Журнал Русская жизнь - Добродетели (ноябрь 2008)
VI.
В Южном немногие скорбят о Розе, - но и Татьяну не все поддерживают безоговорочно. Вот если бы она Витька - тогда да; самосуд над педофилом - милое дело! Для него вспомнится уместный ветхозаветный императив, проявится сдержанное, но почти единогласное общественное одобрение. Совсем недавно в Екатеринбурге городской родительский комитет (общественная организация) пообещал премию в сто тысяч рублей каждому, кто доставит педофила в милицию, и один - студент, обнаруживший на железной дороге насильника и девочку, - уже благополучно награжден. Но куда интереснее обещание этого же комитета заплатить полмиллиона руб-лей всякому, кто при задержании ранит педофила или нанесет ему какое-то члено-вредительство, - правда, это уже называется не премией, а «вспомоществованием на адвоката». Спонсоры охоты - предприниматели, уральские «реальные челы», так они заботятся о безопасности своих и наших детей. По всему судя, легендарный «Город без наркотиков» обещает прирасти «Городом без педофилов».
Граждане- родители коротки на расправу -но кто их осудит, кроме Уголовного кодекса? Их ярость - благородная. Часто под раздачу попадают гастарбайтеры - такие же, как и Витек, деморализованные лютым телесным голодом. В Омской области до смерти забили ногами 40-летнего узбека: чин чинарем выпивали на берегу, привели на ночлег, как человека, - а ночью он, глядь, шестилетнюю дочку хозяев раздел и стал гладить. Милиционеры чудом успели спасти от самосуда 34-летнего таджика в Егорьевском районе Мособласти, после того как он заманил конфетами и изнасиловал 6-летнюю Настю. Впрочем, не только гастарбайтеры: в Казахстане отец 9-летней девочки зарезал в поле бомжа-насильника, в Москве родители пострадавших мальчиков сильно изуродовали 27-летнего педофила из Южного Медведкова. И Витек Ч. вполне мог бы оказаться в этом славном коллективе жертв собственной похоти, а Таня и Володя, отправившись в пенитенциарные заведения, мгновенно стали бы местночтимыми праведниками, - но вышло иначе, погибла мать Витька, а сам он живой и целый, и есть подозрение, что его придется отпустить - несовершеннолетнего, умственно и, по всей вероятности, психически неполноценного, а, в сущности, глубоко несчастного, жалкого парня, не оставившего о себе ни одного воспоминания, которое не было бы окрашено презрением и брезгливостью.
В деле поселка Южный сюжеты изнасилования и мести разведены: Роза ответила не за сына - она за себя ответила. По народной этике мать за сына не вполне ответчица, максимум, что ей грозило бы, - неприязнь односельчан, хотя чаще случается жалость, «бедная, себе на голову выкормила». Нет, к Розе не ломились с ломами поселковые погромщики, не набрасывалась на нее обезумевшая Татьяна - но в бессмысленном пьяном глуме Роза стала выглядеть соучастницей и подельницей своего сына. Конечно, пьяная баба своему языку не хозяйка, но странно ждать понимания и адекватного поведения от убитой горем Татьяны.
Но и в канонический сценарий народного самосуда дело Татьяны К. не укладывается, даром что Татьяна выглядит «завершившей гештальт» - продолжившей незаконченную расправу над насильником. Деревенский самосуд - почтенное коллективное дело: «мир порешил», - по общей тесноте существования индивидуальное возмездие случается довольно редко. Наиболее яркий из последних самосудов - «краснопольское дело»: под Нижним Тагилом двое 18-летних ублюдков, уже отсидевших, терроризировали село. Воровали, били, глумились - их боялись, но ситуация была, как в Южном: ближайший участковый - за десять километров. Туда, за десять километров, их и гнали из Краснополья, связав веревками, после того как они забавы ради изнасиловали двух старух. Ублюдков отпустили на следующий день, потому что бабушки не смогли написать заявление, а одна из них, направленная на экспертизу, через неделю умерла, как все считают, «от стыда». Ошалев от безнаказанности, грабили детский сад, убили молодого сторожа, - и здесь уже в дело вступил отчим погибшего и его друзья. Судей было семеро, судили в лесу, на поляне. Одному дали нож и заставили убить другого, а потом заставили повеситься на ременной петле от пилорамы. Народные мстители (один из них - учитель, двое - воевали в Чечне) получили сроки от 3 до 8 - но, кажется, не жалеют об этом.
VII.
Петербургский писатель Александр Мелихов в эссе «Зов предков» писал: «…утратив эмоциональную связь с общиной, с миром, крестьянин утрачивал и всякий интерес к вопросу о том, что справедливо, а что несправедливо, и принимался чинить суд и расправу по принципу „чего моя левая нога пожелает“. А уж радетелем справедливости его не мог бы назвать даже самый большой поклонник народной правды. Возможно, это справедливо для всякого атомизированного общества… В обществе, живущем по принципу „каждый за себя“, сколько ни делегируй ему полномочий на суд и расправу, убийство соседа сделается неизмеримо более частым явлением, нежели убийство мироеда, уголовного авторитета или наркоторговца».
Вот оно и началось.
Поселок сельского типа Южный - странное межеумочное образование: не село, не деревня, даже не «пгт» - а разросшийся совхозный хутор, в каком-то смысле - остров посреди суши. Дома на центральной улице выглядят крепкими, справными, но озадачивает количество брошенных жилищ - хорошие бело-кирпичные пятистенки с выбитыми окнами, без крыши. В девяностые многие уехали, бросая жилище, - теперь, когда фермеры обеспечивают неплохой работой, начинают возвращаться, осваиваются заново. Большинство домов - не частная собственность, а муниципальное жилье, и семья Татьяны легко расширила жилищное пространство, переехав в двухквартирный дом с водопроводом и небольшим огородиком. Почти все жители - наемные рабочие, тот самый «деревенский пролетариат», о котором писал Глеб Успенский. Впрочем, Успенский не мог предвидеть до каких масштабов дойдет люмпенизация крестьянства, что подростковый алкоголизм не будет считаться чем-то из ряда вон выходящим, а к угрозам радикально спившейся женщины нужно будет относиться всерьез.
У жителей этого острова - тоже межеумочное сознание. Хуторские - но без хуторской морали, изолированные от большой земли бездорожьем - но не сплоченные изоляцией, вроде бы и работящие - но не способные завести собственность, беспредельно зависимые от «хозяина» (ладно, хоть с ним повезло), начальства, не верящие ни в закон, ни в справедливость, ни в знание. Женщина поджигает дом обидчицы еще и потому, что нет в поселке никаких механизмов общественной саморегуляции, потому что никто, кроме мужа, не вступится за мальчика, которому ходить в школу этим маршрутом.
А в других случаях - напротив, поражает кротость несчастья, привычка к одинокому его переживанию. Вот Татьяна радуется: недавно был ВТЭК, Илюше дали инвалидность до 18 лет, - а четыре тысячи пенсии - большое подспорье. Когда я спрашиваю, вози-ли ли мальчика в Челябинск, в Мос-кву (он умный, веселый, живой, и это пробивается сквозь физическую скованность), в хорошие реабилитационные центры, они удивленно пожимают плечами: это же большие деньги. Денег нет - нечего и пытаться, нечего биться, незачем. А искали? Нет, не искали, а где искать? Также Татьяна почему-то была уверена, что суд присяжных - это за деньги подсудимого, и заикаться нельзя. И не то чтобы в поселке нет грамотных - нет самой привычки обращаться к сельскому миру хотя бы за информацией; хотя в моменты потрясений этот мир сам организуется и собирает, к примеру, прошение об облегчении Татьяниной участи и проявляет удивительный такт в отношении пострадавшего мальчика.
Татьяна ждет суда, ловит рыбу, провожает Сережу на прогулки. На допросы ее почти не вызывают (это же надо присылать машину), а психиатрическая экспертиза, по ее словам, длилась пять минут, - спросили, какое число сегодня, и помнит ли она, что делала. Все помнит, за все отвечает, но еще не решила, что страшнее, - то, что случилось с Сережей, или то, что сделала она. Считает, что Сережина жизнь теперь «покалечена», Розу жалеет, жалеет себя, детей, свое несветлое близкое будущее. Спрашиваю, считает ли она поджог «актом справедливости». Задумывается. «Да какая справедливость? Не надо было… Витька-то не пострадал», - а на пепелище Розиного дома гуляет одинокая белая курица.
Олег Кашин
Сектанктка Света
Случай в мертвой деревне
I.
Жуткая история из жизни тоталитарных сект - у шестнадцатилетней школьницы Светы обнаружили злокачественную опухоль в брюшной полости. Родители Светы (собственно, сектанты) отказались оперировать дочь. Райбольница подала на родителей в суд, суд ограничил их в родительских правах, назначил девочке опекуна, но теперь уже сама Света написала собственноручный отказ от операции. Школа, милиция, социальные органы - никто ничего не может сделать. Остается только наблюдать за тем, как девочка медленно умирает.