Дневниковые записи. Том 1 - Владимир Александрович Быков
К ней-то и был подключен в качестве «локомотива» Петя Соколов. К сожалению, несмотря на огромные наши усилия, работа не закончилась: началась «перестройка». От работы же остались лишь тома научных отчетов, чертежи проектов, десятки патентов, написанная Соколовым кандидатская диссертация да приятные воспоминания о «героических», наполненных энтузиазмом и прожектерскими мечтаниями днях движения к заветной цели.
И вот сейчас я должен был предстать перед светлыми очами юбиляра и чего-то, как только что в отделе, лепетать человеку, изобретательно и самоотверженно трудившемуся целых два десятка лет, но не достигшему того заветного рубежа, что можно считать завершением работы. Должен был петь, хотя и вполне заслуженные, дифирамбы юбиляру и рассказывать его гостям, каким интересным и впечатлительным был процесс движения к цели, почему последний не осуществился, но что не все потеряно и он может еще претвориться в желаемую реальность.
Так все и произошло. Именно такую речь я и произнес. Но каков юбиляр! Со свойственной ему неординарностью, неиссякаемой верой в правильность затеянного и способностью к образному слову, он тут же бросился убеждать меня и остальных гостей в колоссальных преимуществах и необычайных достоинствах нами придуманного.
Ай да Петя! Не зря он мне понравился с первых у нас дней его работы.
09.05
Вчера упомянул фамилии Соколовского и Нисковских. Хочу добавить к ним еще А. И. Вараксина.
С этими тремя меня связывали долгие годы крепкой дружбы, совместной работы и многочисленные речные и прочие походы в наши отпускные и воскресные дни, а с Соколовским еще, в дополнение, и годы учебы в институте. К сожалению, сейчас нас осталось двое: Олег ушел из жизни очень рано, перевалив лишь слегка за 40 лет, да и Алексей – тоже не поздно, всего на 60-м своем году.
Мы были несхожие люди во многом, настолько несхожи, что Олега Виталий и Алексей даже недолюбливали, а терпели, порой, только из-за меня. Что объединяло?
Кроме общих интересов по работе, думаю, больше всего – любовь к природе и, пожалуй, еще нечто, проистекавшее, хотя и в разной степени и в разном проявлении, от авантюрного по природе характера наших натур. Из внешних обстоятельств можно назвать Главного конструктора Химича, который в не меньшей степени, чем мы, был способен к той же авантюрной устремленности и даже просто увлека-емости всем, что можно отнести к проявлению человеческих желаний и побуждений. Надо полагать, именно в силу данного обстоятельства мы, четверо, как только чему-то научились и более или менее стали на крыло самостоятельности, вошли в число его «любимчиков». Причем не только в глазах окружающих, которые в таких случаях бывают излишне велики, а и на самом деле. Не очень приятно упоминать об этом в наших биографиях, однако что было, то было.
Это, безусловно, способствовало скреплению компании. Но оказалось, что и в походах мы обнаружили многое друг в друге, работавшее в том же направлении. Среди нас по складу характера было два ведущих и два ведомых, так что каждый имел возможность «проявить» свои природные слабости. Будь одни ведущие или наоборот, – не думаю, что была бы более приятная команда. Мы любили посидеть у костра с кружками, но были тогда все, без исключения, весьма умеренны в питии, а это немаловажный фактор при длительном совместном пребывании на природе. В молодые годы, когда еще некуда было направить избыток энергии, с удовольствием резались в карты, начинали походную пульку обычно в первые часы отъезда, продолжали, по обстоятельствам, в лодке и расписывали окончательно, подъезжая обратно к родному Свердловску. Хорошо вписывались в группу и дополняли друг друга и по прочим своим интересам и привычкам.
Соколовский оказался рыбаком до одержимости и ловить рыбу начинал первым в любых «зверских» условиях и любого ее качества, вплоть до мальков. Изначальный походный завтрак обычно у нас состоял как раз из сковороды этих зажаренных малявок (вроде, даже нечищеных), выловленных Олегом ранним утром при явной неудобице и злющем комарье.
Кроме этой «святой» обязанности он, как настоящий рыбак, был непревзойденным рассказчиком и вралем. Врал бесподобно, входил мгновенно в роль и верил самозабвенно во все рассказываемое. При малейшем проявлении сомнения, немедля начинал уверять нас в истинности с ним случившегося, им увиденного, пережитого и старался подтвердить последнее, с еще большей убежденностью, какими-либо дополнительными свинтопрульными подробностями. Настолько, что не верить было не то что невозможно, но и не хотелось из-за доставленных минут удивления.
Или часов ловли рыбы с лодки ему не хватало, или его возбуждали им воображаемые прелести такового занятия в другом месте, в других условиях, но как только мы приставали к берегу, он норовил тихо увильнуть от «общественных» обязанностей и смыться с неизменными своими удочками и спиннингом. Возвращался он, как правило, с опозданием: к обеду, ужину либо отчаливанию от берега, вечно искусанный, в зависимости от времени, комарами или оводами, а если по раннему лету, то и клещами. В последнем случае приходилось его раздевать догола и вытаскивать их из самых интимных мест. Сердиться на него было невозможно: настолько все у него получалось естественно, непреднамеренно.
Когда же он выматывался за день, то при остановке (а остановиться мы старались в наиболее привлекательных местах, на открытом высоком берегу с хорошей полянкой и веселым светлым вокруг нее леском), выбравшись из лодки, немедля и нахально растягивался на травке. Однако нас столь эгоистическое поведение особо не расстраивало, поскольку позволяло занявшимся костром, установкой палатки или заготовкой дров через пять-десять минут «честно» заставить его чистить картошку или пойманную им же рыбу.
В плане всяких мелочей – будь то кухонная работа, спасение в ледяной воде чьей-либо зацепившейся блесны или даже добывание меда из дупла диких пчел с вполне понятной их реакцией, – Соколовский был безотказен. Подобное никому из остальных было явно не свойственно. Мы, с эгоистическим намерением, вовремя стремились занять себя «благородными» делами.
В отличие от Соколовского, Виталий был аристократом. Никаких удочек (в походах) он не признавал – только спиннинг! Он не бросался за рыбой, не познав и не почувствовав «духа» реки, ее особенностей. Больше, настраивал себя сразу на впечатлительное вхождение в «процесс». Дня два сидел в лодке, спокойно посматривая на нашу ловлю «сорняка», пока вдруг, по одному ему ведомому признаку, не хватал в руки спиннинг и под возглас: «а вот здесь-то мы ее и поймаем», в два-три заброса, а порой и в один – вытаскивал рыбину, на которую действительно было приятно взглянуть. Таким же образом он продолжал действовать и далее, вылавливая, за редким исключением, самую большую и самую благородную рыбу –
