Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ

Теперь мне бы хотелось высказать свою точку зрения относительно утверждения Кумэ Масао-куна, недавно поддержанного Уно Кодзи-куном, что «генеральный путь прозаического искусства – «повесть о себе». Но раньше чем высказать свою точку зрения, необходимо выяснить, что представляет собой эгобеллетристика. Согласно автору этой идеи Кумэ-куну, «повесть о себе» не есть западный «Ich-Roman»[45]. Он утверждает, что к «повести о себе» следует относить произведение, в котором описана жизнь автора, даже если повествование ведётся не от первого лица, но не являющееся обыкновенной автобиографией. Но разве по существу есть разница между автобиографией и исповедью, с одной стороны, и автобиографическим или исповедальным романом – с другой? А по Кумэ-куну получается, что «Исповедь» Руссо, например, обычная автобиография, а «Исповедь глупца» Стриндберга – автобиографический роман. Но сравнение этих двух произведений неопровержимо доказывает, что «Исповедь» послужила образцом для «Исповеди глупца», и найти между ними жанровое различие, по сути, невозможно. Разумеется, оба эти произведения различаются и в манере изображения, и в манере повествования. (Если говорить о самом большом внешнем различии, то в «Исповеди» Руссо диалог не выделен отдельными строками, как в «Исповеди глупца» Стриндберга.) Но это различие не между автобиографией и автобиографическим романом, а между Руссо и Стриндбергом, бравших в расчёт помимо всего прочего особенности эпохи, географии. Следовательно, истоки «повести о себе» следует искать именно в том, что она «описывает жизнь самого писателя», то есть является автобиографией. Однако, даже и в этом случае, она может быть отнесена к ещё более многообразной субъективной литературе, чем лирическое стихотворение. Я уже говорил, что различие между лирикой и эпикой, другими словами, между субъективной и объективной литературой, по существу, отсутствует и представляет собой лишь ярлык, основывающийся на количественных показателях. Но если эпическое стихотворение ничем не отличается от лирического, то и «повесть о себе» нисколько не должна отличаться от «подлинной повести». Следовательно, истоки «повести о себе», по существу, вообще отсутствуют, а если уж искать их, то в реальности того или иного события, то есть в соответствии событию, происшедшему в жизни самого писателя. «Повесть о себе», независимо от определения, которое даёт ей Кумэ-кун, может быть охарактеризована так: «Повесть о себе» – это произведение, гарантированное от лжи.

Ещё раз повторяю: истоком «повести о себе» является то, что оно «не ложь». Это совсем не преувеличение, изобретённое мной. Сам Кумэ-кун неоднократно подчёркивает, что «как ни странно, любому произведению, кроме «повести о себе», доверять нельзя. Однако то, что произведение «не ложь», – это лишь проблема отражения действительности, никак не влияющая на проблему художественности. Обратимся к любому виду искусства, помимо литературы, например к живописи, – каждому ясно, что никто не будет смотреть на картину, думая о том, существует ли в действительности объятое пламенем чудовище в виде бога огня из храма на горе Коя. Однако было бы слишком примитивно, исходя из этого, высмеивать слова «не ложь». На самом деле в них есть определённый смысл, особенно когда речь идёт о литературе. Почему? Потому что литература больше всех остальных искусств рассматривается как сфера, тесно связанная с моралью и утилитарностью. И в то же время вовсе с ними не связана. Действительно, нас фактически нисколько не заботят мысли о морали и утилитаризме, когда мы думаем о проблеме – что, когда, для кого сделать предметом гласности. Литература, преодолевающая это, литература как таковая свободна, как ветер в поле. Если она будет лишена свободы, то мы вряд ли сможем говорить о её самоценности. В этом случае литература займёт рабское положение, в котором верхней её точкой будет «художественное воплощение мировоззрения», а нижней – превращение в средство социалистической пропаганды. Если литература свободна, как ветер в поле, то и слова «не ложь» должны быть отметены, как опавшие листья. Нет, не только эти слова, но и ошибочную точку зрения, в той или иной мере связанную с проблемой «повести о себе», а именно утверждение, что «писатель в своём произведении обязан быть предельно честен», тоже следует решительно отмести. «Будь честен», «не обманывай» – это всегда было законом морали, но не законом литературы. Более того, писатель способен выразить лишь то, что заключено в его сердце, и ничего иного. Возьмём, например, «повесть о себе», автор которой наградил своего героя такой добродетелью, как преданность, сам ею не обладая. Поскольку подобный герой отличается от автора, последнего можно, пожалуй, назвать с точки зрения морали лжецом. Но фактически он совсем не лжец – «повесть о себе», в которой он воплотил такого героя, была заключена в его сердце ещё до того, как он начал писать своё произведение. Просто он вынес наружу то, что было у него внутри. О лжи можно говорить только в том случае, если автор ради каких-то целей проституирует свой талант, нерадиво относится к тому, чтобы заключённая в нем «повесть о себе» была вынесена наружу (или высказана). Как я уже говорил, «повесть о себе» есть художественное произведение. Утверждать, что она генеральный путь прозаического искусства, – значит, безусловно, заблуждаться. Но ошибочность подобной точки зрения не только в этом. Что такое генеральный путь прозаического искусства? Я уже говорил, что разница между прозаическим и поэтическим искусством не может рассматриваться как существенная. Следовательно, генеральный путь прозаического искусства нельзя трактовать, например, как путь «самого художественного прозаического искусства». Но в таком случае неизбежно такое определение: «самое прозаически-искусное прозаическое искусство». Оно означает лишь одно – прозаическое искусство. Возьмём, к примеру, сигарету – по своей сущности она ничем не отличается от сигары. Но было бы комичным генеральный путь сигарет видеть в «самых сигарных сигаретах». И останется один выход – говорить о «самых сигаретных сигаретах». Прибегая к этому примеру, подсказанному здравым смыслом, я хочу спросить вас: что обозначает выражение «самые сигарные сигареты», кроме того, что речь идёт о сигаретах? Генеральный путь прозаического искусства – то же самое, что «самые сигарные сигареты». Как показывает приведённый мной пример, утверждение, что «генеральный путь прозаического искусства – «повесть о себе», терпит полный крах именно в том, что видит генеральный путь прозаического искусства в «повести о себе». Терпит полный крах, пытаясь построить воздушный замок, именуемый генеральным путём прозаического искусства. Можно ли говорить о том, что генерального пути прозаического искусства вообще не существует? Нет, в определённом смысле так сказать нельзя. Генеральный путь любого искусства заключён в выдающемся произведении. Можно сказать, что он ведёт к вершинам, достигнутым выдающимся произведением.

Я коротко обрисовал выдвинутую Кумэ-куном точку зрения, что «генеральным путём прозаического искусства является «повесть о себе». К сожалению, наши позиции несовместимы. Но это не значит, что я не уважаю его точку зрения. Например, Кумэ-кун выделяет из «повести о себе» автобиографию. С подобным различием как таковым, я уже говорил об этом, согласиться невозможно. Но должен сказать, что это различие вполне отвечает веянию времени в жизни литературных кругов. Будь я посвободнее, сам бы написал статейку о таком различии.

Я полностью отвергаю точку зрения Уно-куна. И делаю это потому, что он не так последовательно, как Кумэ-кун, проводит идею, что «генеральным путём прозаического искусства является «повесть о себе». Разумеется, и Уно-кун настойчиво утверждает, что художественный вкус японцев склоняется не к «подлинному повествованию», а к «повествованию о себе». Это его утверждение нужно рассматривать как шутку. Почему как шутку? Потому что к «повестям о себе», рождённым нами, японцами, я бы не задумываясь причислил «Повесть о Гэндзи», драмы Тикамацу, повести Сайкаку, стихотворения Басё, да и некоторые произведения самого Уно-куна.