Дневниковые записи. Том 1 - Владимир Александрович Быков
Закончив, от избытка чувств, пригласил послушать мое сочинение Галю. Похоже, она это сделала с большим вниманием. – Ну, как? – спросил я, закончив чтение. И неожиданно… увидел на ее глазах слезы.
– Ты что? Здесь же все только о смешном и веселом.
– Но… ведь их …троих уже давно нет…
Еще о Соколовском. С Олегом я познакомился и быстро сошелся с первых дней поступления в УПИ в первом послевоенном 1945 году. Тогда наше общение друг с другом было ограничено стенами института и прочими делами, так или иначе связанными с учебным процессом. Помимо института у нас были разные интересы и свой круг знакомых, хотя кое-кто из студентов входил в этот мой круг и через Соколовского, но только на чисто приятельском уровне. С Соколовским же у нас, с учетом упомянутых ограничений, наоборот, сразу установились самые дружеские отношения, которые росли и укреплялись от семестра к семестру по мере того, как мы устанавливали все большее и большее единство в наших взглядах на жизнь и взаимно познавали противоположно устроенные, но отлично друг друга дополняющие наши натуры.
Соколовский был анархист-артист, натурой увлеченности безграничной и потому приспособленной к уже не раз мной упомянутому придумыванию «свинтопрульных» идей. Я был анархист-прагматик. Меня тоже могло заносить, но я имел способность после такого заноса остановиться и подвергнуть придуманное кое-какому анализу на предмет его возможной и допустимой реализации с учетом умственных, временных, ресурсных и всех прочих ограничений. Был приспособлен к анализу чужих идей, а идей Соколовского тем более. И это являлось, пожалуй, самым главным свойством наших натур, особо полезным в конструкторской работе. Конкретно это проявлялось в том, что я, например, ставил задачу, а Олег начинал выдавать «на-гора» одну за другой схемные решения ее возможной реализации. Я, по мере появления, подвергал их критике и либо отвергал полностью, либо указывал пути их возможного доведения до приемлемого уровня. Были и другие
более мелкие штрихи наших натур, полезные для дела и эффективной совместной работы, вроде: лояльного, а Соколовским так чуть ли не с благодарностью, восприятия любой критики, умения гордиться чужими достижениями не меньше, чем своими.
Этот «тандем» был оценен нами уже в институте, но еще больше – после поступления на работу в одно и то же конструкторское бюро. Правда, мы оказались в разных группах: я в группе адъю-стажных машин у И. И. Кривоножкина, а Олег в группе рабочих клетей у Г. Н. Краузе, но это не мешало постоянному общению, которое стало по-настоящему результативным, когда мы оба вышли на уровень самостоятельных разработчиков проектов. Он – по обжимным, а я – по рельсобалочным и крупносортным станам.
Полнейшими единомышленниками мы были и по жизни. В первый же год после института женились, одновременно появились у нас дети: у меня два парня, у него сын и дочь. Оба любили всякого рода походы, причем самое большое удовольствие испытывали от таковых вдвоем. Могли под воскресенье пойти в лес и заночевать там у костра на берегу какой-нибудь безымянной речушки. Использовать часть отпуска и отправиться в пеший недельный поход. Либо уж совсем отчудить, в час ночи, к примеру, встать на лыжи и на берегу Шувакиша в сорокаградусный мороз разжечь огромный костер, постоять возле него, полюбоваться его красотой и мощью и под утро вернуться домой.
Короче, мы и при таком времяпровождении, вне служебных дел, всегда пребывали в полной удовлетворенности друг от друга. Либо от своего пристрастия к одному и тому же, вроде купания в холодной (с ранней весны до глубокой осени) воде или сидения у костра за разными философскими разговорами, либо от названного выше дополнения, когда Соколовский до самозабвения, только намекни, любил ловить рыбу, а я, разве с несколько меньшей устремленностью, – возиться с костром и варить уху.
Рассказывая об Олеге, не могу не вспомнить родоначальника этого талантливого семейства – Израиля Борисовича Соколовского. У него было два сына – Вениамин и Петр. Первый – к моменту моего поступления в институт работал на кафедре деталей машин. Второй – отец Олега и Наташи. Вениамин приходился Олегу дядей, но в силу его молодости воспринимался нами как наш чуть ли не однокашник. Так «по-братски» мы с ним и общались на протяжении всех лет учебы.
Испытывая вполне определенную симпатию к деду Олега, я ему так и не был представлен, ни разу с ним лично не общался, и все мое благорасположение к нему было основано на рассказах о нем, а порой и баек. Одну из них я услышал из уст Олега в первые институтские дни.
По его рассказу, дед был арестован в 1936 году и на следствии показал, что он, в порядке диверсии для нарушения железнодорожной сигнализации, вставлял… спички в стыки рельсов. Показание было зафиксировано официально следователем в соответствующем документе и представлено далее на рассмотрение начальству. Из каких-то неведомых источников деду якобы стало далее известно, что, получив таковое дознание, начальство будто бы распорядилось деда немедля выпустить, а дурака следователя выгнать с работы. По версии деда выходило, что тогдашние Органы не только сажали, но и выпускали и что в их рядах служили не только идиоты, а и вполне нормальные, понимающие даже юмор люди.
Мое впечатление об этом умном нестандартно мыслящем человеке было окончательно закреплено и сохранилось на всю жизнь при защите дипломного проекта. Он тогда, не будучи членом нашей ГЭК, был на него либо приглашен, либо напросился сам по случаю, одновременно со мной, защиты проекта его внуком.
Так вот, чтобы избежать неугодных мне «глупых» вопросов, в том числе, по основам марксизма-ленинизма, я специально при докладе оставил открытым наиболее интересный момент своей конструкции. Подчеркнул четко ее особенность, но ни слова не сказал о том, какими средствами и как она обеспечивается. То был расчет на любознательность членов ГЭК. Однако никто из специалистов-прокатчиков на мою наживку не «клюнул». Прореагировал на нее один Соколовский. Он сразу по окончании доклада задал вопрос (причем именно в том виде, как мне хотелось, и как бы с полным пониманием моей задумки насчет нужной мне реакции названных комиссионеров), а именно: «За счет чего конкретно я эту «особенность» реализовал?».
– Путем мгновенного изменения центра вращения системы принудительным ограничением, в нужном нам положении, взаимного перемещения двух элементов рассматриваемого механизма, – ответил я, ткнув указкой на соответствующий узел чертежа.
И тут же получил от И. Б. следующий, столь же нестандартный и ничуть не менее восхитивший меня, «каверзный» вопрос.
– Вы сказали «мгновенного изменения». Но тогда по законам механики в вашем механизме неизбежно
