Реорганизованная преступность. Мафия и антимафия в постсоветской Грузии - Гэвин Слейд
Все без исключения грузинские «воры в законе» либо отбывают наказание в грузинских тюрьмах, либо скрываются в других странах. Они не выдержали антикриминальной политики грузинского правительства и потеряли свой имидж «неприкасаемых». Более того, они потеряли свое влияние и давний контроль над тюрьмами [Kukhianidze 2009: 130].
Эти очевидные успехи требуют многих оговорок в отношении осуществления политики борьбы с мафией. Например, в то время как конфискация имущества может быть соблазнительна, поскольку дает дополнительный источник дохода в государственный бюджет, «важно, чтобы положения об изъятии были сформулированы таким образом, чтобы на деле предотвратить такое функционирование правоохранительных органов, которое напоминало бы поведение охотников за головами» [Hill 2006: 154]. Кое-кто в Грузии подозревает, что главным мотивом реформ уголовного правосудия была насущная необходимость найти деньги для начала восстановления государства. По словам Арешидзе, сделка о признании вины, конфискация имущества и требование вернуть государству все похищенные деньги использовались в качестве предлога для вымогательства: «правительство терроризировало собственных граждан… эта тактика мало чем отличалась от гангстерской» [Areshidze 2007: 215][55].
Рис. 4.1. Плакат в центре Тбилиси, посвященный 6-й годовщине «революции роз», ноябрь 2009 года. На плакате над фотографиями арестованных криминальных авторитетов написано «Обещания выполнены: Грузия без воров в законе». Тариэл Ониани изображен в центре плаката за решеткой, хотя на самом деле на фото он находится в России. (Фото автора)
Более того, в рамках подхода «нулевой терпимости» Саакашвили дал полиции право применять силу против любого, кто сопротивляется аресту. В результате в период с 2005 по 2006 год в ходе семидесяти трех специальных операций Министерства внутренних дел были убиты двадцать пять человек [Dolidze, De Waal 2012]. Купатадзе [Kupatadze 2012: 131] предполагает, что некоторые из этих убийств могли быть преднамеренными, с целью устранения тех, кто обладал информацией о прошлых контактах между полицией и преступниками. Как уже упоминалось, сами законы были подготовлены в спешке и грубо нарушали принципы правосудия. Нарушения прав человека, в том числе условия содержания в тюрьме «особого режима», в которой пребывали воры в законе и их сообщники, не подлежат проверке[56]. Политическая зависимость судебной системы и отсутствие судов присяжных[57] означают, что доказательства, представленные по делам мафии, и вынесенные приговоры часто являются необоснованными и зависят главным образом от результатов прослушивания переговоров (на которое можно получить или не получить разрешение суда) и показаний полиции[58]. Все это говорит о том, что, в отличие от Европы и Америки, где политика борьбы с мафией проводится прозрачными и подотчетными полицейскими службами, там, где такой борьбой заняты все еще относительно непрозрачные и репрессивные постсоветские институты, наделенные чрезвычайными полномочиями, могут произойти очень тревожные события [Public Defender 2007; Kupatadze 2012]. Однако с точки зрения грузинских подразделений безопасности способность обходить явно раздражающие их процедурные требования или игнорировать предписанные международным сообществом нормы также может рассматриваться как повышение эффективности борьбы с явно опасными преступниками, которые не имеют права осуждать такое с ними обращение. Во всяком случае, жесткость администрации Саакашвили в политике уголовного правосудия определенно была одной из причин ее проигрыша на выборах в октябре 2012 года (см. главу 9).
Реформа полиции и тюрем
В процессе перестройки отношений между государством и ворами в законе самым, пожалуй, большим препятствием была проблема коррупции в органах уголовного правосудия и то высокое уважение, с которым некоторые полицейские относились к ворам в законе. Как отмечала прокуратура: «Наиболее сложной проблемой было влияние на правоохранительные структуры криминальных авторитетов. В последние годы случалось даже, что вор в законе угрожал сотрудникам уголовного розыска увольнением из полиции» [Prosecution Service 2006:14]. Реформы начались еще в 2004 году и проводились при международной помощи Европы и Америки [Boda, Kakachia 2006].
Основные структурные изменения произошли в Министерстве внутренних дел. В целом штат министерства был уменьшен в размерах с 40 тыс. человек до примерно 17 тыс. [Hiscock 2006]. Было уволено около 15 тыс. старых полицейских, что составляло более половины национальной полиции [Kukhianidze 2006]. На смену старой полиции с помощью системы конкурсного набора были привлечены новые люди. В настоящее время численность полиции составляет 14,5 тыс. человек, а соотношение полицейских и гражданских лиц составляет 1: 324, что примерно соответствует европейским нормам. Непосредственно перед «революцией роз» это соотношение было ошеломляющим (1: 78) [Kupatadze et al. 2007: 94]. Полицейским выдали новую форму и повысили жалованье. Была создана новая полицейская академия. Старое подразделение по борьбе с организованной преступностью и терроризмом было преобразовано в Департамент особых заданий (SOD), отвечающий за расследование организованной преступности и воров в законе. Печально известный в советское время институт дорожной полиции, насчитывавший около 2,7 тыс. человек и действовавший в качестве грабителей на дорогах по всей стране, был расформирован [Kukhianidze 2006]. Его сменила патрульная полиция. Эта новая организация взяла на себя ответственность за порядок на улицах, а также контроль за движением. Полиция получила новые немецкие автомобили и израильское оружие, были сделаны также инвестиции в организацию мест несения полицейской службы, оборудование и информационные технологии. Была разработана шестинедельная программа обучения новобранцев уголовному праву и уголовно-процессуальному кодексу, а также административной и физической подготовки [Khinitibidze 2006][59].
Благодаря этим реформам были достигнуты значительные успехи в области общественного мнения [Slade 2011; Light 2013]. Положительное отношение к полиции возросло с дореформенных 49 % в июне 2004 года до 77 % в октябре 2005 года [Slade 2011]. Однако для тех, кто прибегал к услугам полиции на практике, эта цифра составляла менее чем 50 % [Bonvin 2006]. Тем не менее эти цифры больше соответствуют показателям Западной Европы и выше, чем в Центральной и Восточной Европе, где средний уровень удовлетворенности полицией составляет 32 % [Caparini, Marenin 2005][60]. Данные за 2009 год показывают, что по степени доверия полиция была четвертым учреждением после церкви, армии и президента [CRRC 2009][61]. Аналогичным образом субъективное
