Вероника Крашенинникова - Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России
Во время Второй мировой войны британский разведчик, анализировавший кадры фотосъемки в поисках германских секретных ракет, пытался обнаружить их в виде «70-тонных монстров, запускаемых с огромных железнодорожных платформ». Он не обратил внимания на «вертикальный столб около 40 футов в высоту и 4 футов в диаметре», стоявший в нескольких сотнях метров от наблюдаемой им железной дороги. Этот «столб» и оказался секретной ракетой V-2.[155] Аналогичным образом американские аналитики, не ожидавшие, что Советский Союз может направить на Кубу громоздкие, но легкие по весу наступательные ракеты, не обратили внимания на грузовые суда с широкой палубой и высокой осадкой, на которых эти ракеты транспортировались.
Ошибки при разработке политики под влиянием ожиданий неизбежны, когда возможное принимается за наиболее вероятное. Джозеф де Ривера подчеркивает, что в этом случае стратегическое предположение — которое может быть верным — принимается за описание намерений другой нации.[156] Такое замещение объясняется феноменом «сокращения диссонанса»: действовать на основе зыбкого предположения для человека дискомфортно в интеллектуальном и психологическом измерении, поэтому возможное усиливается до наиболее вероятного.
В сочетании с желаниями ожидания человека могут запустить механизм wishful thinking, принятие желаемого за действительное. Роберт Джервис приводит результаты психологических исследований, демонстрирующих, что люди легче принимают противоречивость данных, если «познание выражает гедонистическое притязание или выгоду», чем если «познание выражает антигедонистическое притязание или потерю».
Вероятно, интенсивное желание того, чтобы некое событие произошло, может увеличить степень верования и способствовать переоценке шансов на успех для политического деятеля. Представляется, что принятие желаемого за действительное сыграло определенную роль в изобильных похвалах администрации Клинтона президенту Ельцину по поводу успехов демократии в России 90-х годов: после десятилетий холодной войны обеим сторонам хотелось верить в политическое согласие и партнерство. Однако основная роль в хвалебной оценке принадлежала все же неосознанным просчетам в видении реальной ситуации и намеренным расчетам на то, что похвала добавит сил российским «демократам» в их противостоянии остаткам коммунистических сил.
Консервативный характер восприятия человека, устойчивость ранее существующих убеждений препятствуют изменению миропонимания. Тем не менее люди иногда пересматривают свои позиции, в том числе и по важнейшим вопросам. После XX съезда КПСС советские люди в большинстве изменили мнение о Сталине. Американцы по-другому увидели войну во Вьетнаме. Россия и Соединенные Штаты по окончании холодной войны открыли для себя много нового друг о друге. В каких случаях это происходит? Каким образом изменяются убеждения? Какая часть из них более поддается изменениям?
Как говорил основатель квантовой теории Макс Планк, «Новая научная истина торжествует не за счет убеждения оппонентов и внезапного просветления их умов; скорее она торжествует из-за того, что оппоненты в конце концов умирают и вырастает новое поколение, привыкшее к этой истине».[157]
Психологи предполагают, что люди стараются как можно меньше изменять свои системы убеждений. В том случае, когда человек все же должен изменить какую-либо их часть, он изменит наименее важные, наиболее удаленные от глубинных убеждений и те, что не затрагивают других убеждений. Важные принципы ставятся под вопрос только перед лицом большого объема неопровержимой информации. Теории пересматриваются только в самых крайних случаях. Так, после речи Никиты Хрущева в 1954 году переоценка коснулась личности Сталина, но не идеологии построения коммунистического общества. Осуждение войны во Вьетнаме было только осуждением методов ее ведения, но не доктрины сдерживания коммунизма. В отношениях между государствами, при неизбежности переоценки, изменения затронут количественные характеристики, но не качественные. В конце 1950-х — начале 1960-х годов причину создания Советским Союзом меньшего числа ракет, чем было ими предсказано, американские аналитики обнаружили в «ослаблении» государства — но не в примирительной тогда позиции советского руководства.
Склонность к интеллектуальному и душевному комфорту, опасение потерять «точки опоры» в понимании мира и себя в мире диктуют устойчивость восприятия и минимальность проводимых изменений.
Влияние на восприятие теорий, парадигм и идеологии
В политике, как и в науке, существуют теории и парадигмы, то есть общепринятые концепции, в рамках которых и объясняются события, и ведутся исследования. Советский Союз и Соединенные Штаты в течение многих десятилетий сосуществовали в парадигме холодной войны.
Теории и парадигмы задают ограничения на то, что считается «разумным», и что есть «абсурд». В науке существование парадигмы направляет исследования и заставляет ученых отбрасывать как «невероятное» то, что не соответствует «возможному» и «ожиданиям» в рамках парадигмы. Если в результате эксперимента будет получено свидетельство кардинально нового явления, сам ученый, проводящий эксперимент, может этому «не поверить». Если ученый все же поверит и представит описание нового явления в научный журнал, редактор журнала может отказаться его опубликовать. Если журнал его все же опубликует, ученое сообщество пропустит статью мимо своего внимания как «нонсенс» либо найдет в исследовании массу ошибок. Основной массив исследований происходит внутри парадигмы и «не ставит целью открыть новые факты и теории и, в случае успеха, не открывает», с иронией замечает Томас Кун.[158]
Философ-социолог Дэвид Хоукинс использует термин paradigm blindness для описания неспособности людей увидеть или распознать явление, прежде чем для него были бы созданы контекст и терминология.[159] Вследствие такой «слепоты» для описания текущих событий и для планирования будущего используется парадигма прошлого. Именно поэтому, как только Россия или Соединенные Штаты замечают в поведении друг друга неприятные черты, термин «холодная война» немедленно возвращается в оборот.
Как и когда происходит смена парадигмы? Парадигмы слабеют по мере того, как они теряют свою способность разрешать новые задачи и проблемы. Серьезные, противоречащие мейнстриму интеллектуальные школы также могут обессилить парадигму. Но даже если убедительность старой парадигмы расшатана за счет ее неспособности объяснить новые факты, идущая ей на смену новая парадигма будет принята только тогда, когда критическая масса людей уже увидит мир через нее.
Принятие новой теории или парадигмы изменяет восприятие и интерпретацию и на уровне сознания, и на уровне подсознания. Только после того как утвердился новый образ государства, его действия интерпретируются в свете новой парадигмы — но не ранее! Действия, которые в старой парадигме воспринимались бы как враждебные, теперь получают примирительную окраску. При новом образе замечают новые аспекты поведения государства, старые интерпретации отбрасывают, другие пересматривают. Так, если критическая масса экспертов и населения Соединенных Штатов продолжают воспринимать Россию как недемократическое государство, то этот образ диктует соответствующую интерпретацию любого российского действия, какой бы оно ни было направленности.
Важнейшую роль во взаимном политико-культурном восприятии Советского Союза и Соединенных Штатов сыграла идеология: в течение более семидесяти лет она задавала структурные рамки противоречий между двумя государствами. Будучи квинтэссенцией политико-культурных ценностей в их категорическом выражении, идеология структурирует реальность и идеалы в жесткую систему утверждений.
Идеология сочетает практические элементы с теоретическими и стремится одновременно и объяснить, и изменить мир. Понятие идеологии было заложено в годы французской революции философом Антуаном Дестют де Траси для обозначения «науки об идеях». Однако наука де Траси была наукой с миссией: она ставила целью «служить людям, даже спасать их, освобождая их от предубеждений и подготавливая их разум к суверенности». Ирония состоит в том, что очень скоро цели идеологии кардинально изменились: вместо освобождения от предубеждений она стала их навязывать и вместо подготовки разума к суверенности, то есть независимости суждений, стала его закрепощать.
Карл Манхейм описывает роль идеологии как «миф, который оправдывает существующий строй и который, в определенном смысле, фальшив».[160] Другой немецкий социолог, Теодор Адорно, подчеркивает иной аспект идеологии: это систематизированная, относительно жесткая и авторитарная система мнений, убеждений и ценностей, охватывающая различные сферы социальной жизни, включая политику, экономику, религию и т. д.
