Трудный возраст века - Игорь Александрович Караулов
Тут виден уже не шоумен, не стендап-юморист. Мне кажется, что это похоже на переписку очень занятого человека, какого-нибудь менеджера по логистике, который находится в вечном цейтноте: поставки срываются, водители уходят в запой, таможня никак не дает добро. Так у читателя формируется впечатление: перед нами деловой человек, которому не до красот стиля. Неутомимый труженик на службе Отечества. Трамп и здесь ухитряется превратить очевидную слабость в силу.
Язык Трампа вряд ли должен браться за образец. Тем не менее этот язык эффективен, он позволяет взламывать сложившиеся условности, дать голос безгласным, осветить темные уголки политической жизни и вновь вытащить на обсуждение вопросы, которые, казалось, были прочно погребены под толщами словоблудия.
Отсюда понятно, почему Трампа постоянно связывают с Путиным: его язык и в самом деле намекает на нечто стереотипно-«русское», прямое, диковатое и бесцеремонное. Речи Жириновского мы слушаем уже больше четверти века, да и фирменные путинизмы, начиная со знаменитого «мочить в сортире», должны нравиться Трампу.
Другое дело, что обновление политического языка необходимо и нам, ведь риторика «крутых перцев» в наших условиях вовсе не мешает заметать под коврик некоторые больные вопросы, а иной раз даже и помогает.
АПН, 22.03.2017
Поэт-фарцовщик, поэт-парторг
Ох, как же не хочется начинать разговор о Евгении Евтушенко со строчки «Поэт в России больше, чем поэт»! Как же она затаскана, избита, как, в сущности, неловок этот парафраз некрасовского «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Но никак эту строчку не обойти, валуном стоит она на дороге. Ничего без нее не понять – ведь, несмотря на внешне универсальный смысл этого афоризма, «больше-чем-поэтом» в России удалось стать только ему, Евгению Евтушенко.
С точки зрения поэтов это, может быть, и особой удачей назвать нельзя. На взгляд человека непредубежденного это выглядит как беспрецедентный успех. Конечно, не «Битлз», слывшие популярнее Иисуса Христа. Не «Битлз», но все же…
В годы его расцвета о нем нельзя было не знать. Он, что называется, лился из утюгов. Можно было ни разу не открывать его книжек – Евтушенко так или иначе приходил к вам в дом. Включаете телевизор? Вот вам праздничный концерт на День милиции или «Голубой огонек» с хитом всех советских времен и народов «Хотят ли русские войны?» И песни на стихи того же автора в любимых народом фильмах, таких как «Ирония судьбы». А если этого мало – помпезный творческий вечер в концертной студии «Останкино».
Может быть, вы игнорируете телепрограмму? Тогда получайте свежие взволнованные строчки поэта в советских газетах, что-нибудь типа «израильская военщина известна всему свету» (это Галич, но моделью-то послужил именно Евтушенко). Вы учитесь в школе? Вот вам Евтушенко в списке обязательного внеклассного чтения или в каком-нибудь «монтаже» к очередной красной дате.
Евгений Евтушенко вышел на поэтическую сцену сразу же после смерти вождя народов и с течением времени стал достоверным слепком советской жизни в ее вторую, послесталинскую половину. Всех сторон этой жизни – и ее серых будней, и скудных праздников, и неуклонно иссякающего энтузиазма строителей светлого будущего, и рутинного промискуитета, и бравурных собраний, и цинизма идейно-грамотных карьеристов, и едкой щелочи вездесущей фарцы.
Он и сам был – поэт-парторг и поэт-фарцовщик.
Здесь требуется пояснение. Советская литература не знала недостатка в парторгах, причем разных оттенков и направлений. Тут и почвенник Куняев, и сталинист Грибачев, и либерал Твардовский. В то же время интеллектуально-творческая фарца была основой целых отраслей культуры – так, в популярной музыке плагиат был поставлен на промышленную ногу, а продвинутые режиссеры вовсю пользовались ходами и идеями, усвоенными на закрытых (от народа) просмотрах западного кино.
Но чтобы совмещать функции парторга и фарцовщика – на это нужен был талант Евтушенко. Тут он уникален. В этом смысле он был если не вдвое больше «обычного» советского поэта, то уж как минимум с коэффициентом «корень из двух».
Нужно было тщательно соблюдать баланс этих функций, и в этом поэт не подкачал. Парторг из него вышел либеральный – такой, который мог и начальство в сердцах ругнуть («Танки идут по Праге…»), и в нужный момент включить «своего парня», воспев отвязную пьянку хорошо потрудившихся людей или отпустив сальную шутку про женские прелести. Фарцевал же он вовсе не по-делячески, с душой, добросовестно просвещая невыездного советского человека насчет заморских чудес не хуже Юрия Сенкевича и железной когорты журналистов-международников. И даже лучше, ибо в стихах, а стихи тогда уважали.
Не Евтушенко придумал советскую туристическую поэзию. Ее основы заложил еще Маяковский, а дань ей отдали многие – и даже Николаю Заболоцкому на склоне дней довелось стихотворно отчитаться о командировке в Италию. Но Евтушенко в итоге превратил – при кротком непротивлении и даже финансовом содействии властей – поэтический туризм практически в дело жизни. Он объездил многие десятки стран, непременно стремясь убедиться, что в каждой стране живут красивые девушки, цветет прекрасная природа и готовятся вкусные блюда, но при этом все – и девушки, и цветы, и жаровни – тоскует о Ленине и о социалистическом переустройстве общества.
Из сказанного можно было бы сделать вывод о том, что власть ценила и продвигала Евтушенко исключительно за его идеологическое рвение. Но это было бы неверно. Разве не было стихов? Конечно, стихи были.
Окно выходит в белые деревья,
в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья,
мы молча на профессора глядим.
Уходит он,
сутулый,
неумелый,
под снегом,
мягко падающим в тишь.
Уже и сам он,
как деревья,
белый,
да,
как деревья,
совершенно белый,
еще немного –
и настолько белый,
что среди них
его не разглядишь.
Ну хорошо же, правда? Ранний Евтушенко, ранний – еще практически невыездной. Но и ранний Евтушенко, и поздний, и удачный, и из рук вон плохой – это «какие надо стихи».
Бывают стихи, обращенные к каждому человеку в отдельности. Их иной раз и неловко бывает слушать в аудитории: тебе кажется, будто поэт открывает про тебя что-то такое, что ты хотел бы скрыть от окружающих, и твоя реакция может тебя выдать.
Бывают иные стихи, рассчитанные как раз на коллективное прослушивание, когда слушатели стремятся показать свою реакцию и почувствовать отклик соседа: «вы это слышали? каково? ловко завернул, да?» Такие стихи должны быть просты, ясны и логичны, они часто оканчиваются восклицательным
