Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым
Гостиница с наивным пышным названием «Палац», оставшимся, вероятно, еще со времен, когда город называли «вторым Парижем», оказалась огромной, слабо освещенной громадой с длинными пустыми коридорами. О ее былом великолепии можно было судить по ажурным решеткам широких мраморных лестниц, лепным потолкам, массивным двустворчатым дверям номеров с проступающим сквозь многие слои белил филеночным набором. Вера заранее все «устроила», это было видно по много понимающим взглядам девчонок-регистраторш во входивших в моду париках; вокруг стоек, за которыми они сидели, вились в этот поздний час молодые, дерзко-фатоватые морячки торгового флота, которым с закрытием гостиничного ресторана, очевидно, недоставало впечатлений. «Надо проще жить. Вот же нет никаких проблем…» — подумал Говоров с иронией не то о морячках, не то о себе, подумал совсем пустячно, необязательно: его держало странное, немного обидное чувство неузнаваемости города, в котором ему почему-то «устраивают» гостиницу, он мог прекрасно сделать это без помощи Веры — стоило позвонить из Москвы. С этой минуты он бессознательно стал ждать утра, чтоб все «прояснилось».
Их, как «не расписанных», поселили в разных номерах — его в двухместном, Ирину Михайловну — в отдельном, который и должен был стать их общим и постоянным пунктом пребывания. Они поднялись наверх, где в начале длинного тусклого полукруглого коридора сидела за столиком дежурная, имевшая резкие черты лица, полную фигуру и опять-таки парик немыслимого лилового цвета, делавший несообразно огромной и без того крупную ее голову.
Дежурная, тоже «все понимавшая», лишь недовольная поздним вселением «гостей», воспрепятствовавшим ее отходу ко сну, вручила Ирине Михайловне ключи, сказав, что в номере Говорова уже есть жилец, и туманно-ироническим взглядом проводила их за изгиб коридора, в его бесконечность и мрак, куда уже не мог проникнуть ее оберегающий нравственную атмосферу гостиницы взор.
Они вошли в номер Ирины Михайловны, показавшийся им чрезвычайно милым и укромным, так бывает всегда при вселении в незнакомую гостиницу в незнакомом городе, когда все тайно и необыденно. Оба они с ощущением внезапного открытия поняли, что это первый в их жизни общий кров, прообраз того, что стояло в сознании слабым расплывчатым миражом, — может быть, это чувство и рождало в них восторг перед сказочно доставшейся им светлицей с уходящим к высокому потолку, фосфорно залитым неоном окном. Окно выходило на старую центральную улицу, широко и с несколько соленым юмором, как все в этом приморском городе, известную, и это вовсе сняло напряжение, владевшее Говоровым весь вечер, — с бессильной исповедью маленькой женщины, с унизительной зависимостью от девчонок-регистраторш, от дежурной по этажу, ее нелепой власти, с сознанием того, что в гостинице «все понимают» и на все закрывают глаза. Предстоящие три дня казались им прекрасной бесконечностью. Будто выброшенные на необитаемый остров, они с пленительной жаждой узнавания оглядывали свои «владения», и даже ванная с ее изжившей себя величиной, с желтоватой графикой подтеков на беленых стенах и потолке, с изъеденным временем овальным зеркалом, пришедшим из старины этой когда-то пышной гостиницы, — все нравилось новоявленным обитателям «Палаца».
Проснулись рано. Высокое окно было размыто ясным майским утром, его переплет вытянулся белым крестом в невообразимо глубоком небе, обведенный четкой золотой полосою бьющего сбоку солнца. Преображенная, залитая светом комната навела их на мысль о каком-то ожидающем их празднике, и они с веселым открытием вспомнили, хотя и не забывали об этом, что сегодня день рождения Ирины Михайловны, и с этой минуты все стало совсем просто и вместе с тем наполнено приятным смыслом, делавшим не бесцельным их путешествие на море. К тому же, как они условились вчера, им предстояла поездка в Кучугур, а завтра, как продолжение этой поездки, наступит День Победы, — сознание этого оттеснило прочь все другое.
— Ты знаешь, — вдруг призналась Ирина Михайловна Говорову, подложив под щеку руку и умостившись во впадине его плеча, — это первый день рождения, который я ее устраиваю «сама себе». Тут ведь еще День Победы… и все мои дорогие подружки привыкли объединять то и другое. У кого собираться? Конечно, у меня — у меня все же день рождения… И вот начинаешь бегать по магазинам, готовить, фантазировать с блюдами. И только затем, чтобы все было съедено и выпито за один присест…
— Что там фантазировать? Приготовила бутербродов — и извольте кушать.
Говоров успел убедиться в ее кулинарных способностях, обычных в украинских женщинах, знал, к своему изумлению, о ее фантастической преданности домашнему очагу… Когда он первый раз попал к ней на квартиру, разумеется, сопровождаемый «сватами», она не нашла ничего более лучшего, чем с какой-то наивной школьной гордостью продемонстрировать ему блиставшую чистотой, украшенную вышитыми рушниками, заставленную миргородской и барановичской керамикой кухню. Он видел, как неподдельна ее увлеченность, и сначала принял это за детскую игру, в некотором роде чудачество, но вдруг с каким-то жутковато-сладким чувством увидел в ней свою бабушку, неграмотную женщину, привезенную девчонкой из-под Полтавы «образованным», но, правду сказать, довольно и непутевым дедом в жестокую стужу и сушь уральского казачьего городка и сумевшую поднять его дом до некоего всеми признанного мерила — так он был богат, чист и хлебосолен.
Говоров хорошо помнил ранние воскресные летние утра их двора, завешанного рыбацкими неводами, когда они с братом, два мальчика, под строгим контролем бабки Натальи, как все ее называли (время от времени она выходила на крыльцо с озабоченно мучающимся лицом), мели двор, вылизывая до последней соринки, а потом, уже найденный ею «гарненьким», кропили водицей из лейки, как кропят глиняные полы в хатах на ее родине. Двор со своими лабиринтами пахнущих водорослями неводов обращался средь натекающего с неба знойного марева в невообразимо уютное и таинственное царство, и было безмерное ликование в груди оттого, что все это сделано самими.
Может быть, именно тогда Говоров впервые ощутил довольство плодами дела рук своих, к тому же по справедливости вознаграждаемых, потому что вслед за тем (в этой связи, собственно, и вспоминалась уборка двора) они с братом сидели на кухне, разумеется, идеально чистой, и бабушка, для которой праздник начинался с работы (дедушка в эти часы имел обыкновение сидеть с приятелями «у шинку»), вынимала из протопленной спозаранку печи огненные пухово-белые лепешки или слитые в горячем печном духу стопы тончайших блинчиков и, как-то по-писарски, но вверх стеблом, держа в узловатых пальцах пучок петушиных перьев, чиркала махалками по «млынцям» топленым, жирно пахнущим маслицем и строго, как при уборке двора, следила, чтоб съедено было все…
Эта картина дальним проблеском встала перед Говоровым в ходе осмотра кухни Ирины Михайловны, принятого им сначала с известной долей иронии, и внезапно его прошиб озноб возможного, доступного повторения того, что удержала память как золотую частицу детства. И теперь его реплика о бутербродах означала шевельнувшийся в нем веселый протест против чьего-либо вмешательства в его сокровенные пределы. Но Ирина Михайловна не поняла шутки — она вообще многое принимала слишком всерьез — и, укладываясь поудобней щекой, вздохнула:
— Как можно. Что скажут люди…
— Что скажет Марья Алексеевна!
— А в общем-то мне это было не в тягость. У меня хорошие подруги. Все семейные, с положением. Только я «не выбилась». Боже, как же я хотела учиться в институте! Но был сын, очень трудный мальчик… И вообще… — Глаза у нее повлажнели, она сжалась, видно, не хотела уходить в прошлое, там ничего ее было, кроме мучений, и Говорову сделалось невероятно жалко ее, он подумал о том, как несправедлива жизнь, давшая этой женщине одни обиды. — А потом у меня не было тебя. С тобой бы я все смогла… Почему ж нам было не встретиться раньше? Шел ты с войны молодым офицером и увидел бы меня, девчонку, у сельской криницы, как поется в песнях… Я б тебе все отдала…
— Ну что ты, что ты… Не надо! — Он чувствовал, что сам вот-вот расплачется, смешался окончательно. — Давай лучше говорить о чем-нибудь хорошем. Ну вот у тебя сегодня день рождения…
— День рождения… — отозвалась она, как ребенок, твердящий урок.
— И я сейчас пойду за цветами…
Она вскинулась, чуть не захлопав в ладошки:
— Ой! За цветами? И я с тобой!
— Э, нет! Что люди скажут? Сама себе пошла за цветами… Ты лучше сообрази здесь что-нибудь. — Он мигнул ей: — На двоих. У нас ведь есть все.
Она осторожно поглядела на него.
— Может, покушаем в буфете, горяченького… Кофе попьем… Завтра же нам идти в ресторан…
