Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни
Глава IV
ГРАЖДАНЕ: ОТСТАЛОСТЬ И ЛЕГИТИМНОСТЬ В АГРОНОМИИ И ЭКОНОМИКЕ. 1900—1914
Разочарование, последовавшее за революцией 1905–1907 гг., вынудило новое поколение агрономов и экономистов отказаться от ряда слишком жестких антитез вроде свободы и угнетения, независимости и принуждения, демократии и диктатуры, правых и левых и обратиться наконец к достоверности и истинности «объективной науки»[233]. В этом их поддержали многие профессионалы-практики и общественные деятели — они дружно отреклись от сектантской кружковщины интеллигенции, усердно помогавшей вырваться на свободу неистовому крестьянскому бунту, которому, согласно распространенной в литературе телесной метафоре, не хватало «мозгов». Агрономы вскоре стали активно пользоваться другими бинарными оппозициями, основанными на представлениях о линейном времени, — например, такими, как отсталость и прогресс, тьма и свет, тело и разум, массы и интеллигенция, спонтанность и сознательность[234]. Профессионалы решительно помещали самих себя по одну сторону подобных оппозиций, а крестьян — по другую и считали аксиомой, что крестьяне — жертвы своего собственного невежества в не меньшей степени, чем гнета социально-экономической системы, — не способны членораздельно выразить свои интересы или сами совершенно неправильно их понимают. Из этого и исходила армия кооперативных деятелей, нагрянувшая в деревню после 1905 г. Оставаясь в границах образованного общества, они создали новый образ крестьянства и, вооружившись им, вступили в борьбу с дворянами-землевладельцами и чиновничеством за право говорить о «народе», выступать от имени «народа» и для «народа». Антитеза «государство и общество» не может удовлетворительно описать процесс подобного взаимодействия, и профессионалы редко помещали себя внутрь данного противопоставления. С другой стороны, вместо того, чтобы четко очертить профессиональную автономию, направленную против государства, агрономы последовательно и постоянно требовали, чтобы государство содержало их как представителей «народа» и выразителей его чаяний[235]. Их вызов был брошен не государству, а правящему режиму, социальной и политической системе, которая не признавала за ними в этом государстве место влиятельных, компетентных профессионалов. Важнейшим стал вопрос о том, кто будет определять положение и представлять остальному обществу те массы, которым не хватает «сознательности», которые не могут понять сами себя в более широком контексте исторического развития и совершенно не способны представить себя составной частью социума[236].
В этой атмосфере всеобщих споров и взаимоисключающих предположений агрономы и кооператоры совместно выдвинули притязания на осуществление особого типа власти в деревне[237]. Как и самопровозглашенная «демократическая интеллигенция», они четко отделяли себя и от привилегированных сословий и от крестьян при помощи «демократических» (в современном понимании этого слова) признаков — причем определяющим было скорее недворянское социальное происхождение, чем те или иные политические убеждения или стремление отождествить себя с крестьянами. Движимые идеалами «науки» и «знания», они исключали как крестьян, так и привилегированные сословия из числа тех избранных, кто «понимает», кто может «видеть» и кто «знает». В отличие от своих начальников и нанимателей, агрономы понимали реформирование деревни как социальный, а не как узкотехнический или экономический процесс. Столыпин и сторонники земельной реформы утверждали, что частная собственность создаст систему и соответствующую среду для отбора индивидуумов определенного склада и позволит им принять активное участие в работе новой системы, но агрономы видели себя в качестве прямой профессиональной власти над «всей массой»; при этом частная собственность должна была быть либо отвергнута как мешающая их власти, либо истолкована так, чтобы усилить их влияние в деревне. Часть земского дворянства, которая не приняла программу Столыпина и его реформы, также говорила о «массе в целом». Но для них было достаточно того, чтобы «масса» оставалась отдельным сословием, со своей собственной культурой и законами, даже не помышляя о вторжении в «общество» образованной и привилегированной элиты. Агрономы, напротив, говорили о «массе в целом», которая должна твердо придерживаться тех принципов гражданственности и цивилизованности (хотя и не обязательно воплощать их в себе), какие исповедовали сами профессионалы-интеллектуалы[238]. В отличие от Столыпина и земского дворянства, агрономы обещали себе и всем остальным «вспахивать» прежде всего умы, а не землю; они готовились «реорганизовать» всех крестьян в новое сообщество деревни, жизнь которого будет определяться и направляться первыми и единственными гражданами сельской России — профессионалами.
Конечно, агрономы, экономисты и кооператоры были преданы делу распространения технологии, техники в деревне и вообще улучшения хозяйства и материального положения крестьянства. В этом их планы совпадали с деятельностью других вовлеченных в аграрную политику социальных групп населения, которые стремились достичь социальной стабильности посредством повышения производительности крестьянского хозяйствования и роста аграрного производства в целом[239]. Но большинство агрономов того периода называли свой подход к проблеме «общественной агрономией», подразумевая, что материальные изменения требуют от них прежде всего понимания и рационального изменения культуры самого общества, в недрах которого эти изменения происходят. Этот социальный подход был тем вкладом этого поколения агрономов в науку, который выдержал проверку временем. В современную аграрную экономическую теорию и социологию эти категории были перенесены посредством работ А.В. Чаянова[240]. Собственно, агрономия не была для общественных агрономов самоценным предметом изучения в качестве науки для науки. Основным для этих профессионалов был вопрос о том, как использовать знания и технические усовершенствования для преображения народа, который не в состоянии (как они были уверены) даже задуматься о собственной трансформации. По этим причинам нейтральная задача распространения технических усовершенствований превратилась в анализ и подробное комментирование состояния всего крестьянского общества и культуры; это, в свою очередь, породило новые концепции социального управления, а также новые характерные черты власти. Когда агрономы писали о «реорганизации крестьянского хозяйства», о составлении «организационного плана трудового хозяйства» или о воздействии на «мысли и душу отсталого крестьянина», они имели в виду следующее: кооперативы будут осуществлять реорганизацию обособленного крестьянского сословия под флагами «прогресса» и «науки», но управлять этим процессом должны исключительно профессиональные агрономы.
Действительно, именно в связке сословности и гражданственности мы можем начать рассматривать конфликты и противоречия в призвании профессионалов, которые возникли в период последнего кризиса Российской империи. Гражданственность была той динамической схемой действий, которая позволяла агрономам бросить вызов своим начальникам, монопольно завладевшим политической властью на местах и в правительстве, и показать, что знание и научное понимание русской деревни может успешно противостоять праву рождения и закоснелой традиции. Однако в их заявлениях была и определенная двусмысленность: можно ли было идею гражданственности внедрить в головы населения при отсутствии у крестьян «знаний» и «научного понимания», но при наличии укоренившегося мнения о материализованной, неизменной и чуть ли не сущностной «отсталости» крестьянства? Частичное объяснение данного противоречия лежит в правовом контексте сословности, который ограничивает возможности взаимодействия между юридически обособленными группами населения и особенно тщательно обособленными крестьянами[241]. Но воображение профессионалов не было ограничено сословиями и кастами: они были деятельными мыслителями и могли с успехом приспособить к своим нуждам то, что видели или хотели увидеть. Отсюда напрашивается закономерный вывод, что профессионалы закрепили идею кастовости в своем научном понимании крестьянства, найдя в сословности такие культурные и научные аспекты, которые были способны пережить любые институциональные изменения[242]. Гражданственность, которую якобы олицетворяли только сами агрономы, могла возникнуть скорее как новая форма обособленности, а не как динамичная основа для объединения; более того, она помогала создать представление о такой системе мер, которая будет использовать крестьян как объекты воздействия, а не как участников процесса собственной трансформации.
