю, солдаты протирали рельсы своими кителями. Работа шла медленно. Император рассердился: «Почему это должны делать солдаты? Где эти дураки
