Газета День Литературы - Газета День Литературы # 77 (2004 1)
Поразительно, какие типы заполонили собой культурное пространство. Виктор Ерофеев ведет с утра до вечера передачи по ТВ, воспитывает всех без исключения. Откровенный певец гениталий производит впечатление весьма жалкое. Молодежи нельзя брать в руки его книги — можно испачкаться...
Почему я должен все время слушать с экрана склеротические бредни Вознесенского и ни разу не насладиться стихами Глушковой, Тряпкина, Кузнецова? Почему только Битов и Ерофеев, а не замечательная проза Балашова или стихи покойной Юлии Друниной? Она же прекрасным была человеком, и поэзия её чиста и проникновенна.
Войновича после книжки о Солженицыне вообще в дом порядочный пускать нельзя. Потому что это — жалкая книга, книга-донос. Телевидение же отметило его юбилей так, как будто это Лев Толстой. Почему везде одни войновичи? А где Распутин, где Носов, которые как писатели посильнее будут десятка таких, как Войнович?
Почему мне навязывают Татьяну Толстую до бесконечности? Совершенно распущенная, до хамоватости, дама. Кричит, что ее предки были родовитее Романовых. Это же — кухня, накипь. "Какой фашизм страшнее: русский или немецкий?" — спрашивают нас. Ответ ясен: страшнее фашизм в программах Швыдкого и прочих телешоуменов.
Единственное место, где можно высказаться серьёзно о литературе, — это газета "День литературы" и журнал "Наш современник". Иные их презрительно называют маргинальными изданиями. Спрашивают: "Разве не стыдно печататься в "Нашем современнике" или в газете "Завтра"? Простите, а не стыдно печататься рядом с грязной обнажёнкой и рекламой колдунов в "Московском комсомольце", "Комсомольской правде", в "Огоньке"? Мне стыдно… Я в изданиях полупорнографических не хочу печататься.
Далеко не со всем согласен, что публикуется в "Дне литературы". Но почему все должно быть причесано? На страницах идет полемика, выстраивается непростой литературный процесс. Это и есть жизнь, рост, развитие. Ничто гладко и просто быть не может по определению. Поэтому желаю удачи "Дню литературы". Пять лет газета уже существует, и это только начало. Впереди большая работа во имя русской культуры, на благо народа нашего.
P.S. Недавно в Вологде торжественно отметили 70-летний юбилей прекрасного русского писателя Василия Белова. Не имея возможности приехать в один из моих любимых городов, я послал юбиляру поздравление и, пользуясь случаем, хочу, чтобы его прочитали на страницах нашей газеты.
"Дорогой Василий Иванович! Позволь поблагодарить тебя за всё, что ты сделал для родной русской литературы и сохранения культурного наследия Отечества. Твои "Плотницкие рассказы", "Привычное дело", "Кануны", "Вологодские бухтины", "Всё впереди" и "Лад" сделали мою жизнь более полной и осознанной. Древняя вологодская земля — это не только нетленные шедевры древнего зодчества и живописи, но прежде всего люди, которых она родила или приняла в свои объятия. Дмитрий Прилуцкий, Дионисий, Батюшков, Верещагин, Яшин, Рубцов, семья Федышиных, Белов — по праву составляют гордость и славу Земли Русской.
Спасибо тебе за юношеское горение и огромные усилия, прилагаемые тобою во имя спасения нашей Родины от погибели, которой так жаждут "иных времён татары и монголы". Мне становится легче и спокойнее, когда я вспоминаю, что над Тимонихой возносится крест, твоими стараниями сотворённый и воздвигнутый. Храни тебя Господь, родной наш человек!"
Игорь Ляпин НОВЫЕ СТИХИ
ПИАНИСТКА
Я слышу звуки пианино,
Свиридова бессмертный вальс...
Там за стеной соседка Нина
Опять, наверно, напилась.
Опять не выдержали нервы
И разрывает жизни мглу
Посудомойка из “Таверны”,
Из кабака, что на углу.
Дороги жизненные кривы
И вот опять передо мной
Души прекрасные порывы
О стену бьются головой.
И вижу я, как не картинны
И взгляд, и локон у виска,
И клавиши, и пальцы Нины,
Распухшие от кипятка.
Её сегодня б не узнали
Те, кто из этих дивных рук
В сверкающем концертном зале
Ловил с восторгом каждый звук.
Я чутко вслушиваюсь в стену
И вспоминаю тот восторг, —
Цветы, летящие на сцену,
Цветы в руках, цветы у ног...
Я закурю и брови сдвину,
Увидев ясно ту черту,
Где жизнь швырнула эту Нину
Со сцены прямо в пустоту.
И средь разбоя и разврата
В родной истерзанной стране
Бетховен, “Лунная соната”
Слезой стекает по стене.
И держит жизнь свой звук неверный,
И этой фальши тяжкий гнёт
Посудомойка из “Таверны”
На сердце трепетном несёт.
А звук кричит, рыдает, тает...
Какая боль, какой восторг!
Ведь как играет, как играет!
Другой бы трезвый так не смог.
Вам нужен Моцарт, — нате, нате...
Опять Бетховен, снова Бах.
Ах, Нина Павловна, играйте,
Вся ваша публика в слезах.
МЫ ИГРАЕМ
Между адом и, может быть, раем
На пути своём кратком земном
Мы как будто спектакли играем,
А не жизнью людскою живём.
Наши сцены — в метро и трамваях,
В барах, банях, цехах и полях,
И повсюду, где мы пребываем
На великих и малых постах.
Мы рисуем на лицах улыбки,
Гнев рисуем, обиду и страсть.
Мы играем в коммуну и рынки,
В диктатуру, в народную власть...
Воздух сцены — особенный воздух.
Мы им дышим. И с первых шагов
Входим в роли правителей грозных,
И соперников их, и шутов.
Дышим им, и уже поневоле
Каждой клеточкой чувствуем роль,
И кричим от наигранной боли,
Забывая житейскую боль.
То в сократах мы, то мы — в сатрапах,
Лезем в роль, как в хомут головой.
Даже в наших коротких антрактах
Не становимся сами собой.
То мы лучше играем, то плоше,
Только тяга к искусству сильна,
И становится сценою площадь,
Сценой город и сценой страна.
Там — свергаем мы, там — выбираем,
Там — уже начинаем громить,
И с таким вдохновеньем играем,
Что почти разучаемся жить.
В добродетели рвутся пороки,
Кто, когда нас сумеет призвать
С неподкупной российской галёрки:
— Дайте занавес, хватит играть!
МОЁ ПОКОЛЕНИЕ
Юнцы, мы шли горячим пополнением
В рабочие и прочие ряды.
Нас жизнь уже признала поколением,
И мы таким признанием горды.
Горим в работе, нам горенье нравится,
Мы осуждаем культ и карьеризм.
Нам верилось, что жизнь в стране наладится,
И так хотелось верить в коммунизм.
Мы бойко расширялись кругозорами,
Цитировали партии устав.
А тот, кто окрестил нас фантазёрами,
В конце концов, и оказался прав.
Расплачивались мы за отклонение
От линий и пунктирных и прямых.
Со скрипом продиралось поколение
И растворялось медленно в других.
Теперь такими гласность катит волнами,
Уже мы хрипнем, горло надорвав.
И тот, кто назовёт нас пустозвонами,
Все только ахнут — как он будет прав!
В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ
Превозмог дремоту и зевоту,
Принял вновь, как есть, вокзальный быт.
В зале ожидания народу
Столько, что в глазах уже рябит.
Снова под бесстрастными часами
В никуда глядят перед собой
Люди с чемоданами, узлами,
С плачущей чумазой ребятнёй.
И несправедливости кричащей
Не объехать и не обойти —
В залах ожидания всё чаще
Нахожусь я больше, чем в пути.
Сколько их прошло, часов бесславных,
У степей, предгорий и лесов
В ожиданье пригородных, дальних,
Скорых и почтовых поездов.
