Светлана Алексиевич - Время секонд хэнд

О чем было еще говорить, когда все ясно. Мы повернулись и ушли. Но я успел заметить, как несколько этих так называемых бизнесменов, а попросту — жуликов, там гоготали, жрали, пили… Забыто уже, что мы тут кровь проливали… Все отобрали у нас эти сволочи чубайсы, вексельберги, грефы… Деньги, честь. И прошлое, и настоящее. Все! А теперь бреют в солдаты наших внуков, чтобы защищать их миллиарды. Вот я хочу спросить: за что мы воевали? Сидели в траншеях — осенью по колено в воде, зимой в лютые морозы — по колено в снегу, месяцами не снимали одежду и не спали по-людски. Так было под Калинином, Яхромой, под Москвой… Там мы не делились на богатых и бедных…”

Можно, конечно, сказать, что не прав ветеран — не все бизнесмены “воры и спекулянты”. Но посмотрим его глазами на нашу посткоммунистическую страну… На высокомерие новых хозяев жизни, на их брезгливость к “людям вчерашнего дня”, от которых, как пишут в гламурных журналах, исходит “запах бедности”. Так, по мнению авторов этих изданий, пахнут торжественные собрания в больших залах в день Победы, куда раз в год приглашают ветеранов и говорят в их честь лицемерные хвалебные речи. А на самом деле они сегодня никому не нужны. Наивны их мысли о справедливости. И их преданность советскому образу жизни…

В начале своего президентства Ельцин клялся, что ляжет на рельсы, если допустит снижение уровня жизни народа. Уровень этот не просто снизился, а упал, можно сказать, в пропасть. Однако Ельцин на рельсы не лег. А лег под поезд в знак протеста осенью 1992-го старый солдат Тимерян Зинатов…»

За поминальным столом

По нашему обычаю: мертвые в землю — живые за стол. Собралось много людей, некоторые приехали издалека: из Москвы, Киева, Смоленска… Все с орденами и медалями, как в День Победы. О смерти говорили — как о жизни.

— За погибшего нашего товарища! Горький глоток. (Все встают.)

— Земля ему пухом…

— Эх, Тимерян… Тимерян Хабулович… Обида у него была. Все мы крепко обижены. Привыкли к социализму. К советской Родине — СССР. А живем теперь в разных странах, при другом строе. Под другими флагами. Не под нашим победным красным флагом… Я убежал на фронт в семнадцать лет…

— Наши внуки Великую Отечественную проиграли бы. Нет у них идеи, нет у них большой мечты.

— Они другие книжки читают и смотрят другие фильмы.

— Рассказываешь… а им это уже как сказка… Задают вопросы: «Зачем бойцы погибали, спасая полковое знамя? Можно было сшить новое». Воевали, убивали — а за кого? За Сталина? Да за тебя, дурак!

— Надо было сдаться, вылизать сапоги немчуре…

— Принесли похоронку на отца, и я сразу попросился на фронт.

— Разворовывают советскую нашу Родину… продают… Если бы мы знали, что так получится, еще подумали бы…

— Мама умерла в войну, а папа еще раньше умер от туберкулеза. С пятнадцати лет я пошла работать. На заводе давали полбуханки хлеба в день и больше ничего, целлюлоза, клей в том хлебе. Один раз упала в голодный обморок… другой… Пошла в военкомат: «Не дайте умереть. Отправьте на фронт». Просьбу удовлетворили. У тех, кто уезжал, и у тех, кто провожал, глаза были сумасшедшие! Набилась полная теплушка девчат. Пели:

«Девушки, война дошла аж до Урала,Ах, девушки, что молодость пропала?».

На станциях цвела сирень… одни девчонки смеялись, а другие плакали…

— Все мы были за перестройку. За Горбачева. Но не за то, что из этого получилось…

— Горбач — агент…

— Я не понимал, что Горбачев говорил… какие-то непонятные слова, я никогда раньше их не слышал… Что за конфетку он нам обещал? Но слушать мне нравилось… Только слабак он оказался, без боя сдал ядерный чемоданчик. Нашу коммунистическую партию…

— Русскому человеку нужна такая идея, от которой мороз по коже и мурашки по позвоночнику.

— Мы были великой страной…

— За нашу Родину! За Победу! До дна! (Чокаются.)

— Теперь звезды на памятниках… А я вспоминаю, как мы наших ребят хоронили… Сверху в яму чего попало набросаем, песком присыпем, и тут же команда: вперед — вперед! Побежали дальше. Новый бой. И опять полная яма. Отступали и наступали от ямы к яме. Привезут подкрепление, через два-три дня это уже трупы. Считанные люди оставались. Счастливчики! К концу сорок третьего года мы уже научились воевать. Уже правильно воевали. Стало меньше людей погибать… Тогда у меня появились друзья…

— Всю войну на передовой, и ни одной царапины, ничего! А я — атеист. До Берлина дошел… увидел логово зверя…

— Шли в бой с одной винтовкой на четверых. Первого убьют, второй винтовку подхватывает, второго — следующий… А у немцев новенькие автоматы.

— Вначале немцы были высокомерные. Они уже покорили Европу. Вошли в Париж. За два месяца планировали решить вопрос с СССР. Если они раненые попадали к нам в плен, то плевали в лицо нашим сестричкам. Срывали бинты. Кричали «Хайль Гитлер!». А в конце войны уже: «Русский, не стреляй! Гитлер капут!».

— Больше всего я боялся позорно умереть. Если кто струсил, побежал — командир на месте расстреливал… Это было обычным делом…

— Ну как сказать… Воспитывали нас по-сталински: воевать будем на чужой территории, и

«…от тайги до британских морейКрасная армия всех сильней…».

Пощады врагу не будет! Первые дни войны… Вспоминаю как сплошной кошмар… Попали в окружение… У всех один вопрос: в чем дело? Где Сталин? Ни одного нашего самолета в небе… Закопали свои партийные и комсомольские билеты и бродили по лесным дорогам… Ладно, хватит… Вам не стоит про это писать… (Отодвигает от себя диктофон.) Немцы агитировали, динамики у них работали круглосуточно: «Русский Иван, сдавайся! Немецкая армия гарантирует тебе жизнь и хлеб». Я готов был застрелиться. А если нечем! Нечем! Патронов нет… Солдатики… нам по восемнадцать-девятнадцать лет… Командиры вешались повально. Кто на ремне, кто… по-всякому… Висели на соснах… Конец света, твою мать!

— Родина или смерть!

— У Сталина был план — семьи сдавшихся в плен ссылать в Сибирь. Три с половиной миллиона пленных! Всех не сошлешь! Усатый людоед!

— Сорок первый проклятый год…

— Говори все… теперь можно…

— Привычки такой нет…

— Мы и на фронте боялись друг с другом откровенничать. Людей сажали до войны… и в войну сажали… Моя мать работала на хлебозаводе, там была проверка, и у нее в перчатках нашли крошки хлеба, а это уже было вредительство. Дали десять лет тюрьмы. Я на фронте, отец на фронте, малые брат и сестра остались с бабушкой, они просили ее: «Бабуля, ты не умирай раньше, чем папа и Сашка (это я) с войны вернутся». Отец пропал без вести.

— Какие мы герои? С нами никогда не обращались как с героями. Детей мы с женой растили в бараке, потом дали коммуналку. Сейчас получаем копейки… слезы, а не пенсию… По телевизору показывают, как немцы живут. Хорошо! Проигравшие живут в сто раз лучше, чем победители.

— Бог не знает, что такое быть маленьким человеком.

— Я был, есть и останусь коммунистом! Без Сталина и без партии Сталина мы бы не победили. Демократия, твою мать! Боюсь боевые ордена надеть. «Маразматик старый, где служил? На фронте или по тюрьмам и лагерям?» — вот что я слышу от молодых. Сосут пиво и насмехаются.

— Предлагаю вернуть памятники нашему вождю, великому Сталину, на прежние места. Прячут на задворках, как мусор.

— Поставь у себя на даче…

— Хотят переписать войну. Ждут, когда мы все передохнем.

— Теперь мы, короче, «советикус-дебилус»…

— Спасло Россию то, что она большая. Урал… Сибирь…

— Самое страшное — подняться в атаку. Первые десять минут… пять минут… У того, кто поднимался первым, шансов в живых остаться не было. Пуля дырочку найдет. Коммунисты, вперед!

— За военную мощь нашей Родины! (Чокаются.)

— Короче… убивать никому неохота. Неприятно. Но привыкаешь… учишься…

— Под Сталинградом я вступил в партию. Написал в заявлении: «Хочу быть в первых рядах защитников Родины… Не пожалею своей молодой жизни…». В пехоте награждали редко. Имею одну медаль «За отвагу».

— Военные контузии сказались… Я стал инвалидом, но пока держусь.

— Помню: взяли в плен двух власовцев… Один говорит: «Я мстил за отца…». Отца расстреляло энкавэдэ… Другой: «Я не хотел сдохнуть в немецком концлагере». Молодые пацаны, как мы, одного с нами возраста. Когда ты уже поговорил с человеком, в глаза посмотрел… трудно его убить… Назавтра всех нас допрашивали в особом отделе: «Почему вступили в разговоры с предателями? Почему не расстреляли сразу?». Я стал оправдываться… Особист наган на стол: «Ты, б…, еще права качаешь?! Еще одно слово вякнешь и…». Власовцев никто не щадил. Танкисты привязывали их к танкам, включали мотор — и в разные стороны… разрывали на куски… Предатели! А все ли они были предателями?