Журнал Русская жизнь - Добродетели (ноябрь 2008)
Чтобы нанять адвоката из района, продали единственную корову.
III.
Предупреждали: семейство того, употребляет. Таню, несколько одутловатую, с низким, хрипловатым голосом, выглядящую старше своих 37 лет, и впрямь можно по первости принять за пьющую, - но она показывает плотный извилистый шов под подбородком: несколько лет назад вырезали лимфоузлы и вставили какую-то пластинку в трахею, - оперировали в Магнитогорске, диагноза, правда, не помнит, сложное научное слово. «Судьи поначалу решили, что я такая же, как Роза, а потом разобрались», - говорит она. В доме нет особой зажиточности, зато есть воля к быту: гостей не ждали, но сияют чистые полы, на креслах свежие кружевные накидки. В гостиной серебрится новый плоский телевизор, в спальне, на веревках сушится добротное белье. Вижу, как трепетно возятся с младшим сыном, 4-летним Ильей (у него детский церебральный паралич) - чистенький, ухоженный, зацелованный мальчик в коляске. Нет, это явно не люмпенизированная семья, - и скорее выпивающая, чем пьющая. Сожитель Володя Попов оказывается вовсе даже мужем, отцом Сережи и Ильи, просто брак не зарегистрирован, а сожителем его впервые обозвали в милиции, - нехорошее слово, соглашаемся мы, неприятное.
А главное - Володя работает. Неизвестно, как и чем жила бы семья сейчас, если бы не тот же знаменитый Карсакбаев, один из самых уважаемых в области фермеров, поставщик кумыса в Москву. В город перебираться нет нужды - Володя зарабатывает (сообщил не без гордости) в среднем 22 тысячи, а можно сделать и до тридцатки, если что - можно взять взаймы, хозяин всегда входит в положение.
IV.
Соблазнительно рассуждать, какими медийными тропами пряные городские пороки проникают в самую что ни на есть южноуральскую глубинку, в кондовый хуторской уклад, и нет ли здесь, к примеру, растленного влияния Магнитогорска - города богатого, брутального и неуютного, он в 60 километрах от Южного. Однако нет, здесь не ветер, но почва: Витя Ч., конечно, никакой не педофил и не гомосексуалист, а всего лишь ранний алкоголик и деградант, - «вялый от водки, и скучный от водки, и от водки чувствующий себя подлецом» (Глеб Успенский); он совсем нехорош собой, как только может быть нехорош болезненный, отстающий в развитии (иные так и говорят - «да олигофрен!») сын сильно пьющей матери, которая «ни на одну пенсию детям даже плавки не купила». Отец Витька тоже пил, и в советские еще времена гостил в ЛТП, но худо-бедно держал семью, а несколько лет назад, обнаружив у себя обострение туберкулеза - обильно пошла горлом «черная кровь» (все повторяют про черную, черную кровь) - повесился на ремне, - и уже после этого Роза пошла во все тяжкие. Репутация у Витька - при всей деревенской снисходительности к разного рода асоциальностям - была самая мрачная: «Совсем плохой парень. Работать он, ишь, не может, а напиться, украсть, подраться - запросто!» «Вы бы видели, - брезгливо сказал прокурор Катков, - ему семнадцать, а выглядит за сорок». Все просто и грустно: девушки брезгуют, организм требует, в томный августовский день под рукой оказывается прелестный Сережа с длинными золотыми ресницами.
Мог бы оказаться и раньше - Витек в дом заходил запросто, и по праву близкого соседства, и по отдаленному родству: его старший брат - племянник Татьяны. Володя иногда брал его на работу - подсобить, помахать лопатой, Татьяна подкармливала, отдавала донашивать мужнины рубашки. «Да он был нормальный, - говорит Татьяна, - не идиот, безобидный», - и сама верит, надо же в первую очередь себе как-то объяснять, почему такой парень был своим в доме.
Они пили чай у двоюродной сестры - отмокали после дня рождения, Сережа оставался дома с Витьком. Курили на крыльце - «и вдруг меня как ожгло изнутри», говорит Татьяна, совсем непонятная, но острая тревога, она помчалась домой. Витек увидел ее в окно и торопливо вышел навстречу - в штанах, но со всем генитальным хозяйством навыпуск. «Ты что это? - закричала она. - Ты как это?» - «Я сикать хочу», - застенчиво сказал Витек и убежал.
Сережа плакал, ему было очень стыдно говорить, он долго мучился, прежде чем произнести это непроизносимое, но все-таки сказал: «Мама, меня Витя трахал». (Здесь Татьяна начинает всхлипывать, а Володя стискивает кулаки.)
Витька, конечно, отловили и били, потом догнали и снова били, «хотя, знаете, кого там бить? ведь сморчок, смотреть не на что!» - и как знать, чем бы все закончилось, если бы не подоспели из района милиция и скорая, вызванные Татьяной. Врачи бегло осмотрели Сережу и сказали явиться в райцентр на обследование, а милиция увезла Витька.
Но через несколько часов она вернулась - уже за Татьяной.
V.
Наревевшись, отрыдавшись, кое-как успокоив сына, Татьяна с сестрой пошли в магазин за поллитрой - «снять стресс».
И когда шли обратно мимо дома Ч-х, у окна стояла, покачиваясь, пьяненькая улыбающаяся Роза.
Сейчас Татьяна называет ее не по имени, а протокольным словом «сожженная». В окне стояла «сожженная» и кричала Татьяне: «Танька! Твой сын теперь пидарас! Его все будут в жопу е…ать!»
Ей было весело, смешно.
Так рассказывает Татьяна, и двоюродная сестра подтверждает: стояла в окне, глумилась, радовалась. (Это Роза-то, Роза, та самая, которую Татьяна, было дело, два раза «спасала от верной смерти, отхаживала - бегала искала самогонку, чтобы ей в рот залить»!)
Растерзать? Растерзать! Но дверь была заперта изнутри.
Татьяна принесла соломы, обложила дом по периметру - и подожгла. Роза все видела, она сто раз могла бы выбраться, - в доме, как рассказывают, несколько окон были без стекол, но она не сдвинулась; она могла бы выбраться и тогда, когда Татьяна ушла искать полено, чтобы подпереть им дверь. То ли боялась попасть в руки Татьяны, то ли просто плохо понимала, что происходит. Не металась она и в последние минуты жизни, на помощь не звала - обугленный труп пожарные нашли на диване, сидела ровно, аккуратно. (Уже когда дом полыхал, односельчанка, свидетельница Лысикова, отпихнула полено и попыталась открыть дверь - но она по-прежнему была заперта изнутри.)
Теперь что же: Татьяна, плача, говорит, что убивать не хотела, а хотела попугать, - «от сердца говорю: не хотела!» - ну и чтобы она заткнулась, наконец, чтобы замолчала; говорит также, что представляла себе, собирая сено для поджога, как Сережа будет ходить в школу мимо этого дома, а неуязвимая Роза вот так же встанет у окна и начнет кричать ему, маленькому, про жопу и пидараса, - и что не будет на нее никакой управы, и не будет спасения. «А бревно, - говорит она, - я положила, чтобы оно горело, я не подпирала эту дверь-то, не подпирала я ее!» - говорит и, похоже, сама верит, что полено - горючее не хуже бензина.
Самое загадочное: экспертиза установила, что дом загорелся изнутри, из сеней. «Ты в окно к ней, что ли, влезла?» - спрашивал следователь. Но там были такие узкие окошки, что громоздкая Татьяна застряла бы уже в шее. (Роза-то пролезла бы, она была худенькая, как подросток; жительница Южного, встретившаяся на окраине, сказала про покойницу не без зависти: «Испитая вся - а девочка девочкой! у нее и грудки стояли, и мужикам нравилась, ведь в темноте лица не видно».)
Вину свою в поджоге Татьяна признала, но считать себя виновной в умышленном убийстве - отказывается. «Кто бы в душу мне заглянул! Не хотела я ее убивать, не хотела!»
…Из- за ареста Татьяны Сережу так толком и не обследовали, и семья не знает, был ли, что называется, факт изнасилования -или только попытка. «Вот сидят два следователя. Один следователь пишет постановление о моем задержании, другой пишет мне документ завтра явиться с Сережей к врачам на экспертизу». Володе не с кем было оставить Илью, он постоянно под присмотром, на бабушку же можно оставить совсем ненадолго. Когда ее выпустили - три дня уже прошло, Володя с сыном сходили в баню и решили, что поздно, врачи следов не найдут. Возили к психологу, она прописала успокоительные таблетки. Люди в поселке относятся в высшей степени сочувственно, с пониманием, и учителя, и товарищи, никто не напоминает, не дразнится. Сережа почувствовал это всеобщее тепло и даже немножко разбаловался, например, порвал целых три альбома для рисования, когда у него не получался рисунок. «Ну я и не куплю ему больше альбомов», - говорит Володя. «А я куплю», - твердо говорит Таня.
Когда ее увезли, жители села написали письмо в прокуратуру с просьбой освободить Татьяну до суда, - подписались все, кого застали дома, и даже старшая, 23-летняя дочь Розы. За Витька никто никого не просил.
VI.
В Южном немногие скорбят о Розе, - но и Татьяну не все поддерживают безоговорочно. Вот если бы она Витька - тогда да; самосуд над педофилом - милое дело! Для него вспомнится уместный ветхозаветный императив, проявится сдержанное, но почти единогласное общественное одобрение. Совсем недавно в Екатеринбурге городской родительский комитет (общественная организация) пообещал премию в сто тысяч рублей каждому, кто доставит педофила в милицию, и один - студент, обнаруживший на железной дороге насильника и девочку, - уже благополучно награжден. Но куда интереснее обещание этого же комитета заплатить полмиллиона руб-лей всякому, кто при задержании ранит педофила или нанесет ему какое-то члено-вредительство, - правда, это уже называется не премией, а «вспомоществованием на адвоката». Спонсоры охоты - предприниматели, уральские «реальные челы», так они заботятся о безопасности своих и наших детей. По всему судя, легендарный «Город без наркотиков» обещает прирасти «Городом без педофилов».
