Юмор императоров российских от Петра Великого до Николая Второго - Арсений Александрович Замостьянов
Говорят, Сулейкин после этого дал обет — никогда не пить водки. Ни капли. И не нарушил клятвы.
* * *А вот вам ещё история на все времена. В разгульные времена бонапартизма в Париже решили поставить бульварную пьеску из жизни Екатерины II, в которой русская императрица была представлена в весьма легкомысленном свете — как любвеобильная дама и только. Узнав об этом, Николай I через нашего посла выразил свое неудовольствие французскому правительству. Они ответили с вызовом: во Франции с давних пор царит свобода слова, и отменять спектакль из-за чьих-то политических претензий никто не собирается. Тогда Николай I просил передать французам, что в таком случае на премьеру он пришлет 300 тысяч театралов в серых шинелях и уж они наверняка зашикают премьеру. Едва царский ответ дошел до Парижа, там без промедления отменили скандальный спектакль. А фразу про театралов остряки ещё долго повторяли на разные лады. Мрачноватый юмор императора в этой истории сказался как никогда выразительно. Воистину, классическим становится только тот литературный анекдот, в котором время и личность угаданы безошибочно. И, даже если это ложь, правды в ней поболее, чем в любом документе с печатью.
Всё это весьма и весьма почтительные шутки. И даже Пушкин — неудержимый эпиграммист — как правило, избегал соблазна зло посмеяться над императором, который «Россию оживил». Он представлял Николая I — в отличие от его старшего брата — форменным героем без страха и упрека. Без насмешек. «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю».
Хотя в минуты раздражения и записывал в свой дневник чью-то фразу: «Кто-то сказал о государе: в нем много прапорщика и мало Петра Великого». Конечно, трудно, обладая ироническим складом ума, сохранить благоговейное отношение к правителю при коротком знакомстве. Но это самое едкое пушкинское (да и то не вполне пушкинское) замечание о Николае Павловиче.
Создавался идиллический миф о всемогущем императоре.
В «Москве и москвичах» Михаил Загоскин рассуждал: «Вы посмотрели бы на Кремль тогда, как загудит наш большой колокол и русский царь, охваченный со всех сторон волнами бесчисленной толпы народа, пойдёт через всю площадь свершать молебствие в Успенском соборе… Нашему царю стража не нужна: его стража весь народ русский». Даже под пером памфлетиста — маркиза де Кюстина — он предстал сильной личностью.
Да, это был император, катавшийся с горки с мальчишками, повсюду шествовавший без охраны… Больше таких не было.
Вскоре после смерти Николая Павловича самодержавная идиллия рассыпалась — он был последним русским императором, свободно путешествовавшим по своей столице без охраны. И, как истинный рождественский дед, не боялся, что злые силы могут поколебать его власть. Кстати, немецкая традиция наряжать под Рождество елку получила широкое распространение тоже в Николаевскую эпоху.
Запретный плод
Не было в то время в Европе более известного и более честолюбивого писателя, чем Александр Дюма. Между прочим, он совершил длительное путешествие по России — правда, это случится в конце 1850-х, уже при Александре II. А для Николая Павловича Дюма слыл нежеланным гостем. Прежде всего — за роман «Учитель фехтования», который в России был строго запрещен цензурой. А всё потому, что он рассказывал о романтической любви декабриста Ивана Анненкова и француженки Полины Гебль.
Драмы Дюма вовсю шли на русской сцене, и, судя по всему, нравились Николаю Павловичу, увлекавшемуся историческим жанром. В особенности — «Генрих III и его двор». Впрочем, именно с этого романтического спектакля начался и парижский успех Дюма… Шли и публиковались в России и другие драмы и повести знаменитого француза. А он — человек амбициозный — жаждал от русского императора наград. Для начала Дюма послал Николаю I парадно оформленную рукопись своей драмы «Алхимик», а почтительное посвящение многозначительно подписал: «Александр Дюма, кавалер бельгийского ордена Льва, ордена Почетного легиона и ордена Изабеллы Католической».
Министр просвещения Сергей Уваров счел известного писателя полезным человеком и стал хлопотать о награждении его орденом Святого Станислава III степени. Но император ответил холодно: «Довольно будет перстня с вензелем». Конечно, перстень драматург принял. И даже торопил русских корреспондентов, которые не спешили с присылкой царского подарка. Однако по ордену тосковал. И сделал атакующий выпад. Именно тогда он и написал роман о судьбе декабристов — «Записки учителя фехтования, или Восемнадцать месяцев в Санкт-Петербурге». После этого мечтать об орденах от Николая Павловича он уже не мог. Как не мог и стать гостем Российской империи — как минимум, вплоть до смерти Николая I.
Но запретный плод, как известно, сладок и желанен. Обходя препоны цензуры, жена Николая I императрица Александра Фёдоровна где-то раздобыла запрещённую книгу и для тайного её прочтения пригласила к себе в будуар свою подругу, княгиню Трубецкую. Да это самый настоящий заговор! Причём прямо под носом у самодержца всероссийского!
В самый разгар недозволенного, и оттого очень приятно чтения, дверь отворилась, и на пороге появился Николай. Трубецкая, исполнявшая обязанности чтицы, испугалась и поспешно спрятала книгу под подушку дивана.
Император обнаружил заговорщицкий вид у прекрасных дам, оценил повисшую тишину, подошёл к своей смущённой супруге и строго спросил ее:
— Вы читали, мадам?
— Да, Государь…
— Хотите, я вам скажу, что вы читали? Вы читали роман Дюма «Учитель фехтования».
