Дневниковые записи. Том 1 - Владимир Александрович Быков
– Так это же отлично (он иногда сидит дома с маленькой внучкой), вот и пойдем. – Нет. Не могу… оставить квартиру.
– Как не можешь? – Так обворуют ведь!
– Ты чего, с ума сошел? – Обворуют…
Другой раз:
– Дима, давай завтра за грибами. – Одни? Вдвоем не пойду.
– Как не пойдешь, почему? – А вдруг что-нибудь случится…
– Ты чего, рехнулся? – Нет, вот втроем еще бы пошел. – И т. д.
Что за заскок такой у человека, – думаю каждый раз, – откуда он у него? Ведь явно ему не свойственное поведение. С другой стороны, а не оттого ли вечного у него болезненного недовольства, почти нетерпимости ко многим знакомым нам людям по причинам, в большинстве своем, мне не понятным? Не есть ли теперь оно от уже чисто старческого проявления еще одной его странности?
05.09
«Марк, дорогой! Получил и с большим наслаждением (несколько раз) прочитал твое последнее весьма содержательное и жизнерадостно-ностальгическое письмо.
Начинаю с приведенных тобою фамилий.
Ряд твоих фамилий с точки зрения деловых качеств, особо на фоне Целикова, Химича, Верника, Краузе, Манкевича, Штина, Ан-фимова (у которого, более позднего для меня, было и много мною неприемлемого), Муйземнека (он на днях умер), Карапетяна, Са-товского, Цалюка (не упомянутого тобой), Павлова, Соловейчика, Бай-бузенко, Поносова и Кравченко, не могу воспринять настолько, чтобы они на меня производили особое впечатление или, как я часто говорю, у гроба которых хотелось бы сказать что-то, кроме перечисления дат, должностей и участия во многих работах.
Исключение Соколовский. Он действительно многим не нравился и, вероятно, было за что. Но для меня самые лучшие качества в человеке, мне импонирующие, – это качества, какими я не владею совсем или слабо сам. И вообще я старался всегда видеть в людях больше всякие плюсы. Минусы я игнорировал и, руководствуясь монтеньевскими взглядами, относил их к папе и маме интересующего меня индивидуума. Так вот с учетом последнего, Соколовский для меня выдающаяся (опять, безусловно, в том же оценочном масштабе) личность. Он был «свинтопрули-стом», огромным катализатором идей (полезных, вредных, никчемных), но идей, из которых можно было выбирать, которые можно было развивать, сортировать и т. д., что намного проще, чем придумывать революционно новое. Не говорю о нем как о рыболове, охотнике, рассказчике разных баек. Ну, а человеческие слабости, недостатки, кроме родителей, очень часто от среды, от воспитания, – так у кого их нет, разве лишь в меньшей степени, а порой и умеючи скрываемых?
Зворыкина я почти не помню. Если не путаю, последний раз имел честь встречаться с ним на Краузинском 60-летии в Колпино, но всегда воспринимал его как неординарную личность. Зато М. И. Калашникову знаю как облупленную. Интересная, достаточно сумасбродная баба, к которой я питал всегда определенную симпатию, но как к бабе – не больше. Вот один характерный случай длиной в десяток лет моей с ней борьбы. У нас на станах километры трубопроводов. Когда-то на заре ее становления было придумано чистить и травить трубы в шестиметровых кусках, а потом соединять их при помощи фланцев. На каждый монтаж мы привозили их до двух вагонов, а там, по просьбе Заказчика, трубы варили встык, обработанные же, с просверленными под болты дырами, фланцы использовали… в качестве установочных прокладок под оборудование. Естественно, при этом ничего нами не предусматривалось, чтобы надлежащим образом качественно сваривать трубы встык. Мои просьбы к М. И. (как только я стал ее прямым начальником) перейти на требуемую Заказчиками технологию монтажа трубопроводов оказались безуспешными, несмотря ни на какие разумные, даже издевательские доводы, вроде: «Ну, поезжайте тогда на объект и прикажите, обяжите, уговорите их сделать так, как Вам надо». Химич отказался мне помочь, дабы не портить с ней отношений. Пришлось приказывать… но уже после ухода с завода Химича. И так чуть не во всем. Споры и споры. Аргументы с ее стороны чисто бабские. Но, должен признаться, по прошествии многих лет, несмотря на заявление о своем увольнении, ею брошенное мне на стол не без очередного завода, взаимная симпатия, мне кажется, у нас сохранилась до сего дня. Личность!
Белых, твой приятель, отличный, может, мужик. И воевал, и что-то сделал как инженер проекта, но вот под давлением обстоятельств написал с одобрения Химича никчемную и безграмотную по делу диссертацию. К слову, одно из того, что позволило мне сказать про Химича, как «жука», ибо это было нужно ему только в рамках поддержания своего академического амплуа; второе, в части «жука», вытекает прямо из приведенной его характеристики в предыдущем письме. Так вот, возвращаюсь к Белыху. Защитился он, а затем вместе с тем же Химичем до конца своей работы писал за казенный счет статьи по надежности, ничего общего не имеющие с реальным процессом ее обеспечения по делу. В этом плане, такие, как он, и вносили, начиная с 70-ых годов, свою «скромную» лепту в общий котел бессмысленной работы, разваливающей социализм. Как ты думаешь, воодушевляла ли она молодых, занимавшихся нужным делом? Кстати, ему по получении твоего послания звонил и передал привет. Он тебе передал тоже и сказал, что недавно послал письмо.
Остальные, тобой упомянутые (Румако, Брянцев, Храмцов и др.) неплохие все люди, есть про каждого и что вспомнить, но все же, согласись, без особого душевного энтузиазма, хотя, может, и тут не без нашего порой некоего внутреннего настроя.
А вот Верник, которого я знаю только по первому году своей работы и последующим кратковременным встречам, вроде тех юбилейных дней, когда мы имели честь принимать тебя с ним у нас в отделе, всегда производил на меня очень глубокое впечатление. Причем с самого первого почти полузаочного с ним знакомства, когда я его впервые, еще будучи студентом, случайно увидел в приемной директора завода. Потому был бы тебе весьма признателен за одну-две о нем странички добрых, достойных памяти строк, дабы их вставить в свой труд. Пиши, всегда рад твоему слову».
22.10
Сегодня исполнилось бы 50 лет нашему старшему сыну Александру. Он ушел из жизни по собственной воле летом 92 года, доставив за свою жизнь нам с женой и всем нашим родственникам массу радостей и удовольствий и ровно столько же печалей и горестей. Безупречные детские и школьные годы, блестящее окончание школы и такое же поступление в институт, более чем успешное обучение на первых его двух курсах, интересная служба в армии с добрыми оттуда письмами домой, поступление в вечерний институт и одновременно в конструкторский отдел с
