Газета День Литературы - Газета День Литературы # 63 (2001 12)
— Вижу! — холодно сказала Эльвира и, подойдя к нему, спросила: — Хочешь чего-нибудь выпить? Мама, дай нам, пожалуйста, виски со льдом. А может, ты хочешь джин с тоником?
— Да, джин… — промямлил Николай.
— А я, с вашего позволения, — грудным контральто продолжала трещать мать, — выпью Хванчкары! Какое дивное, дивное вино!
Вскоре пришел и хозяин. Маленький, плотный, с круглой плешивой головой и сизым, словно отбракованная слива, носом. Он холодно оглядел своими маленькими медвежьими глазками Николая и коротко скомандовал:
— Пошли!
Прошли в его кабинет. Комната эта была величиною с залу, в углу которой стоял письменный стол с зеленым сукном, заваленный бумагами. Стояло несколько телефонов. Хозяин кому-то позвонил, о чем-то предупредил, кого-то резко обругал обычным мужицким матом… После достал бутылку водки. Налил себе и гостю.
— Ну-ка, давай выпьем, — сказал он.
Выпили. Хозяин предложил по маленькому бутерброду с икрой, который сам есть не стал, а только занюхал им.
— Вот что, Николай, давай-ка быстро заявление в загс и дело с концом! Я тебе не позволю мучить мою дочь! Ведь договорились! Кстати, есть для тебя мастерская. Там же у вас будет и квартира. Квартира, между прочим, уже ждет! Так что тянуть не смей! Давай еще по единой!
Прикончив с отцом Эльвиры бутылку, Николай вышел к ней, смутно соображая, что же случилось?! Эльвира и ее мать Нина Модестовна ласково подхватили его и повели…
Проснулся он в кровати Эльвиры… Его мутило… Он тихонько встал, нашел трусы и вышел из спальни. На кухне была Нина Модестовна в пеньюаре. Она пальчиком поманила его к себе, прикрыла дверь и налила большой фужер холодного пива. Николай выпил, и через минуту к нему пришло облегчение.
Нина Модестовна стояла рядом и поглядывала на него.
— Ну?! Лучше?!
— Да! — сознался он.
Тогда она оглядела его грудь, неожиданно прижалась к нему полным, но крепким телом и быстро сняла трусы…
Свадьбу отпраздновали пышно, и на другой день молодые улетели в Италию.
Прошли годы. Николай Мефодьевич Турков стал академиком, жил в большой и прекрасной даче, рисовал каких-то мифических революционных коней, какие-то дали, на горизонте которых было чуть ли не написано: «Коммунизм». Но иногда он доставал свои работы… Вот сидит маленькая сгорбленная его мама, а вот она, Верочка, изящная, чудная работа природы…
— Прости меня… — говорил портрету академик. Детей у него не было, а наверху кашляла его толстая, больная жена.
ДОЖДЬ
Ждали дождя. С утра было тихо, солнечно, собрались на речку — и вдруг потемнело. Листья липы, только что пронизанные солнцем и от этого казавшиеся легкими, вдруг сделались жесткими и тяжелыми. Поставили самовар, вышли на застекленную веранду. У Юрия Николаевича Шацкого, хозяина дачи, вдруг испортилось настроение. Он зло поглядывал на свою уже немолодую жену Софью Васильевну и не знал, о чем говорить с гостями. А гости были пустяшными. Соседи по лестничной площадке, которых он сам, Юрий Николаевич, будучи немного навеселе, пригласил однажды к себе на дачу. О приглашении забыл. Но неожиданно соседи явились… Они были милыми, молодыми интеллигентами. Ее звали Люсей, а его — Федей. Люся работала гидом с англоязычными туристами, а ее муж — врачом на "Скорой помощи". Юрий Николаевич занимался тем, что снимал кино. Он был режиссер и снимал большие, тяжелые, полные ненужных подробностей ленты, которые никто не смотрел. Софья Васильевна, естественно, была некогда кинозвездой… Сейчас она преподавала вместе с Юрием Николаевичем… Шацкий смотрел на хорошенькую Люсю и думал, а не пойти ли ему в кабинет и не выпить ли тихонечко водки? За полным собранием Стендаля у него всегда стояло шесть-восемь бутылок. Вчера вечером, когда явились соседи, выпили бутылку виски, которую те привезли с собой. После отлакировали пивом. Утром болела голова, но Юрий Николаевич принял меры. Налил себе стакан, выпил и закусил свежим яблоком. Получилось хорошо.
— Погоды уже не будет! — вдруг весело сказала Люся. — Мы поедем!
— Куда вы? — вяло стала сопротивляться Софья Васильевна.
— Да, пожалуй, надо… — согласился с женой Федя.
Молодые поднялись, и через несколько минут их машина уже покинула участок. Подул ветер. Верхушки деревьев закачались в разные стороны… Шацкий встал и поднялся в кабинет.
Все было испорчено! Ведь он уже придумал, как с молодыми соседями пойдет на пляж, как на пляже он предложит вечером соорудить шашлычок и потому отправит Федора за мясом на рынок. А он возьмет лодку и станет катать хорошенькую и очень глупенькую Люсю. Дело в том, что вчера, после того как они выпили, Юрий Николаевич повел показывать Люсе спальню, где им надлежало переночевать, а поднимаясь по лестнице на второй этаж, он поцеловал ее. А в спальне они еще целовались, а после закурили, когда услышали шаги Софьи Васильевны.
"И вот на тебе… Все перепутал дождь", — думал он.
Юрий Николаевич выпил и спустился вниз. Самовар клокотал. Он его выключил и посмотрел на жену. Она сидела на крылечке и курила.
— Интересно, будет или не будет дождь? — спросила Софья Васильевна своим низким, словно простуженным голосом.
— Должно быть, наверное… — ответил ей Шацкий.
Софья Васильевна едва затянулась и, выпуская тонкую струйку дыма, с удовольствием вспомнила, как жарко ее обнимал Федор и она ему говорила: "Феденька, но ведь я же старая!" — "Что ты! Какая же ты старая, Софья?! Что ты!" — дрожащим голосом говорил ей Федор и целовал ее, чуть прикусывая нижнюю губу. Ночью, когда муж уже спал в своем кабинете, она вышла и спустилась вниз. На веранде уже ждал ее Федор в одних трусах… Большой диван, на котором после обеда спал Шацкий, стал их ложем.
"Это совершенно невероятно! А как же Люся?!"
"Спит! Она когда засыпает, ее пушкой не поднимешь!"
"Хорошо…" — сказала Софья Васильевна, отдаваясь высокому, коротко стриженному врачу "Скорой помощи". А он не верил своему счастью, что вот грудь, живот, лицо той, которую он с детства помнил по фильмам.
"И пусть она уже немолода, но это же она! Она!" — думал Федор.
После они тихонько прокрались в свои комнаты.
Через час тучи прошли и брызнуло такое веселое солнце, что Шацкий застонал… И тут на участок въехала машина…
— А мы вернулись! — прыгая, кричала Люся. — Выехали, смотрим, а тучи уходят!
Посовещавшись, решили вечером жарить шашлыки. Софья Васильевна и Федор уехали за мясом, а Юрий Николаевич притянул к себе Люсю. Она целовала его и думала, что вот он, снявший такие фильмы… Он сам ее целует и сейчас она ему отдастся!
Светило солнце, и липа стояла, насквозь пронизанная светом.
ПУТЬ ДАЛЬНИЙ
Старицыны сняли дом у старой Акулины Матвеевны Воронковой. Сняли не потому, что дом был большой, чистый, с садом, а потому, что кроме Акулины Матвеевны никого в деревне не было. Старицына привезли на «Волге», показали дом. Когда старуха увидела квартиранта, поняла, что жить тому осталось мало. Высокий, худой, с коротким серебристым ежиком волос. Жена Старицына, молодая, черноволосая, вместе с сыном, парнем лет семнадцати, провели его в дом. Его положили в комнате, окна которой выходили в сад. После жена Старицына, Ольга Яковлевна, села в большой комнате с Акулиной.
— Значит, договорились? Деньги за полгода мы даем сразу, — Ольга Яковлевна достала из сумочки пачку денег, отсчитала и положила деньги с краю стола.
Акулина в черном платочке неловко сидела на стуле и боялась пошевельнуться.
— За присмотр мы вам, Акулина Матвеевна, станем платить отдельно. Степан Иванович не капризный. Ест он мало. Я буду приезжать через каждые три дня. Продукты также… — Ольга Яковлевна запнулась и посмотрела на сына, который бил мух по стеклам свернутой газетой. — Юра! Прекрати, Юра!
Юра послушался матери.
— Ну что еще?
— Дак одному-то ему как?
— Ему хорошо одному! Он любит быть один. И потом, он так меня просил! Ведь его Родина тут! Неподалеку была какая-то деревня… Не помню… Ее уже нет. Мы нашли эту. Если что случится… — Ольга посмотрела в коричневое лицо старухи, на котором золотисто поблескивали карие глаза, и неожиданно спросила. — А вам сколько лет?
— Восемьдесят пять… — ответила Акулина Матвеевна так, словно ей было стыдно за свой возраст.
