Трудный возраст века - Игорь Александрович Караулов
У Евтушенко – стихи второго рода. Он всегда на миру, всегда пишет так, как будто бы выступает перед очередными металлургами, строителями, хлеборобами, рыбаками. Его исповедальность («Со мною вот что происходит…») никогда не идет дальше того, что можно рассказать в компании – причем еще в такой компании (вроде «делегации советских писателей в борьбе за мир»), в которой непременно присутствует сопровождающий из органов.
Евтушенко в стихах может быть нравоучителен, обличителен, лих, игрив, патетичен, но у него нет неразрешимых проблем с самим собой. «Неужели я настоящий и когда-нибудь смерть придет?» – этот мандельштамовский вопрос для него не имеет смысла. Ну придет и придет, ответ-то уже готов: «Если будет Россия, значит, буду и я». Его вообще не волнует – а какой он, настоящий? Ему важно быть правильным.
В разное время под правильностью понималось разное. Быть простым и понятным народу. Клеймить наследников Сталина. Всей душой болеть за Фиделя, потом за Альенде с Корваланом, в общем, за всю мировую лумумбу Потом клеймить американский империализм. Потом, когда повеяло перестроечным свежачком, снова взяться за наследников Сталина.
Вообще, быть на правильной стороне истории. Поэтому когда обнаружилось, что правильная сторона истории вовсе не здесь, не в СССР, не в России, переезд в США на профессорскую должность был логичнее, чем это казалось многим. Раз так поступил гегелевский мировой дух, чем Евтушенко хуже?
Евтушенко никак не повлиял на современную поэзию, но неутомимая пропаганда ленинских идей тут ни при чем. Борис Слуцкий был вообще убежденный коммунист, что не мешает ему оказывать огромное влияние на те стихи, которые пишутся здесь и сейчас.
А что касается Евтушенко – там влиять было просто нечем. Если вычесть отдельные штрихи, взятые у Маяковского и позднего Пастернака, то стихи Евтушенко, кажется, напрямую растут из сонма заводских ЛИТО, из советского дичка, которому Ходасевич так и не успел привить классическую розу.
Евтушенко по существу выпадает из традиции, стоит в стороне от той линии, которая соединяет тех, кто старше него, с теми, кто пришел позже – Цветаеву с Бродским, Г. Иванова с Гандлевским, обэриутов с лианозовцами.
Это тем более удивительно, что Евтушенко был феноменальнейшим знатоком русской поэзии. Ему были внятны авторы самые разные, в том числе совершенно на него не похожие, он неутомимо выискивал и открывал все новых и новых поэтов, а составленная им антология «Строфы века» стала настоящим памятником ему.
Любители пафоса опять говорят, что «ушла эпоха». На этот раз эпоха поэтов-шестидесятников. На самом деле это не совсем так. В смысле персоналий – жив еще Виктор Соснора[2], поэт куда более глубокий, чем большая то ли четверка, то ли пятерка эстрадников-стадионников. В функциональном смысле все это предприятие умерло вместе с Советским Союзом, когда прекратились игры с цензурой и самоцензурой, диалог «поэт и царь» рассыпался, а массовый читатель переключился со стихов на обогащение или выживание.
Так что же ушло от нас 1 апреля в г. Талса, штат Оклахома, США? Наверное, памятник эпохе. И еще больше – памятник самому себе. И живой человек, которого очень жаль.
А все же любопытно – что было бы, если бы он не взял себе уютную малоросскую фамилию «Евтушенко»? Может быть, поэт Евгений Гангнус писал бы глубже, интереснее?
АПН, 02.04.2017
Серебренников: режиссерская трагедия
Это все-таки произошло. Режиссера Кирилла Серебренникова, художественного руководителя «Гоголь-центра», задержали и обвинили. Судить его будут по части 4 статьи 159 УК РФ – мошенничество в особо крупном размере. Срок заключения также возможен довольно крупный – до 10 лет.
Для одних это событие стало ожидаемым и закономерным, ибо как же могло быть иначе в этой стране, при этом режиме? Для других – все-таки неожиданным, поскольку, исходя из опыта прошлых лет, именно в этой стране и при этом режиме с деятелями культуры, прежде всего театрально-кинематографической и попсово-музыкальной, принято носиться как с писаной торбой, смиренно отвечая на их смелое фрондерство новыми государственными и окологосударственными премиями и иными финансовыми вливаниями.
Шевеления правоохранительных органов по поводу «Гоголь-центра» мы наблюдаем уже три месяца. Общественность с темой знакома, никому объяснять ничего не надо, каждый уже давно определил свою позицию. Однако новый поворот дела, сгущение слухов, опасений и предположений до холодной и твердой буквы закона, а возможно, и до полумрака тюремной камеры, без сомнения, вызовет грандиозный шум, достойный месяца августа. Тут у нас целый областной центр в огне, Ростов-на-Дону, но о Серебренникове шуметь будут больше.
Однако тема эта и в самом деле не пустяковая. Речь ведь идет не о бедах конкретного режиссера, то ли укравшего 68 млн рублей, то ли нет. Речь об избирательности правосудия и о равенстве людей перед законом.
Избирательное правосудие, его несправедливость и отвратительность – главный аргумент защитников режиссера. Мол, что привязались к святому человеку, отдающему свою жизнь театру, разве мало у нас других воров, которые и на лицо ужаснее, и аппетитами помасштабнее? А впрочем, и так же все понятно: страдает человек за свою позицию, за противостояние режиму, за права геев, за ориентацию на западную культуру.
Однако избирательность правосудия и, в более широком смысле, избирательность правоприменения – штука закономерная и неизбежная. С ней сталкивался, наверное, почти каждый автомобилист. Зачем меня остановили? Я ведь ехал как все, со скоростью потока. Да, скорость потока – 120 км в час, а разрешенная – 90. Но почему именно я, почему все остальные продолжают ехать как ехали, а я стою тут на обочине и жду, когда мне выпишут штраф?
Несправедливо? Конечно. Точно так же несправедлива любая случайность, от внезапной болезни до падения кирпича на голову. Просто-напросто у дорожного инспектора не сто глаз и не сто рук. Он не в состоянии обеспечить неотвратимость наказания. Значит, остается применять иное орудие сдерживания – вероятность наказания.
То же и с театрами. Вполне возможно, все 650 российских театров, получающие государственное финансирование, живут точно так же, как жил «Гоголь-центр» при Серебренникове. Но разумно ли ссылаться на это? Вы хотите, чтобы Следственный комитет объявил «Год театра»?
Впрочем, защитникам Серебренникова бесполезно об этом говорить. Почему? Да потому что это именно они отстаивают избирательность правосудия, но в ином, приятном для себя смысле. Серебренников – «наш», прогрессивный, международно-признанный, стильный, хорошо одетый, друг геев (а может быть, и сам гей), а следовательно, суду он не подлежит. Все дозволено. Подумаешь, ну что там можно украсть, в этом театре? А если и украл, то на благое дело. Да и вообще, кому еще должны доставаться деньги, если не нам и
