Вероника Крашенинникова - Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России
Впервые термин «стереотип» был введен в общественные науки в 1920-е годы XX века в США, когда возникла необходимость изучения и объяснения законов функционирования массового сознания. Основателем концепции стереотипного мышления и поведения (а также общественного мнения) стал Уолтер Липманн. Он описывал стереотипы как упорядоченные, схематичные, детерминированные культурой «картинки мира» в голове человека, которые экономят его усилия при восприятии сложных социальных объектов и защищают его ценности, позиции и права.
Липманн выделил две важные причины, которые оказывают влияние на формирование стереотипов. Первая причина — использование принципа экономии усилий, характерного для повседневного человеческого мышления и выражающегося в том, что люди стремятся не реагировать каждый раз по-новому на новые факты и явления, а стараются подводить их под уже имеющиеся категории. Вторая причина — это защита существующих групповых ценностей.
Юрий Левада называл стереотипы готовыми шаблонами, «литейными формами», в которые отливаются потоки общественного мнения. В отношении роли социальных стереотипов Левада выделял их действие в тех ситуациях, когда сложное явление упрощается до знакомого и привычного образца, взятого из арсенала исторической памяти, известного чужого примера — вплоть до мифологических схем. «Опознание (отнесение к известной схеме) в таких процессах, очевидно, заменяет понимание. В то же время стереотип может выступать и в качестве руководства к действию: люди не только опознают привычные образы, но и стараются следовать им, чтобы быть понятыми другими и собой».
Люди с легкостью проявляют готовность характеризовать обширные человеческие группы огрубленными и пристрастными признаками. Такая категоризация отличается стабильностью в течение очень длительного времени. Социальные стереотипы в некоторой степени могут изменяться в зависимости от социальных, политических или экономических изменений, но этот процесс происходит крайне медленно. Стереотипы становятся более отчетливыми и враждебными, когда возникает напряженность между группами. Они усваиваются очень рано и используются детьми задолго до возникновения ясных представлений о тех группах, к которым они относятся. Социальные стереотипы не представляют большой проблемы, когда не существует явной враждебности в отношениях групп, но их в высшей степени трудно изменить и управлять ими в условиях напряженности и конфликта.
Вряд ли есть необходимость упоминать, что американское восприятие России состоит почти исключительно из стереотипов.
Образы «другого» и «врага»
Фундаментальный дуализм человеческой природы задает неминуемую двойственность мышлению, восприятию, мировоззрению, образу. Все характеристики существуют парами: белое — черное, добро — зло, мир — война. Аналогичным образом люди видят и самих себя: я — другой, мы — они, свои — чужие. Советско-американское противостояние ярким образом воплотило этот дуализм, закрепив его идеологией и наполнив каскадом политических, социальных, культурных формул: «демократия» — «тирания» («деспотизм», «авторитарность»), «свобода» — «тоталитаризм», «права человека» — «попрание прав человека».
Национальные особенности развивались по мере того, как народы дифференцировали себя от других по признакам языка, религии, традиций, идеалов, истории. Для того чтобы сформулировать, что он есть, человеку нужен «другой», который бы воплощал все, чем не является он сам. Самюэль Хантингтон выстраивает следующую логическую цепь. Национальная дифференциация подразумевает сравнение: чем «мы» отличаемся от «других». Сравнение, в свою очередь, влечет за собой оценку: «наше» лучше или хуже «другого»? Эготизм группы и потребность оценивать себя положительно чаще всего приводят к заключению, что «наше» лучше. Далее появляется стремление убедить в своем превосходстве «другого», и соревнование ведет к антагонизму. Начальные, возможно несущественные, различия преувеличиваются для того, чтобы более четко отделиться от «другого», и противоречия растут вширь и вглубь. Под становящиеся фундаментальными противоречия подводится теоретическая основа — идеология, лепится изощренный образ демонического «другого» — и враг готов.[168]
Образ внешнего врага имеет столько практической пользы для государственных дел, что надежда на избавление от него представляется иллюзорной. Хантингтон подчеркивает эффективную роль понятия врага для усиления авторитета государства, сглаживания внутренних социальных, экономических и этнических антагонизмов, повышения национального единства, кристаллизации гражданских качеств народа, мобилизации экономических ресурсов. Нации враг «полезен» для повышения самооценки, причем тем более велика потребность в самоуважении, признании, одобрении — то, что Платон называл thymos, а Адам Смит «тщеславием», чем народ чувствует себя в каком-либо отношении неполноценным, и тем более грозным и сильным рисуется враг. Так Америка нагнетала враждебность СССР и наделяла его возможностями, которыми он не обладал.
Потребность во враге, который воплотил бы в себе отрицаемые аспекты самого человека, заложен в человеческой природе. Эта потребность основывается на глубинном стремлении избавиться от своих собственных, негативных с точки зрения национальной культуры и цивилизации, характеристик. «Враг — это резервуар, в который помещаются собственные нежелательные аспекты», — пишет один из ведущих исследователей этого понятия Вамик Волкан.[169] Образ врага нации представляет собой антитезу собственных качеств. При этом, соответствие образа реальности не требуется, скорее наоборот: враг часто наделяется чертами, неподтверждаемыми доказуемой реальностью — для большей убедительности это происходит на неосознанном уровне. Механизм категоризации поступающих новых образов более соотносится с проведенной линией фронта, чем с действительностью. Сдерживание врага на психологической дистанции дает людям ощущение комфорта, повышая сплоченность и обращая сравнения в свою пользу.
По мере того как наличие врага кристаллизует самоидентификацию нации, этот хронический конфликт становится инкрустированным в ее идентичность. Отвергая негативные черты и дистанцируя себя от наделенного ими врага, нация тем самым привязывает себя к нему: «Чем разительнее мы хотим отличаться от врага, тем сильнее сходство, каким бы подсознательным оно ни было. И чем больше мы о нем думаем, чем дальше мы стремимся дистанцироваться от него, тем сильнее мы привязываем себя к нему, сознательно и подсознательно».[170]
Враждебные отношения связывают врагов таким образом, что напряженность между ними постоянно воспроизводится и поддерживается, становясь независимым источником динамической энергии. Для отражения динамики отношений между двумя сторонами Говард Штейн (1982) вводит формулировку: «симбиоз врагов». Симбиотический союз подразумевает энергетическое взаимодействие и подпитывание врагов друг другом, управляемое правилами проекции и диссоциации. Каждая сторона нуждается в своем антигерое для завершения своей идентичности, для ее поддержания и укрепления. Две стороны оказываются тесно связанными и неотделимыми друг от друга: вместе они составляют систему, «дуальное единство».[171]
Образ Советского Союза как «империи зла» получил собственную жизнь и активно участвовал не только в формировании восприятия, но и в изменении самой реальности. Распад Советского Союза лишил Америку той «империи зла», по отношению к которой она определяла себя: «Мы, американцы, перестали быть тем, кем были, и не знаем, кем мы становимся», — писал Самюэль Хантингтон.
Особенности восприятия в группе и в правительстве
Группа состоит из индивидов, однако восприятие группы не есть математическая сумма индивидуальных восприятий. Видение реальности группой преломляется через особенности коллективного мышления и поведения: ощущение повышенной уверенности, дух единомыслия, атмосферу «клуба», широту власти, размывание ответственности, коллективную панику и другие черты. Важность понимания особенностей восприятия в группе определяется тем фактом, что внешнеполитические решения всегда принимаются и воплощаются коллективом людей. При неизбежном наличии противоречий в правительствах внешнеполитические решения часто принимаются группами единомышленников. В солидарной группе, при прочих равных условиях, усиление сплоченности повышает верность принятым взглядам, уменьшает тревогу, повышает самооценку и дает ощущение безопасности членам группы. Принадлежность к группе также повышает устойчивость убеждений, связанных с членством в ней: поскольку изменение позиций грозит болезненным разрывом с людьми, чье мнение небезразлично, человек избегает их пересматривать. Сплоченность группы повышается с наличием внешнего давления и угроз, а также стрессом и срочностью в принятии решения.
