Эксперт Эксперт - Эксперт № 31 (2013)
До сих пор принято считать, что народ России склонен к защите и патернализму со стороны государства, а также жаждет стабильности. Это было самым расхожим описанием путинского большинства в первую поствыборную неделю. Вообще говоря, почему народ, завоевавший огромные территории, а потом вместо того, чтобы спокойно их обживать, бросившийся в революцию, считается народом, склонным к стабильности, — большая загадка. Мне кажется, мысль о патернализме и стабильности есть следствие того, что никто не принимает во внимание: со времени распада СССР прошло уже двадцать лет. Возможно, поколение советских людей действительно трудно приспосабливалось к новым условиям. Но уже сменилось поколение. Все социально активные группы сегодня — это люди, справившиеся с развалом 1990-х, привыкшие к самостоятельности. Все, а не только «люди XXI века».
Скорее всего, сегодня, спустя двадцать лет, доминирующим является не вопрос о выживании и достижении личного благополучия, а вопрос о целях развития страны. В 1990-х Россия потеряла и пока не обрела свою историческую функцию, и это все ощущают. Люди хотят чего-то вроде реванша, возвращения в историю.
Поиск ведется. Но если во внешней политике он ведется активно и дает идеологические результаты — мы выступаем за равновесие сил в мире; за суверенитет как высшую ценность в противовес ценности демократии; за мирное вовлечение в свою орбиту слабых стран и народов и заботу о них, — то во внутренней политике такого продвижения нет. Для нее характерен узкий технический прагматизм, который до сих пор казался полезным элементом европейской цивилизации. Но не хватает идеологии, общей исторической рамки. Образование, медицина, модернизация, инновации, предпринимательство — весь этот набор, обсуждаемый технично и по отдельности, рождает ощущение политического застоя.
Одна из идей, которая сегодня звучит все сильнее, — это обновление советского проекта, о чем, в частности, говорит Сергей Кургинян . Десять и даже пять лет назад это казалось безумием. Сегодня это безумием не кажется. Советский проект имел массу черт, предопределенных самим историческим стержнем русской цивилизации. Он характеризовался способностью реализации мегапроектов в индустриальной сфере, причем с опорой на собственные силы (в противовес текущей доминанте ставки на иностранный капитал); высочайшим уровнем технических достижений; в нем была идея дать каждому возможность максимально развить и использовать заложенные природой творческие способности. Не этого ли прекрасного чувства полета мы хотим?
Похоже, имеющаяся практическая задача — освоение России и формирование на ее огромной территории современной в техническом и политическом смысле цивилизации — не реализуема без этих черт советского проекта. В этих же рамках была бы решена и другая важная для нации задача — реабилитация ее истории. Без этого движение вперед, по-видимому, невозможно.
График 1
За кого бы вы проголосовали на выборах президента России, если бы в них участвовали перечисленные кандидаты?
График 2
За кого бы вы проголосовали на выборах президента России, если бы в них участвовали перечисленные кандидаты?
Бунт официанта
Максим Кантор
Культура стала заискивать перед шпаной, хамом, фашистом, перед оголтелым невеждой. Теперь приходится оправдываться за то, что веришь в Бога, в семью, в законы общежития
Фото: Reuters
В искусстве есть понятие «контрапункт», кульминация сюжета. Пункт против пункта, утверждение против утверждения, две темы столкнулись.
Если не нужно разрешить вопрос, разобраться в переживаниях, отличить хорошее от плохого — то обращаться к искусству нет нужды.
Тварь дрожащая — или право имею, быть — или не быть, война — или мир, красное — или черное, коварство — и любовь, Дон Кихот — и Санчо, Карлсон — и Малыш; одновременное развитие двух тем необходимо и в детской книжке. Даже в бесконфликтном романе «Винни-Пух» представлены полярные взгляды: Пятачок предлагает положить в ловушку для Слонопотама желуди, Пух настаивает на меде, в итоге Пух кладет в ловушку горшок, но мед съедает. Ловушка с пустым горшком — контрапункт произведения, образ собирает противоречия воедино. Классическое искусство использует прием контрапункта, наделяя образ двойной природой: великие скульптуры имеют разнонаправленные векторы движения — Дискобол закручивает движение форм в двух противоположных направлениях; герои романов вступают в противоречие сами с собой — Гобсек скуп и благороден, Лир безумен и мудр. Щека Богоматери — розовая и живая щека, прижатая к желтой мертвой щеке Христа, — есть величайший контрапункт живописи Возрождения, кульминация пластического искусства. Контраст в живописи придуман, чтобы сделать контрапункт зримым. Ван Гог так виртуозно пользовался противоречиями палитры, что умел найти точку в картине, где представлены все контрастные цвета. В его портретах эта точка — глаз персонажа: изжелта-белый белок, темно-фиолетовый глаз, голубая тень под глазом, охристое веко, розово-красный уголок глаза; Ван Гог умеет в кульминационной точке повествования соединить все контрасты. Образ, в котором положительное начало и отрицательное (добродетель и гордыня, героизм и беспутство) сплелись воедино, есть условие убедительности героя. Мы называем персонажа плакатным, если автор показывает только положительные стороны характера. В искусстве убедителен тот герой, который являет нерасторжимое целое из непримиримых противоречий. В этом отношении (то есть в сочетании несочетаемого) эстетика светской культуры повторяет основной постулат христианской религии. Контрапунктом всей христианской культуры — и живописи, и музыки, и литературы, и философии — является образ самого Иисуса Христа. Недаром Христа изображают в одеждах контрастных цветов: красный цвет символизирует земную природу, голубой — природу небесную. В эти контрастные цвета Христос облачен всегда, в картине «Явление Христа народу» вы еще не видите Его лица, но контраст цветов уже явлен. Спаситель сразу дает нам понять, что Он есть точка схода противоречий мира, Он есть контрапункт бытия. Образ Спасителя соединяет две природы, божественную и человеческую, в противоречивое единство, которое именуют «неслиянно нераздельным». Образ Иисуса, по сути, и есть наиболее точное определение контрапункта. Одно начало делается понятным лишь по отношению к другому началу: мы никогда не поймем неба, не зная земли; божественным началом задается измерение человеческого, и наоборот. Все образы, созданные в искусстве стран христианского круга, безусловно исходят из этой двуприродности — само искусство по определению двуприродно: бренная материя (краска, бумага, камень) преобразуется в нетленное. Высказывание образное не существует вне контрапункта — иначе превратится в приказ или орнамент, в нечто служебное. Скажем, в уголовной хронике драмы нет, поскольку нет образа: в случае Чикатило нет драмы, а в случае Отелло — драма есть. В плакате нет драмы: «Не стой под стрелой!» — тревожное сообщение, но в отсутствие контрапункта — сообщение не драматическое. А в картине «Возвращение блудного сына» драма есть, потому что есть полнокровный образ. И за отца, и за сына на картине переживаешь больше, нежели за человечка на плакате, который неосторожно встал под стрелой крана. За человечка на плакате не переживаешь, а переживать надо — искусство ведь затем и существует! — но переживание пробуждается лишь контрапунктом, зритель проникается тем, что соучаствует в разрешении противоречий. Данное положение принципиально важно для понимания того, что произошло в секулярном искусстве Запада, которое в XX веке сделало шаг в сторону язычества, то есть возвратный шаг. Был пересмотрен тот основной аспект эстетики, который Ницше именовал «рождением трагедии». Как это ни парадоксально прозвучит, в эстетике авангарда исчез героизм, исчезли конфликт и трагедия. Борьба перестала быть героической и трагедийной, поскольку из нее исчез образ, а трагедию может воплощать только образ. Дело здесь не в революции как таковой и не в протесте как таковом. Протестного искусства было предостаточно — вот, скажем, «Расстрел 3 мая» Франсиско Гойи, главный герой воплощает трагедию. А «Черный квадрат» — тоже революционное искусство, а трагедию не воплощает. Может ли квадрат поведать нам о трагедии? Может ли знак представить столкновение убеждений? Какие убеждения в знаках треугольника и призмы? Данные слова не критика эстетики авангарда, но лишь констатация того, что новая эстетика не трагедийна: нет страдательного субъекта, нет конфликта. Без-образный авангард поставил серьезный вопрос перед христианской образной эстетикой: может ли быть мятеж без контрапункта, протест без трагедии, пафос без героя? Возможно ли такое в принципе или это нонсенс? Можно быть неверующим (многие художники и были неверующими), но находиться вне христианской эстетики — невозможно, коль скоро художник работает в так называемой христианской цивилизации. Все, о чем говорилось выше, это законы кровообращения искусства, это условие создания образа. И вот революционный авангард, пересматривая основные положения классической эстетики, устранил фундаментальный принцип христианского искусства. Авангардная эстетика отказалась от контрапункта. Казалось бы, от авангарда следует ждать взрыва мятежных провокаций! Произведение бунтарское явит изобилие контрапунктов: что ни загогулина, то контрапункт. На деле же авангардная продукция — абсолютно бесконфликтная вещь. В мастерской авангардиста царит вечный штиль: ничего более покойного, нежели «Черный квадрат», и вообразить нельзя — это вам не изглоданный скорбями старик Рембрандта. Конфликт вынесен авангардом из самого произведения вовне — во внешнюю среду. То, как воспринимают черный квадрат или нарисованный пенис, — это и есть отныне контрапункт. В самом же произведении авангарда контрапункта не существует. Официант всегда невозмутим.
